Наследница Вещего Олега - Елизавета Дворецкая

К обиталищу Буры-бабы дорога была неблизкая. Уже давным-давно перевалило за полдень, а двое путников все пробирались через болотистую местность, где Пестрянка находила дорогу по тайным приметам. Эту тропу ей когда-то показала Кресава – на случай, что сама не сможет отлучиться из дома, где кроме них почти не осталось взрослых. Сменяли одна другую болотины, где между кочками блестела вода, поросшие вереском сосновые поляны, ельники. На более высоких открытых местах в траве краснели листья земляники и горели искрами созревшие ягоды; от дождей они стали водянистыми, несладкими и почти расползались в пальцах, тем не менее Хельги накидывался на них с радостной жадностью, будто мальчишка. Пестрянка смеялась, глядя, как он стоит на коленях, кидая ягоды в рот одну за другой, и поневоле завидовала: как же немного иной раз человеку надо! И когда Хельги протянул горсть помятых ягод ей, она взяла их с таким чувством, будто он делится с ней счастьем.

Два раза присаживались отдохнуть, съели напополам горбушку хлеба с куском сала, что Пестрянка взяла из дома себе на дорогу. Два раза принимался дождь, и один раз такой сильный, что пришлось забиться под еловые лапы и переждать. Чтобы не скучать, Хельги рассказывал разные повести о Хейдабьюре и своих товарищах – этого добра у него был бесконечный запас.

– Миннир мик…[6] – начинал он по привычке, но потом начинал подбирать славянские слова.

Кое-что из этого Пестрянка уже слышала, но поскольку она тоже не всегда его понимала, то не возражала послушать еще.

Да и лучше пусть он говорит. Стоило ему замолчать, как его мысли начинали просто бить в уши – мысли о том самом, о чем Пестрянка не желала знать. Стоило им замолчать хоть на миг, как она невольно начинала ждать, что вот сейчас рука Хельги сдвинется с места, поднимется и обовьется вокруг ее стана. От этого ожидания теснило в груди. И что ей тогда делать?

Наконец они вышли на берег ручья. В этом месте у Пестрянки всегда замирало сердце: здесь пролегала известная ей грань того света, и ручей служил ее зримым обозначением. На том берегу темнел ельник. Подлеска почти не было, бурые стволы стояли на ровной земле, усыпанной рыжей хвоей, лишь кое-где торчали пышные хвосты перун-травы. Если приглядеться, вдали за деревьями серело плохо различимое нечто, похожее на бревенчатый тын.

– Давай короб. – Пестрянка остановилась. – Дальше не пойдем, здесь оставим.

Хельги поставил поклажу наземь, и она стала вынимать мешки, туеса и хлебы.

– А где хэксен?

– Там ее двор, отсюда не видно. – Пестрянка кивнула за ручей и понизила голос: – Ближе подходить нельзя, если особого дела нет. Там – Навь. Страна мертвых. У нее вокруг тына на кольях все лбы коровьи и лошадиные. Я сама не видела, мне Ута рассказывала. Постучи по дереву.

Она кивнула на палку, валявшуюся на земле, и показала на поваленное бревно, знаками изобразив, будто бьет одним об другое. Хельги сделал, как она велела: по лесу разнесся глухой стук.

– Она услышит и придет забрать припас. Пойдем.

Хельги медлил, вглядываясь в ельник и явно надеясь повидать загадочную ведьму. Пестрянка взяла его за рукав и потянула:

– Нечего тебе на нее смотреть. Через нее Навь глядит. Зазеваешься – утащит.

Сегодня Пестрянке особенно хотелось уйти отсюда поскорее. Ей вдруг пришло в голову, что если нынешняя Бура-баба умрет, то взамен в избушку с черепами вполне могут отправить ее. Она, конечно, не самая старая в волости и волхованием не занимается, но положение ее как раз подходящее. Ни девка, ни жена, ни вдова – сидит уже три года на меже, ни туда ни сюда.

– А ведь ты правду сказал! – Отойдя шагов на двадцать от ручья, она вдруг обернулась к удивленному Хельги. – Три года! И в сказаниях жена три года ждет, потом опять замуж идет! Пойду на Купалии и другого мужа себе найду!

– А как сделать, чтобы ты нашла меня? – Хельги улыбнулся и посмотрел на нее с ожиданием.

– Никак! – отрезала Пестрянка. – Ты – той же породы, варяжской! Никто из вас не умирает, где родился. Всякого за море будто кто за ворот волочет! Стрый их старший, Хельги тоже, и в Киев уехал, и до Царьграда добрался, теперь всех их туда тянет! Аська уехал, обе сестры его уехали – уж им бы, казалось, куда? А нет, тоже в Киев надо! Придет срок – и ты уедешь! А я опять сиди? Нет, больше я уж такой дурой не буду!

– Фастрид, я…

– Можешь мне клятву дать, что не уедешь отсюда? – Пестрянка приставила палец к его груди под влажной рубахой, точно клинок.

