Мгновения счастья - Лев Правдин

О необходимости жениться он говорил назойливо, как сваха, расписывая прелести семейной жизни и достоинства, какими, по его мнению, должна обладать будущая хозяйка директорского дома.

Семенов хмуровато молчал, ему была неприятна назойливость Сашко, но тот, по-видимому, этого не понимал. Особенно неприятно было то, что разговор этот происходил в присутствии Марии Гавриловны, так что Семенов не мог и не хотел при ней одернуть хозяина.

Заметив это, Мария Гавриловна резко проговорила:

— А тебе бы помолчать надо.

Он не обиделся и не удивился, а просто сказал:

— Я же — как лучше. Дело, конечно, хозяйское. Раз такой приговор вышел, то чего нам, мужикам, остается? — Он поднялся и вызывающе глянул на жену.

А она, не поднимая головы, прикладывала к самовару ладони, словно желая их согреть, хотя и в комнате было тепло, и в распахнутые окна вливался еще не успевший остынуть воздух степи. И цикады в подоконных кустах и в траве неистово распевали свои трескучие любовные гимны, что и назавтра обещало такой же жаркий день.

— В данном случае, — продолжал Сашко, — нам только и остается перекурить такой приговор.

Самоуверенный мужик Сашко удивил Семенова неожиданной своей покорностью перед необъяснимой резкостью жены. Семенов тоже поднялся. Мария Гавриловна отняла ладони от самовара.

— Извините, — проговорил Семенов и вышел на крыльцо.

На дорожке, в неярком свете от окон, широко расставив ноги, стоял Сашко, большой, белый, прочный. Не оборачиваясь, он проговорил:

— Папиросы на крыльце, на перилках.

Когда Семенов закурил и опустился на ступеньку, Сашко тоже присел поодаль и под пронзительный треск цикад заговорил, объясняя свою покорность и резкость жены:

— Видал, до чего ей уехать загорелось? Ну прямо воспылала от нетерпения. Все было ничего: сидела, ждала. А как ты приехал, так и заметалась, словно в доме пожар. Только и слышу: уедем, да уедем, да немедленно, не могу я тут жить!.. Если, — говорит, — тебе сейчас нельзя, так я одна должна уехать. Вот ведь как. Уже и вещи все сложила. Чемоданы в спальне стоят. Что ты будешь делать! — воскликнул Сашко и усмехнулся: — Вот скаженна баба! Что с ней понаделалось? Скорее надо в город ее увезти. В норму вогнать.

— Как это «вогнать»?

— Создать ей условия, настроению ее соответствующие, вот она и войдет в норму. И все у нас пойдет, как надо.

«Норма? — подумал Семенов. — А в доме пожар. И она там одна в своем горящем доме. Мой долг поскорее освободить ее. И себя тоже». Лицо его вспыхнуло, словно и он тоже, охваченный тоскливым ожиданием, мечется в огне. И ему так отчетливо это показалось, что он даже почувствовал знойное дыхание пламени на своем лице. «Какая глупость!» — с непонятной злобой подумал он, и вдруг оказалось, что он это не подумал, а сказал вслух.

— Глупость! — обрадованно воскликнул Сашко и даже придвинулся на ступеньке поближе к Семенову. — И я ей внушаю! Глупость и ничего более. А она ничего, как оглохла, не слышит и не понимает.

Он и еще что-то говорил, но Семенов слушал его невнимательно, и Сашко это заметил.

— Да ты спишь? — спросил он. — Или как?

— Да вот задумался… В тишине…

Сашко сочувственно вздохнул и сразу же сочувственно посмеялся:

— Да, природа тут… насекомые эти, кузнечики, трещат, аж в башке отдается. Задумаешься тут.

12

Все это время, пока Семенов принимал завод, он почти не жил в своей комнате для приезжих; Ему было трудно от того, что тут же, в этом доме, живет Мария Гавриловна, и что он ее любит, и что об этом нельзя даже думать. Так ему казалось вначале, будто нельзя, а потом он просто думал, не ограничивая своих мыслей.

Чаще всего он оставался ночевать в своем заводском кабинете. Там поставили топчан с матрацем и подушками. На день все это закрывали домотканым рядном, а ночью он тут спал.

И каждый вечер, укладываясь на свой топчан, он думал, что вот скоро уедет Сашко, увезет Марию Гавриловну и все кончится. Он забудет и ее, и свою любовь, в которую он не хотел и боялся поверить. Так, наваждение какое-то, как вспыхнуло, так и погаснет. Тем более, что она, кажется, совсем не чувствует к нему никакого особого расположения. Сашко говорит: русалка, холодная кровь. Наверное, так и есть. Ни одного намека, ни одного взгляда. Скорей всего, она просто не замечает своего гостя, своего постояльца, для которого вынуждена что-то делать.

