Литературная Газета 6519 ( № 31 2015) - Литературка Литературная Газета

– Самуил Маршак, который перевёл Шекспира, установил свою негласную цензуру, искренне считая, что после него с произведениями Шекспира делать уже нечего, – и начинающие переводчики с такими работами к нему даже не пытались подходить. В наше время кто­нибудь хоть как­то может повлиять на переводчика?

– Нет, кто может это запретить? Кто может повлиять? Издатель – хозяин. Слава богу, что есть отделение художественного перевода в Литературном институте, творческие семинары ведут мастера – Виктор Голышев, лучший переводчик, Владимир Бобков взял студентов для перевода с английского, тоже блестящий специалист. А семинаром перевода с французского на русский руководит Наталья Лавревич, прекрасный мастер.

Конечно, не все 15 студентов, которыми я занимаюсь, останутся в профессии, и я не скрываю от них: если вы полюбите художественный перевод, если вы научитесь ему, а я для этого приложу всё своё умение и опыт, то всё равно скорее всего зарабатывать вы будете как­-то иначе. Переводить будете для души, для себя, и радовать возможных читателей. Вот такая вот ситуация, далеко не радужная.

И мои ребята часто ко мне приходят с переводной книжкой и говорят: Евгений Михайлович, ну посмотрите, как это ужасно сделано. То есть они у меня полтора года занимаются и уже видят, какого качества книгами завалены прилавки.

– Мне кажется, для сегодняшнего дня невозможность зарабатывать любимым делом не является чем­то необычным. Советская власть, насколько я знаю, неплохо кормила переводчиков и даже совсем не переводчиков. Я говорю про подстрочники.

– Да, и эти знаменитые подстрочники тоже были, но я не могу сказать, что это совсем плохая практика. С одной стороны, конечно, появлялось множество серых поделок, с другой – государство давало авторам в тяжёлых ситуациях не умереть с голоду, с третьей стороны – всё­таки переводы с подстрочников давали возможность читателям познакомиться с огромным пластом литературы союзных республик.

– Меня всегда интересовал вопрос свободы и власти переводчика над автором – насколько широко они простираются? Тем более что, по большому счёту, мало кто может оценить, насколько успешно переведена книга.

– Да, оценка перевода – сложное дело. Потому что точность – это не критерий. Есть много определений: верность оригиналу, точность, – но всё это приблизительные оценочные категории. Хотя я бы предпочёл верность. Верность духу, которая достигается опять же за счёт точности определённой степени. Что касается оценки, то у нас, к сожалению, уже очень давно критики перевода как таковой нет.

Потому что когда пишут критические статьи о переводе, пересказывают содержание романа, а вот оценку самому переводу не дают. Тем более что люди, которые пишут о таком сложном предмете, должны знать языки и их тонкости. Но у нас это как­то не принято. На одной радиостанции есть программа, так там, когда говорят о переводной литературе, не удосуживаются даже называть фамилию переводчика. Коротко пересказывают содержание книги, оценивают произведение, а на качество перевода вообще не обращают внимания и, главное, повторяю, не называют имя переводчика. И есть ещё вот такая тонкость: не всегда автор, которого мы переводим, знает русский язык. Как правило, даже не знает русский. Иногда случается, что писатель просит кого­то знающего язык сделать обратный перевод, чтобы посмотреть, во что его превратили. Мне повезло – в том смысле, что те оценки, которые я получил от своих авторов, были положительные, причём в худшем случае. А в лучшем случае[?] Вот один из поэтов, которых я перевожу, очень известный (ныне, к сожалению, покойный), сказал, что в переводах Солоновича моих стихов на русский язык узнаёт себя. Конечно, такая высокая оценка от автора для переводчика – большая радость.

– Вы говорили, что нужно переводить не только с языков одного народа на другой, но и с одного поэтического языка на другой… Как­нибудь подробнее вы можете пояснить эту мысль?

– Я не имею в виду, что нужно перекладывать один поэтический стиль на другой. Вот возьмём верлибр: когда только начали его переводить, некоторые попытались переложить его на классический стих, рифмовали и получали стопроцентное искажение.

Нет, мы стараемся (когда я говорю «мы», я имею в виду того же Гришу Кружкова, Павла Грушко, который переводит с испанского) уважительно относиться к форме, а не передавать содержание, загоняя его в какие­-то в другие рамки.

– Мне всегда казалось, что переводы русской поэзии на другие языки невозможны.

– Наверное, лучше сказать так: не невозможны, а тяжелы…

– Из­за рифмовки?

– Ну, например, в итальянском рифм огромное количество – стихи на итальянском рифмовать настолько легко, что это считается чем-­то недостойным, вроде как у русских поэтов пользоваться глагольной рифмой… Нет, дело в другом. Очень тяжело передать саму атмосферу стиха. Например, Пушкина много переводили на другие языки – и могу сказать, что иностранные читатели искренне не понимают: почему мы им так восхищаемся?

