Геологи идут на Север - Иннокентий Галченко

— Вот это — да! — разочарованно скребет затылок Иван. — Интересу никакого нет рыбачить — закинул удочку и уже клюнуло…

В тот вечер мы не могли съесть свой улов.

Делаем по долине реки Колымы несколько маршрутов вверх и вниз от устья реки Конго, и мне становится ясно, что в этом месте река пересекает явно золотоносную окварцованную зону. В ряде мест по реке мы вымываем промышленные пробы.

— Долежало золото нетронутым в тайге до настоящих хозяев, — задумчиво говорит Михаил Борисенко, рассматривая пробу.

8 августа мы возвращаемся к юрте Дмитрия и застаем там одного лишь толстяка Гарнова, завхоза экспедиции.

Завхоз рассказывает нам, что Цареградский три дня тому назад вернулся с Колымы, он ходил в маршрут до местности Санга-Талон — «Новые Луга», а сейчас ушел к вершине реки Бахапчи и вернется дней через пять.

В записке, адресованной мне, Цареградский сообщает, что есть сведения о прибытии в бухту Нагаева экспедиции Билибина и что нам придется сплавляться по Колыме до базы экспедиции.

— Все, что боится воды, — коллекции, карты, полевые и пикетажные книжки, инструмент — пойдет на лошадях в обход порогов, — говорит Валентин Александрович Цареградский, затягивая ремни на последнем ящике. — Думаю, почти уверен, что вы сумеете перевалить через эту гранитную цепь, — говорит он мне не совсем уверенным тоном, — а нас через пороги на плоту сплавит наш знаменитый лоцман Степан.

— Конечно, как-нибудь проплывем! — откликается тот.

Мы трогаем лошадей.

— Счастливо перебраться через хребет. Будем вас ждать за порогами, — кричит нам вдогонку, махая рукой, Мария Яковлевна.

Я смотрю на высокий гранитный хребет и нащупываю глазами пологие темные контуры хребта, места контактов гранитов со сланцами, зная по опыту, что только там возможен перевал.

— Однако, дороги нет. Назад вернемся, — уверенно говорит Винокуров, закуривая трубку.

— Перевалим! — успокаиваю я его и себя.

— Ой, не знаю, как мои старые ноги перенесут меня через эти проклятущие горы, — сокрушается Пятилетов.

— Знаешь что, дед, — обращаюсь я к нему, — оставайся здесь, в бараке, караулить груз. Первой зимней дорогой мы вернемся сюда, будем продолжать разведку.

— Да как же я тут один останусь? — сморщенное лицо Пятилетова расстроено.

— Ну что тебе, старому волку, впервые что ли оставаться в тайге одному, — стали вдруг уговаривать старика Иван и Михаил, боясь, чтобы не оставили их.

Старик замолчал. На следующий день со слезами на глазах он прощается с нами.

В душе мне жаль Пятилетова. Но кого-то надо оставлять, а он аккуратный, честный и опытный таежник и больше других здесь на своем месте.

По сланцевой насыпи зигзагами упорно лезем вместе с лошадьми к перевалу. Легкие, кажется, разрываются от напряжения, но метр за метром мы поднимаемся все выше.

Вдруг неожиданно сланцевая осыпь начинает с шумом двигаться, и мы с лошадьми ползем вниз. И снова, на этот раз уже осторожнее, карабкаемся кверху.

Наконец и люди и лошади, тяжело дыша, потные, стоят на гребне перевала, обдуваемые холодным осенним ветром. Анероид-высотомер показывает 1150 метров. Пасмурно. С запада движется темная дождевая туча, солнца не видно. Быстро начинает темнеть. Поправляем вьюки. Каюр Винокуров смотрит на спуск, заросший внизу густым стлаником. Он значительно круче, чем только что преодоленный подъем. Каюр укоризненно качает головой.

— Однако, лошади ноги здесь сломают. Наказание, — говорит он и, выбрав направление, начинает зигзагами спускаться вниз.

Спускаться с гор всегда труднее, чем подниматься, лошади садятся на задние ноги и не хотят идти, их приходится тянуть за узду. Вьюки сползают им на голову. Быстро темнеет. Где-то вдалеке гремит гром. Накрапывает дождь. На душе тоскливо.

Вдруг идущие впереди лошади начинают боком ползти по осыпи. От неожиданности каюр выпускает повод и сам ползет вниз, цепляясь за кусты. Лошади, докатившись до кустов стланика, перевертываются, в воздухе мелькают их ноги, затем они совсем скрываются из виду. Лишь слышится шум и треск: тяжело навьюченные лошади продолжают катиться вниз.

Винокуров, уцепившись за куст, оцепенев, секунду смотрит на падающих лошадей и затем с криками, путая русские и якутские слова, кидается вниз.

Я мчусь вслед за ним, обдирая лицо и руки о корявый стланик, и вижу Винокурова, прячущего нож в ножны. Со страхом осматривает он свою любимую лошадку, щупает ее ободранные ноги.

