Вельяминовы. За горизонт - Нелли Шульман

– И танцы, но только Надя. Аня предпочитает рисовать… – старшая Левина, с Павлом, нагнала их на поляне, ведущей к зданию интерната. Сняв ушанку, темного соболя, мальчик сбил с меха легкий снежок:

– Там не просто дуб, Надя, а замерзший родник, среди корней. Мы видели заледеневшую лягушку… – Надя, брезгливо, скривилась:

– Надеюсь, ты не потащишь ее домой… – Аня вздернула бровь:

– Он хотел. Но я проследила, карманы у него пустые… – Павел возвращался с прогулок с кучей лесного хлама. Летом мальчик приносил в комнаты букеты цветов:

– Он всегда рисует, – подумала София, – как Аня. У меня рисовать не получается, но с языками я справляюсь… – в прошлом году София пошла в первый класс, вместе с Павлом:

– То есть в первую группу… – она задумалась, – интересно, мы останемся здесь до конца школы, или нас куда-нибудь переведут? Не хотелось бы разлучаться с близняшками и Павлом, мы словно семья… – быстрая рука сунула за воротник ее дубленой курточки что-то холодное. София взвизгнула, помотав коротко стриженой, золотистой головой. Вязаная шапка упала на снег, Павел усмехнулся:

– Стоит, ворон ловит. Пошли… – он подтолкнул девочку, – на полдник обещали оладьи, а потом начнем украшать елку… – вчера охранники привезли в интернат пышное дерево:

– Наверное, где-то на территории срубили, – сказала Аня, – она здесь больше, чем в Перми, но, все равно, и отсюда не убежать. И нас сразу найдут, мы без денег и документов… – София хмыкнула:

– Да и куда бежать? Мы сироты, надо быть благодарными стране за заботу о нас… – близняшки остановились в конце аллеи, ведущей к интернату:

– Начальство какое-то приехало, – мрачно заметила Аня, – интересно, по чью душу… – у каменных ступеней портика стояла черная «Победа».

Холеная рука зашелестела тонкой бумагой в папке, серого картона. Блеснул золотой перстень, длинные пальцы хирурга вытащили на свет бланки анализов:

– Судя по датам, это последние данные… – в речи визитера слышался акцент. Начальник медицинской части интерната предпочел не интересоваться происхождением гостя. Приняв от майора накрахмаленный до синевы халат, посетитель небрежно набросил его на широкие плечи, в безукоризненном костюме:

– Немец, что ли… – подумал офицер, – может быть, он из ученых, привезенных в СССР в счет репараций, так сказать. В лицо я его не узнаю, но откуда мне разбираться в тамошних профессорах…

До войны начальник медицинской части едва закончил институт. В те времена он не читал заграничные научные журналы, или иностранную прессу.

Ухоженная, темная борода мужчины искрилась легкой сединой, глаза у него были голубые, пристальные. От белоснежной рубашки пахло сандалом, он носил золотой хронометр и запонки с сапфирами. Гость, тем не менее, не напоминал партийного руководителя или работника органов:

– Он ученый, он задает правильные вопросы. Ясно, что он раньше работал с Ивановой, он знаком с девочкой…

Последние два года, сначала в Пермь, а теперь в Бузулукский бор, машина МГБ, каждый месяц, доставляла картонную упаковку с неизвестными таблетками. Автомобиль забирал копии бланков, с анализами Ивановой. Врач понятия не имел, для чего органам безопасности нужен уровень гемоглобина, в крови девочки:

– Там даже не простой анализ, а расширенный, только зачем его делают…

В Перми папку снабдили строгим штампом, напоминающим о частоте исследования. Пермского коллегу врач в Бузулуке не знал, но, судя по собранным в отдельную папку бумажкам, его предшественник был аккуратным человеком:

– У Ивановой все в порядке. Она здоровая девчонка, развитая для своих лет. Спортсменка, отличные физические данные… – визитер поднял глаза:

– Осенью вы получили распоряжение, о повышении дозы лекарственного препарата… – майор не носил форму, визитер приехал в штатском. Врачу, отчего-то, захотелось вытянуться:

– Так точно, мы исполнили приказ… – он замялся, – приказ вышестоящего начальства… – гость захлопнул папку:

– Мой приказ. Я создал это лекарство… – открыв рот, начальник медчасти напомнил себе, что имеет дело с государственной тайной. Папку Ивановой вдоль и поперек расцвечивали соответствующие печати:

– Он мне все равно, не скажет, что это за таблетки, и кто он, вообще, такой… – посетитель соскочил с края стола, где он уселся, рассматривая бумаги:

– Принесите мне кофе и оставьте меня одного… – властно велел мужчина, – мне надо подумать… – майор кашлянул: «А девочка?». Мужчина поднял бровь:

– Насколько я помню внутренний распорядок вашего учреждения, новоприбывшие воспитанники отправляются в изолятор. Пусть она пока находится именно там… – начальник медчасти лично вкатил в кабинет тележку с антикварным, серебряным кофейником:

– Желаете перекусить? У нас на полдник ола… – он осекся. По лицу визитера было ясно, что оладьи ему предлагать бесполезно:

– Белая мука, это яд, – холодно отозвался мужчина, – впрочем, я еще разберусь с вашей кухней… – дверь за врачом мягко захлопнулась.