– Невозможно передать…

– Передать невозможно то, что даже словами трудно описать. Какую­то поэтическую яркость, силу, личностную мощь автора… дух, если можно так сказать.

– Государство что­нибудь делает для переводчиков? Или нет?

– Делает. Вот недавно создан институт перевода иностранной литературы, там как раз занимаются переводами, в том числе и наших, российских, авторов, перевели Пелевина, не забывают и классику.

– Никакого политического окраса в выборе произведений для перевода нет?

– Нет, никакой политики. Переводят в основном по критериям популярности и покупаемости. Про то, как поступают издатели, я уже говорил. Но их можно понять: они лишены господдержки и вынуждены ориентироваться на рынок. Хотя, вы знаете, сейчас новое поколение открывает старых переведённых авторов. Так, молодёжь вдруг начала читать Ремарка, открывать для себя этого писателя, как мы в своё время.

Есть такой журнал – «Иностранная литература», который, пожалуй, единственный печатал исключительно переводную литературу. Конечно, сейчас он влачит жалкое существование. В магазинах, например, из­за высокой аренды вынуждены поднимать цены. Разве будет читатель покупать номер журнала за 400 (примерно) рублей? А именно такая цена и выходит.

– На сегодня вы самый известный и признанный переводчик итальянской поэзии. Италия вас как­нибудь наградила?

– Да, есть награды. Премия Министерства просвещения Италии за мои переводы Данте – давно, в 1966 году, потом, в 1969-­м, – премия Квазимодо, затем, в 1980-­м, – премия Дилего Валери («Монцеличе»), в 1983­-м премия Эудженио Монтале, премия Сабаудия в 1988­-м.

Потом я получил Государственную премию Италии за достижения в области художественного перевода.

– Насколько я понимаю, вы занимаетесь не только переводами классики – скажем так, работаете не только с общеизвестными произведениями, но и с теми, кто русскому читателю известен меньше? Кто, по вашему мнению, недооценён в России, но достоин внимания?

– Есть такой поэт – Джузеппе Джоакино Белли, он автор сонетов, весьма многочисленных, около двух тысяч, я из них перевёл около ста. Это неоднозначный автор – очень хлёсткий на язык, и переводить его надо тоже хлёстко, и темы он брал на злобу дня.

– Да, я читал ваши переводы Белли, они замечательные. Впрочем, как и другие работы. Спасибо вам.

– И вам спасибо.

Беседовал Константин УТКИН

Теги: филология , литература , художественный перевод

Русские поэты и Абай

Гений Абая (Ибрагим Кунанбаев, 1845-1904) проверен и временем, и пространством. Достаточно сказать, что двадцать лет назад юбилейные мероприятия, посвящённые 150-летию со дня рождения основоположника современной казахской литературы, прошли под эгидой ЮНЕСКО во многих странах мира, на бесконечных просторах Евразии.

А начались эти празднества, как сейчас помню, в Москве, в апреле 1995 года, в Колонном зале Дома союзов. И это естественно, ибо творческая связь гения казахской поэзии с литературной Россией была, можно сказать, на молекулярном уровне. И если переводы Абая стихов Пушкина, Лермонтова, Крылова широко известны и этому феномену посвящены многочисленные научные статьи и целые тома исследований казахских и русских учёных-литературоведов, то есть и малоизученная часть переводческого наследия Абая. Это переводы на язык казахской поэзии стихов Антона Дельвига, Якова Полонского и[?]. Ивана Бунина.

Романс Дельвига "Не осенний частый дождичек" Абай переложил на мелодию домбры. Абай был воспитан на арабской поэзии, с детства прекрасно знал тюркскую мифологию и эпос, он также хорошо понимал, что музыка в образе домбры есть в каждой юрте, и благодаря именно ей фольклор сохранился и дошёл до наших дней. Поэтому Абай нашёл самый верный путь передачи стихов русских поэтов – через мелодику. Так родилась «Песня Татьяны». Именно песня. Она переходила из одной юрты в другую, из аула в аул и разошлась по всей необъятной степи. Даже прозаическую вещь Лермонтова «Вадим» Абай переложил стихами. А последователь Абая – Шакарим – перевёл «Дубровского» в стихах, и поэтому у него, как и положено в поэме, есть вступление от себя. И вполне естественно, что романс Антона Дельвига зазвучал через абаевский перевод под звуки степной домбры. Абай глубоко ценил традиции русской классической литературы. Он первым в казахской степи не только перевёл произведения Пушкина, Лермонтова, Толстого, но через русские переложения интерпретировал произведения Гёте, Шиллера, Байрона, Мицкевича.