Пять вечеров с Марлен Дитрих - Глеб Скороходов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это – как в спорте. Гимнастка пытается сделать на бревне «ласточку». Тренер кричит ей:
– Ну, какая же это «ласточка»?! Попка ниже спины! Это уже не «ласточка», а «ворона»!
Марлен не была вороной ни при каких обстоятельствах.
Когда съемки «Голубого ангела» были закончены и отпечатана первая копия, Штернберг вклеил после песни «Я создана для любви» кусок черной пленки.
– Что это за штукарство?! – кричал Янингс, узнав об этом.
– Зачем? – спросила Марлен Джозефа.
Он не ответил. Только загадочно улыбнулся.
На премьере после песни Марлен вспыхнули аплодисменты. Публика аплодировала ровно столько, сколько предусмотрел Штернберг.
Шансонье в канотье
Судьба будто специально готовила для нее встречи и влюбленности. Как только Марлен начала сниматься на «Парамаунте» в «Марокко», в павильоне появился французский шансонье Морис Шевалье, имя которого гремело по всему миру. Он не спускал с Марлен глаз и простоял так до конца смены.
В Голливуд его пригласила та же студия, приготовив для него сценарий музыкального фильма, съемки которого начались в павильоне с Марлен по соседству.
«Я ежедневно вижу, как она, прелестная, недосягаемая, отсутствующая и потому похожая на сомнамбулу, проходит на площадку, где проводятся пробные съемки. Я провожаю ее взглядом, тонкие, длинные ноги, полные, как раз в меру, бедра, великолепная грудь. А лицо! А глаза!» – написал Морис в дневнике. Но все не находил способа приблизиться к неприступной.
Сделал другой ход – познакомился с ее партнером по «Марокко» Гарри Купером. Нашел, что он похож на не умеющую говорить борзую, что вывели на прогулку. О Марлен – ни слова. Был так молчалив, что Морису показалось: они обменялись едва ли двадцатью словами, хотя вроде бы симпатизировали друг другу. Как товарищи по несчастью?
Морис все же решился и однажды в ресторане подошел к Марлен и сказал ей о восторге, что вызвали ее работы в кино, в ответ получил приглашение занять место за ее столом. С того дня они в перерывах вместе пили чаи, говорили о Франции, к которой Марлен оставалась неравнодушной. Почти ежедневно вместе ужинали.
«Она – чудесный товарищ, – записал Морис в том же дневнике, – остроумна, даже блистательна, и при этом трогательно внимательна, надо признать: подруга столь же нежная, сколь привлекательная».
А дальше события развивались с молниеносной быстротой. Об их отношениях на студии пошли разговоры. Они тут же дошли до Парижа, и супруга Шевалье не медля появилась на «Парамаунте».
«Марлен считает, что нашу дружбу надо прекратить, раз она вызывает осложнения, – записал Морис. – Но я не могу больше жить без того, что принесло мне счастье».
Разговор с супругой, выяснение отношений и развод.
Съемки Мориса подошли к концу. Марлен, ненавидя прощания, упростила их до минимума: никогда не ходила на перроны вокзалов, в аэропорты, на пристани, не вынося клятвенных слов расставания. Заменила их одним – «встретимся». Обходилась, как она говорила, «без мишуры откровений».
Закончив съемки, Морис помахал Марлен с балкона своим вечным канотье и отбыл в Париж, убедившись, что счастье неповторимо…
Через много-много лет, когда Морису Шевалье стукнуло если не сто, то уж никак не меньше восьмидесяти, он приехал на гастроли в Москву. Единственный концерт в зале Чайковского в присутствии посла Франции вызвал аншлаг. Люди пришли на легенду французского шансона. В неизменном канотье он стоял у рояля, излучая улыбки и напевая свои симпатичные песенки очень артистично и с национальным шармом. Клянусь, песенки эти были понятны каждому. Но перед исполнением очередной из них появлялась переводчица и каменным голосом сообщала содержание, иной раз так кратко, что публика весело смеялась. Но когда Шевалье вдруг произнес имя Марлен Дитрих, в зале вспыхнули аплодисменты. Но каменный голос все же пояснил:
– В этой песне идет речь о большой любви господина Шевалье к известной звезде американского кино.
И Шевалье запел с такой теплотой и грустной улыбкой, что и без объяснений стало ясно – воспоминания не умирают.
Мужчины в ее жизни
К этой теме мы еще не раз вернемся. Но для начала… Люди с необычными на русский слух именами Свенгали и Трильби – герои романа Джорджа Дюморье, ставшего в 1894 году сенсацией. Автор – профессиональный художник, создал свою сенсацию между делом, но прославился именно романом «Трильби», а не живописью.