Хельги улыбнулся, потом покачал головой:

– Нет, не думаю так. Говорят, из Киева многие люди ездят за теплые моря и привозят много добычи. Я тоже хочу туда.

Пестрянка отмахнулась: дескать, иного я и не ждала, – но он перехватил ее руку и прижал к своей груди.

– Но если я поеду в Киев, я тот час возьму тебя с собой. В этом могу тебе поклясться!

– А ты потом за теплые моря соберешься, и я уже в Киеве буду ждать – на другом краю света от дома родного!

– Поедем за теплые моря! – Хельги не видел трудностей. – Если ты не боишься.

Но Пестрянка только отвернулась. Хватит с нее этой породы варяжской!

Домой они добрели под вечер, но было еще совсем светло: нынешней ночью темнота придет ненадолго. Вдоль реки на высоких местах уже виднелись костры. Сколько ни хмурилась Пестрянка, а и ею против воли овладевал дух свободы и веселья, присущих юности. Даже ударилась в мечты по дороге: вот была бы она девка с косой, а не баба с дитем… Как весело было бы плясать, поглядывая на нарядных парней и ожидая счастливых перемен уже вот-вот, прямо сейчас…

Вот, как эти, люботинские девки, что гурьбой валят навстречу – в беленых сорочках с красными поясками, с пышными венками. Горлица, Ярогина дочь, со смехом надела венок на голову Хельги, для чего ей пришлось подпрыгнуть; он тут же поймал ее, оторвал от земли и поцеловал, будто бы в благодарность. Девки со смехом убежали, а Пестрянка нахмурилась было, но одернула себя и постаралась разгладить нахмуренные брови. Ей-то какое дело? На то они и девки, им воля.

– Смотри, там чужая скута. – Хельги, уже не улыбаясь, вглядывался вперед и держал венок в руке, чтобы не заслонял глаза.

– Лодка? – Пестрянка тоже посмотрела на реку.

У причала Варягина и впрямь стояла большая лодья, незнакомая. Парус был свернут, весла сложены, внутри никакой поклажи – хозяева явно не собирались дальше вниз по реке, в сам Плесков, путь куда прикрывала варяжская застава. Чужие лодьи здесь были не редкость: воеводская дружина тем и занималась, что переправляла суда и грузы через брод. Но кого это понесло под самую купальскую ночь?

– На гулянье, что ли? – удивилась Пестрянка. – Кому бы?

Окрестные жители на игрища прибывали в челнах и оставляли их на отмели, где они никому не мешали.

Но большого значения она этому не придала: мало ли тут ездит всяких? Для того и река.

– Пойдем в дом, – Пестрянка остановила Хельги, который хотел вручить ей пустой короб и свернуть к дружинной избе. – Ваши уже поели, а ты весь день голодный ходишь, я тебе найду что-нибудь.

– Ты такая добрая! – с искренним чувством ответил Хельги.

Пестрянка толкнула дверь, прошла в избу, разогнулась… и обнаружила, что внутри полно народу. Но не похоже, чтобы здесь плели купальские венки: собрались все самые старшие и важные из домочадцев и даже люботинской родни. Сам воевода Торлейв, его жена, отец Кресавы – дед Доброзор с двумя сыновьями, старшие оружники. А у стола напротив хозяина сидел какой-то русобородый мужчина средних лет, одетый в непривычную свиту, совсем не славянского покроя – с широкими полами, с отворотами яркого красного шелка и с тонкими полосками такого же шелка, нашитыми поперек груди. На скрип двери все обернулись; Пестрянка вспомнила чужую лодью.

– Идите скорее! – воскликнула Доброзоровна. – Тут новости у нас! Из Киева люди приехали!

Пестрянку бросило в жар; от неожиданности она пошатнулась, Хельги сзади придержал ее за пояс.

– Из Киева! – Она справилась с собой и прошла вперед, во все глаза глядя на русобородого в чудном кафтане.

На опечаленную свекровь никак не походила, скорее, была взбудоражена; лица остальных тоже отражали волнение, хотя и не без оттенка тревоги. Значит, никто не умер… Асмунд… Это от него! Ради чего он прислал отдельного гонца, когда поклоны и подарки ежегодно передает с купцами?

Неужели вспомнил о ней?

– Это сноха моя, Асмунда жена, – пояснил русобородому Торлейв. – А вон тот молодец – братанич мой из Хейдабьюра, Хельги.

Он говорил по-славянски, значит, гость их не был варягом.

– Стало быть, и их тоже поздравим! – Русобородый встал и учтиво поклонился. – От мужей киевских и дружины родичам князя русского Ингвара и княгини Ольги наше уважение приносим!

– Зять Ингвар теперь князь в Киеве! – пояснил изумленной Пестрянке Торлейв. – А Эльга наша – княгиня русская. Кто бы подумать мог…