Проклятие Кеннеди - Гордон Стивенс

Что было, пожалуй, чересчур выспренне (а все остальное у Флекера он находил попросту скучным), однако, пожалуй, верно. Потому он и шел дальше своим путем. Потому и приехал в округ Колумбия. Потому и держался людей вроде Джордана и Митчелла. И благодаря этому до сих пор не покинул переднего края. Не покорил последней горы.

Его квартира была на девятом этаже одного из новых кооперативных зданий близ Университета Джорджа Вашингтона; окна ее выходили на юго-запад, к реке Потомак. Большинство других жильцов работали в университете или правительстве. На главном входе были система блокировки дверей и пост круглосуточного дежурства, в подвале — прачечная и гаражи. Мебель в квартире была скорее удобная, чем роскошная, на полу лежал персидский ковер, а стол в углу гостиной попал сюда из антикварного магазина. На стенах висели памятки о прошлом: гравюра Шеперда с битвой при Мирбате и Питер Арчер из «Конвоя», а на столе красовался хрустальный графин с полковой эмблемой, которую другие не совсем правильно называли кинжалом с крылышками, — той самой, что была на золотом перстне, насторожившем Ортегу в Лиме. Две фотографии роты «Д» в ванной комнате, а на ее двери — письмо из Белого дома.

Была почти полночь.

Он вошел, быстро проглядел почту, захваченную из ящика внизу, посмеялся над продуктом коллективного творчества ребят и порадовался письму жены, а прочее отложил до утра и отправился спать, намеренно не заведя будильник. Проснулся он незадолго до десяти — в комнату уже сочилось утреннее тепло. Он принял душ, позавтракал и взялся за телефон.

Первый звонок был в компанию, для которой он выполнял задание в Лиме, следующие четыре оповещали компании, на которые Хазлам работал в Вашингтоне, что он снова в городе, а после них он связался с конторой в Бетесде. Ему ответила секретарша. Он представился и спросил Джордана.

— К сожалению, мистер Джордан на деловой встрече в городе.

Наверное, в одной из правительственных организации, на которые работает компания, подумал Хазлам.

— Передайте, пожалуйста, что я звонил, — пусть он перезвонит, когда ему будет удобно.

Джордан перезвонил через двенадцать минут — он сказал Хазламу, что должен вернуться на совещание, и пригласил его на ленч. Покончив с переговорами, Хазлам заказал столик в «Маркет-инн», распаковал дорожную сумку и покинул квартиру. До ресторана было минут пятнадцать езды на метро и чуть больше часа, если идти пешком. Он прошел мимо станции и повернул к Моллу.[2]

Трава была свежей и недавно подстриженной; приближалась полуденная жара. Вьетнамский мемориал находился слева от него, а река Потомак — справа; на другой ее берег вел Мемориал-бридж, а дальше, на склоне холма, были Арлингтонское кладбище, мавзолей Кастис-Ли в куще деревьев на вершине и памятник Джону Кеннеди сразу под ним. Он до сих пор помнил, как впервые приехал в Вашингтон: ночь была угольно-черной и пронизывающе холодной, а он в одиночестве стоял у памятника Линкольну и смотрел за реку, где горел во тьме крошечный огонек. Вечный огонь в память убитого президента.

Следующим утром он поехал на метро в Арлингтон и поднялся по склону холма, на котором было расположено кладбище. Земля была белой от инея, а для автобусов с туристами было в это время года еще рановато, поэтому он один миновал полукруглые террасы из полированного гранита, а затем прошел по ступеням к белой мраморной площадке, где горел вечный огонь. Постояв там, он спустился по лестнице, остановился — все еще один — у барьера, ограждающего памятник снизу, и прочел выбитые на нем отрывки из речи, которую Кеннеди произнес, вступая в должность президента. Всего их было семь — по три с каждой стороны и один, запомнившийся ему, посередине:

За всю долгую историю человечества немногие поколения удостаивались чести защищать свободу в час максимальной опасности.

Я не увиливаю от этого жребия — я приветствую его.

Он лег на траву и представил себе говорящего Кеннеди — его голос замирал в отдалении под действием расслабляющей жары. Два месяца на любом киднеппинге — тяжкое испытание, но два месяца на киднеппинге в Латинской Америке даются еще тяжелее. Нужно сделать перерыв, подумал он; нужно съездить домой, провести немного времени с Меган и сыновьями.

Он поднял пиджак и зашагал дальше.