Свенгали – музыкант. Трильби – натурщица. Кто знает, почему, может быть, просто пораженный ее красотой, он решает заниматься с натурщицей пением. Решение более чем странное, ибо Трильби лишена и слуха, и голоса. Но вот, что делает любовь! Под влиянием магнетизма, исходящего от Свенгали, натурщица не просто запела, а превратилась в блестящую, неподражаемую певицу. Как говорится, вне конкуренции.
И тут учитель-вдохновитель пускается с нею в мировое турне. Успех – всюду, слава – тоже. Деньги к сладкой парочке текут рекой. Но!.. На одном из концертов Свенгали, наблюдавший всегда за своим созданием из ложи, то ли от волнения, то ли от восторга внезапно возьми, да и отдай концы. И в ту же минуту у Трильби навсегда пропал голос.
Марлен Дитрих, сравнивая себя с ученицей гения, неоднократно называет Джозефа фон Штернберга Свенгали. Аналогия вполне уместная, если учесть, что до встречи с режиссером Марлен была (или считала себя) ничего не значащей фигурой. С одной существенной разницей: в отличие от Трильби с уходом Штернберга ее карьера не закончилась.
Вообще, читая мемуары Марлен, обращаешь внимание на одно странное обстоятельство: кроме Штернберга она почти не называет имен своих увлечений, героев своих интимных связей с актерами, с которыми снималась, людей, что становились спутниками ее жизни, – ни на короткий, ни на длительный срок. То есть в ее воспоминаниях нет ни слова о ее любовниках. Словно их не было.
А может быть, действительно вся эта вереница мужчин, а иногда и женщин, была выдумкой пиарщиков, что сидели в рекламных отделах киностудий? Писала же сама Марлен, что отделы эти, обязанные регулярно, чуть ли не еженедельно, выдавать свою продукцию, чтобы оставаться на работе и получать зарплату, относились к ней весьма и весьма прохладно. С их работниками она не встречалась и не давала им интервью, фотографий «из жизни», ничего, что послужило бы материалом для их деятельности.
Пожалуй, здесь еще одна загадка Марлен, специфика ее мифа. Ведь по уверению самой актрисы ее экранные героини ни на йоту не походят на ту, какой она была в обыденной жизни.
Попробуем, если хватит сил, разума и умения, найти разгадку. Или хотя бы приблизиться к ней.
«Голубой ангел», 1929 год. Марлен, как сама утверждает, ничего не умела. Как актриса – ноль. Все сделал Штернберг. Он был творец, и если не Свенгали, то Пигмалион во всяком случае. Он сотворил актрису. Не в один день, а, как и положено скульптору, потратив на работу несколько месяцев, а может быть, и лет. Сотворил ее, сделав послушным исполнителем каждого его слова.
И если на экране появился плод его первого достижения – певичка Лола-Лола, женщина очень своеобразного характера, то уж, конечно, не из-за того, что актриса день и ночь штудировала роман Генриха Манна, а только потому, что во всем подчинялась требованиям режиссера, была образцом дисциплинированности: шаг влево-вправо – расстрел. И опять же – на эти шаги она не решалась вовсе не из-за страха, а потому, что не считала себя профессионалкой, критически оценивала и свою внешность, и творческие данные.
Кадр из кинофильма «Голубой ангел». 1930 г.
Штернберг стал для нее всем: отцом, любовником, человеком, без которого она не могла ничего сделать ни в павильоне, ни в жизни. Содружество, что потребовало полной самоотдачи. Содружество, что принесло ей и полное счастье. А оно значило для нее и полную свободу. Она допускает любые поступки, что по существу пустяки: не могут же они повлиять на счастье, уже обретенное. К поступкам этим нужно относиться, как к прихотям ребенка, желающего то мороженое, то лимонад, то луну.
Во время съемок «Марокко» завязался роман с исполнителем главной роли, актером редкого обаяния и мужественной красоты Гарри Купером. Ну, мало ли чего не бывает на съемочной площадке: увлечение, взаимное притяжение, необходимое по роли женщины, готовой с удовольствием подчиниться воле возлюбленного, оказаться в излюбленной ситуации: решать самой ничего не надо, ясно, что делать, что от нее ждут.
И все это на глазах у Штернберга, который или делал вид, или действительно принял правила игры, но не раздражался, а был увлечен съемкой.
– Я прошу тебя, – обращался он к Марлен, – прежде чем сказать «Я не нуждаюсь в вашей помощи», досчитай до десяти, повернись и тогда уходи.
Марлен послушно выполнила требование.
– Нет, нет, – остановил ее Штернберг, – ты, очевидно, считаешь очень быстро. Считай тогда до двадцати. Снимем еще раз.