Профессор Кардозо пил несладкий кофе, рассматривая закрытый грузовик сопровождения:

– Воронок, – вспомнил он русское слово, – но это больше для порядка. За два года она никуда не убежала, и сейчас не убежит… – последние два года, психологи из новой шарашки профессора, на острове Возрождения, пытались разговорить неизвестную негритянскую девочку. Давид понятия не имел, кто она такая, и как попала в СССР:

– Она два года молчит, и едва двигается. Это не совсем кататония, она отправляет естественные нужды, принимает пищу, но мы от нее не добились даже имени…

Принцесса, как, по старой памяти, профессор звал бывшую подопечную, оставалась его единственной надеждой. В июне пятьдесят третьего года они получили распоряжение из Москвы, о ликвидации экспериментального участка полигона. Сопоставив даты, Давид понял, что министр Берия успел отдать приказ перед самым арестом:

– Он хотел себя обезопасить, сделать вид, что ничего не происходило… – особая рота, обычно занимавшаяся уничтожением очагов заражения, в бараках эпидемиологов, и камня на камне не оставила от нор и ходов, на пустынном участке:

– Там осталась только выжженная земля и сгоревшие скелеты, – подумал Давид, – об опыте знали четверо. Двое мертвы, то есть, скорее всего, трое… – он был уверен, что товарища Котова тоже расстреляли. Елена Сергеевна, бывшая аспирантка профессора, защитив диссертацию, трагически погибла в автомобильной катастрофе. Ее родителям отправили урну с прахом.

Давид сейчас жил с новой девушкой, эндокринологом:

– Вообще она сообразительная, – хмыкнул Кардозо, – таблетки для Принцессы мы делали, пользуясь ее предложениями… – судя по фото в папке, за два года Принцесса не только подросла, но и похорошела:

– Она улыбается, учится в школе, носит обыкновенную одежду. Ребенок, как ребенок. То есть, она остается нормальной, пока она пьет таблетки… – средство медленно повышало уровень адреналина, в крови Принцессы. Давид рассчитывал держать девочку на препарате до начала, как он говорил, зрелости:

– Когда заработают ее собственные гормоны, мы пересмотрим дозу. Хотя, к тому времени, у нее накопится столько адреналина, что она вообще ничего, никогда не испугается. Идеальный солдат, которого добиваются все армии мира… – кроме адреналина, средство влияло на память ребенка:

– Она теперь ничего не помнит, то есть, не помнит, пока она на таблетках. Посмотрим, как она себя поведет, в случае их отмены… – Давиду не нравилось внеплановое повышение дозы, но другого выхода не оставалось. Он рассчитывал, что Принцесса, никогда не видевшая чернокожего, расценит негритянку, как угрозу:

– Два года назад мы поняли, на что она способна. Столкнувшись с агрессией, негритянка, может быть, выйдет из ступора. Мы проверим успех гипнотических практик… – Давид скептически относился к гипнозу, но разрешил подчиненным, работать с информацией, присланной из Москвы:

– Якобы, девчонка родилась в СССР, она дочь приехавших сюда до войны коммунистов… – профессор ни в грош не ставил эти сведения, но велел себе молчать:

– Я выполняю свою работу, – весело подумал Давид, – какая мне разница, кто она такая, и зачем она нужна КГБ? Эстер бы сунула свой длинный нос в вещи, ее не касающиеся, но Эстер всегда была излишне любопытной. Пусть она стареет и ссыхается на солнце, в кибуце…

Он знал, что дочь жены и кузена Авраама раввинский суд объявил мамзером:

– Чего мне вполне достаточно, – допив кофе, профессор оправил халат, – пусть Эстер растит из близнецов деревенских невеж… – ни сыновья, ни дочь, о судьбе которой Давид так ничего и не знал, его не интересовали:

– Меня интересует только наука, которой я отдал всю жизнь, все силы… – зажав папку под мышкой, он набрал трехзначный номер местной ординаторской. Отдав ему кабинет, майор переселился именно туда.