Только что прошел дождь. Он налетел внезапно, прогремел по крышам, по окнам, по листьям сирени, все разворошил и умчался куда-то в темную ночную степь. Семенов распахнул окно. Рамой он задел ветку, она упруго вздрогнула и щедро осыпала его руки и лицо прохладной серебряной благодатью.

Южная ночь развернула над землей свой синий звездный шатер. Теплое дыхание степи вливалось в распахнутое окно: настой каких-то буйных трав в самый разгар цветения.

— Не спите еще? — голос хрипловатый и слегка заискивающий, и тут же в окне возникло румяное лицо очень молодого парня.

— Тебе чего? — спросил Семенов.

— А я тут окарауливаю. Сторожу. Чтобы, значит, порядок…

— Молод ты для сторожевской должности.

— Ничего, справлюсь, вы не сомневайтесь.

— В армии был?

— Не. Не успел. Без меня кончили. Мне и сейчас еще шестнадцати нет. А у вас покурить не найдется ли?

Закурив, парень не спешил уходить, наскучавшись в одиночестве. Положив локти на подоконник, он говорил все, что придет в голову:

— Отец у меня некурящий и мне не велит. Губы, говорит, оборву, если увижу. А я это от скуки. Увидал, у вас окно открыто, ну и спросил. Директорша тоже вот не спит.

— Директорша? — Семенов даже попытался выглянуть в окно, но парень сказал:

— Не, отсюда не видать. С той стороны ихний дом.

— А она что?

— На звезды смотрит. Сидит на крыльце и смотрит. Час пройдет, а она все смотрит. — Парень покрутил головой и засмеялся: — Бабы у нас говорят, это она ворожит так. Брехня, конечно. А чего она там высматривает?.. — И вдруг парень отпрянул от окна и грозно прокричал в темноту: — Стой! На территорию запрещено!

И там, в темноте, прозвенел девичий смех;

— Минька, да ты что?

— Светка, что ли?

— О! Уж и не признал.

— Так темно же. А если я сторож, так ты зараз откликаться должна, а не смеяться. Так я и стрельнуть могу.

— Из рогатки?

— У меня, видишь, ружье.

— Ох, ты. Новый спит?

— Не, все думает.

— Я до него. В горком требуют.

Парень снова возник в окне:

— До вас, товарищ директор, с горкому. Вот курьер.

Тут и сам курьер появился в окне. Девушка, очень еще молоденькая смугляночка, похожая на цыганку. Прежде всего увидел Семенов ее красное ожерелье на тонкой шейке, темные своевольные волосы, не поддающиеся гребню. А потом уже разглядел ее сверкающую улыбку и темные глаза, тоже сверкающие от любопытства и еще от какой-то силы или власти, которую она знала в себе, но не до конца понимала, что это такое.

Все это милое, очень юное так щедро одарило Семенова, как недавно ветка, полная теплого и свежего дождя, о которой он почему-то вспомнил, едва только девушка появилась в темном окне. Он улыбнулся от радостной уверенности, что теперь все должно быть и обязательно будет так хорошо, как только он сам пожелает.

— Света! — счастливым голосом проговорил он. — Эх ты, Света!..

— А как вы знаете? — спросила девушка, не очень удивляясь тому, что новый директор знает, как ее зовут, и, щуря на свету свои темные глазки, доложила, что пришла от Нины Ивановны, которая просит, если только директор еще не спит, то чтобы немедленно…

— А если сплю?

— Ну так и спите себе на здоровье, — посмеиваясь, сказала Света, словно пропела что-то смешное. И деловым тоном добавила: — Так я скажу, что вы сейчас.

— Подожди, вместе пойдем. Я еще плохо дорожки ваши знаю. А ты, Минька, тут посматривай. Я скоро вернусь.

13

Нина Ивановна расхаживала по своему просторному кабинету и задумчиво слушала то, что говорил поздний посетитель — небольшой толстенький человечек. Его красное от постоянного пребывания на воздухе лицо казалось совсем уж раскаленным от возбуждения. Длинные, совершенно белые и остро закрученные усы угрожающе вздрагивали при каждом его слове. Он вынужден был все время вертеть головой, поворачиваясь в ту сторону, где находилась Нина Ивановна, отчего казалось, будто он покачивает головой, как бы сомневаясь в своих словах. Но в то же время говорил он горячо и с той болезненной убежденностью, какая появляется у человека, привыкшего к недоверию.

Человека этого Семенов уже где-то встречал, так он подумал, только войдя в кабинет. И еще он подумал, что Нина Ивановна совсем не слушает возбужденную речь своего посетителя. Что-то совсем другое, очень беспокойное, занимает ее, а краснолицый этот только мешает ее мыслям.