Жара становилась все сильнее. Вашингтон сверкал на солнце, и его уже начинала окутывать влажная дымка. Белый дом был в трехстах ярдах слева от Хазлама, шпиль памятника Вашингтону — справа, а сияющие белизной постройки и изысканные очертания Капитолийского холма — впереди, на расстоянии полумили. В Вашингтоне было и другое — были городские гетто, безработица и нищета, даже насилие и убийства. Но сегодня Вашингтон выглядел красиво.

Он достиг «Маркет-инна» к часу пополудни; ресторан уже наполнялся народом. Метрдотель проводил его к столику в зале налево, а официантка подала прохладительного.

Большинство посетителей были в костюмах и почти все, решил Хазлам, лишь ненадолго оторвались от своих компьютеров. Не счесть, сколько раз ему приходилось наблюдать эту картину в разных учреждениях: телефонный звонок, туда или оттуда, затем человек поворачивается к компьютеру, трубка зажата плечом — да, перекусим вместе… А сам набирает на клавиатуре: 1.00 и фамилию. В ресторане он появится в пять минут второго, а спустя пятьдесят минут уже пойдет на следующую встречу, также записанную в памяти компьютера. Таковы они, вашингтонские служащие — и мужчины, и женщины.

Джордан пришел через три минуты после него. В костюме, но пиджак перекинут через руку. На ремне укреплен пейджер, а туфли — подсказка для тех, кто понимает: щегольские, но на мягкой подошве. Он сунул портфель под стол, пиджак повесил на стул, обменялся с Хазламом рукопожатием и сел.

— Удачно съездил?

— Кончилось хорошо, — ответил Хазлам.

— Когда вернулся?

— Вчера вечером.

Они заказали салат, приправу из голубого сыра,[3] меч-рыбу и охлажденный чай, затем поделились друг с другом последними новостями. За всеми прочими столиками в ресторане происходило то же самое; разговоры отличались разве что словами да деталями. Хотя все беседы велись вполголоса, в них не было ничего конфиденциального — откровенничать здесь не стоило. Иногда кто-нибудь замечал за соседним столиком коллегу или знакомого и приветствовал его кивком.

Недалеко от входа сидели двое мужчин. Войдя в ресторан, Хазлам кивнул одному из них, которого знал; Джордан, севший напротив Хазлама, помахал обоим.

— Кто это с Митчем? — спросил Хазлам.

Митчеллу было за сорок — подтянутый, коротко стриженные волосы начинают редеть. Благодаря обманчивому телосложению он казался ниже своих пяти футов девяти дюймов. Напротив него сидел человек примерно того же возраста, стройный, с аккуратно причесанными черными волосами, очень энергичный на вид и, несмотря на жару, одетый в костюм-тройку.

— Эд Пирсон, — Джордану даже не понадобилось поднимать глаза.

— Кто такой Эд Пирсон?

— Первый помощник Донахью.

Первый помощник — то же самое, что главный администратор.

— Джека Донахью? — спросил Хазлам.

Донахью заканчивал свой второй срок в Сенате, а до этого успешно отработал два срока в Палате представителей.

Джордан кивнул.

— Многие из тех, кто находится сейчас в этом зале, хотели бы оказаться на месте Эда Пирсона.

— Почему?

— Как я уже сказал, Эд — первый помощник Джека Донахью. В ноябре следующего года страна будет выбирать очередного обитателя Белого дома. Если отбросить случайности, нынешний президент снова станет кандидатом от республиканцев. В этом случае Донахью выступит от демократов. И если он сделает это, пост президента достанется ему.

— Откуда такая уверенность? — Хазлам глянул на Пирсона.

— Ты видел Донахью, слышал его, читал о нем? — спросил Джордан.

— Я слыхал, что его имя упоминается в связи с годами Камелота,[4] если ты это имеешь в виду. — Годами Камелота называли тысячедневный период президентства Джона Кеннеди, закончившийся роковыми выстрелами в Далласе. Многие считали наследником Джона его брата Роберта, однако пять лет спустя, в Лос-Анджелесе, был убит и он.

Джордан снова кивнул.

— Как бы там ни было, многие полагают, что Донахью — новый Кеннеди.

Удивительно, как это имя до сих пор не потеряло своей магической ауры, подумал Хазлам. Даже теперь люди связывают его не только с прошлым, но и с будущим.

Джордан словно прочел его мысли.

— Отец Донахью вырос вместе с Джоном Кеннеди — обе семьи и сейчас входят в состав бостонской католической мафии. Хоть Донахью и не родственник Кеннеди, он близок к ним как никто.

— А он не заявлял о своем намерении баллотироваться в президенты? — Потому что меня здесь не было, и я мог что-нибудь пропустить.