Конь, как ни в чем не бывало, стоит на всех четырех ногах, со сбитым набок вьюком и грустно шевелит репицей, где вместо пышного хвоста остался лишь пучок коротких волос.

— Ноги целы, ехать можно, — говорит Винокуров, поправляя вьюки и сбрасывая с них остатки разбитых вдребезги лотков.

Наших спутников не видно, сколько мы ни кричим, никто не отзывается. Слышатся лишь порывы ветра и шум дождя.

Становится совсем темно.

— Как будем ночевать, палатка и печка у ребят, — устало говорит Винокуров, вытирая с лица дождевые струи. Нам становится не по себе. Неожиданно, бросив взгляд на одну из лошадей, я замечаю свой вьюк. Там у меня легкая палатка, накомарник на двух человек и кавказская бурка. Мы сразу приободряемся. Теперь хоть есть где спрятаться от дождя.

С трудом разжигаем костер и мокрые, продрогшие, под защитой бурки пьем, обжигаясь, чай. Постепенно костер из сухого стланика разгорается, и ему уже не страшен дождь. Отставших нигде не слышно, никто не откликается даже на выстрелы.

— Что с ними случилось? — беспокоюсь я.

— Да ничего, наверно, — успокаивает меня Винокуров.

Чаепитие кончено. С неохотой покидаем мы костер, на четвереньках забираемся в мокрую палатку-полог и засыпаем, как убитые, под мерный шум дождя.

Солнце уже стоит высоко, когда мы с трудом открываем глаза. В палатке душно. От земли поднимается густой туман.

Винокуров сразу же идет искать лошадей.

Вдруг совсем близко — выстрел. За ним второй.

Я откликаюсь.

Продираясь сквозь густой стланик, подходят наши спутники.

— Наказание! Вот наказание! — беспрерывно повторяет Афанасии понравившееся ему русское слово, устало садясь около костра и закуривая самодельную трубку.

— Как кулики на болоте, всю ночь на вьюках просидели, ни капельки не спали, темень, дождь, где вас найдешь, — говорит Иван, начиная развьючивать лошадей.

После обеда двигаемся вниз по густо заросшему стлаником ключу. В честь Афанасия называем ключ «Наказание». Но опробование вести нечем, оба наших лотка вдребезги разбиты. Моей досаде нет предела. Состав гальки по косам и кварцевые жилы, встречающиеся в обнажениях, — все говорит за то, что золото здесь есть. Прорубая дорогу среди корявых лап стланика, мы медленно двигаемся вперед.

Поздно вечером, измученные, основательно ободранные, останавливаемся на ночлег.

На следующий день идем в густых зарослях молодого лиственничного леса. Осыпи круглых валунов гранита по возможности обходим стороной.

— Чистое наказание! Да, наказание! — ругается Винокуров, со страхом проводя лошадей по осыпям валунов.

Но мы идем и идем, стараясь скорее выйти к реке Бахапче до наступления темноты.

— Ну, я дальше идти не могу. Давайте устраиваться на ночлег! — заявляет Миша, усаживаясь на валун.

— Поднимайся, поднимайся! Два километра — и будет, река! Там нас ожидает Цареградский, — говорю я ему раздраженно, хотя сам, признаться, с трудом передвигаю ноги.

Он медленно встает и, спотыкаясь, бредет дальше.

Слышится слабый шум. Лошади и люди зашагали быстрее.

— Ждут нас, наверное, ребята, им что, три часа проплыли по порогам, как на поезде, — и на месте, а мы третий день как черепахи ползем, — говорит Иван, ускоряя шаг.

Вот и берег реки. Мы вышли ниже последнего, самого страшного трехкилометрового порога «Сергеевского». Все русло реки завалено огромными гранитными валунами. Вода стремительно несется, зажатая в узком ущелье. Пенистые волны с разбегу устремляются на гранитные валуны и, отброшенные, кидаются в сторону. Шум и грохот катящихся валунов и гальки оглушал, лишая возможности говорить.

Мы, как зачарованные, чувствуя себя маленькими и беспомощными, смотрим на могучий поток. Берег пустынен.

— Что-то не видно Цареградского, может, ниже где пристали, — беспокоюсь я.

Ни выше, ни ниже устья реки не находим никаких следов экспедиции.

— Что с ними могло случиться? Уж не утонули ли? — тревожимся мы не на шутку. Молча, под зловещий шум воды, устраиваемся на ночлег.

Утром наши каюры торопливо собираются в путь.

— Надо вернуть в колхоз арендованных лошадей. Ехать очень далеко, — озабоченно говорит Винокуров. — Сдам лошадей — в экспедицию приду работать.

— Ну, отъездились на лошадях, — говорю я ребятам, — теперь будем строить плот. Давай, Ваня, иди руби вязья, клинья, а мы с Мишей заготовим лес…