Пасадена - Дэвид Эберсхоф

Блэквуд сел обратно в машину и двинулся дальше, протискиваясь сквозь заросли барбариса, сумаха с листьями в розовых прожилках, пряных эвкалиптов. Он слушал передачу «Правдивые истории», которую передавали по радио, и, как только актриса испуганно прошептала; «По-моему, в доме кто-то есть!» — связь прервалась. Блэквуд потянулся, чтобы настроить волну, и ощутил сильную досаду, когда белая пластмассовая ручка оказалась вдруг у него в руке. Дорога резко повернула, но Блэквуд, глядя на приборную панель, не заметил этого, и тут передние колеса «империал-виктории» съехали с дороги и машина нависла над обрывом. В тот же миг испуганный Блэквуд нащупал ногой педаль тормоза — он чуть было не полетел кубарем прямо в реку.

Двигаясь на задней передаче, машина не подвела. Блэквуд выехал обратно на дорогу, крутя руль мокрыми от испуга руками. Потом он утер лицо и, повторив себе, что осмотрительность — первая заповедь застройщика, двинулся дальше вверх. За поворотом, мимо которого он чуть не проехал, дорога еще раз поднялась наверх, дикарник расступился, и перед ним расстелился широкий, пустынный газон, окруженный камелиями в тугих бутонах, тисами, веерными пальмами с мерно качавшимися в вышине листьями. Блэквуд заметил, что траву надо бы пересеять; однако первым делом он по привычке прикинул площадь газона — на глаз вышло акров девять-десять.

Дорога обогнула газон, и земля сменилась покрытием — светлым бетоном, в трещинах которого росли побеги рисовой травы. Блэквуд потянулся за шляпой, обвитой темно-синей лентой с торчащим из нее крошечным золотистым перышком, и, только надевая ее на голову, увидел сам дом. По сравнению с Пур-Хаусом, как назвала его миссис Ней по телефону, любой особняк на Ориндж-Гроув-авеню казался жалкой лачугой. А ведь их в городе была целая улица. Ориндж-Гроув-авеню прозвали «улицей миллионеров» еще задолго до того, как Блэквуд поселился в этом городе. На первый взгляд дом показался даже больше, чем отель «Виста», хотя такого не могло быть — в лучшие дни в «Висте» спокойно размещалось человек по пятьсот. Блэквуд вспомнил, что богатейшие жители Пасадены, обитая между живой изгородью, плакучими ивами, растущими вдоль реки, и въездными воротами, имели обыкновение называть свои средиземноморские виллы на испанский манер — «касита», то есть «домик», дворцы под шиферными крышами — коттеджами, а дома красного дерева, построенные фирмой братьев Грин, — бунгало. «Вот такие они, — заметил как-то Суини Вонючка своим отстраненным философским тоном. — Нет никакого экономического обоснования для того, чтобы скрывать свое богатство, а некоторые здесь именно это и делают. Но так было не всегда. Их отцы поступали как раз наоборот — соревновались, кто кого переплюнет. Все меняется, правда ведь, Блэквуд?»

Блэквуд не собирался показывать миссис Ней, что Пасадена ему очень приглянулась, что он никогда еще не видел ничего подобного; наоборот, он хотел сделать вид, что для него такой вот королевский размах — дело привычное. Она сказала, что дом построен в стиле бозар, но, похоже, это было не совсем так: в архитектуре дома истинно по-калифорнийски смешались итальянская вилла, андалусийское жилье и французское шато; здание было трехэтажное, с чердаком, беленое, с красной черепичной крышей, которую поддерживал карниз, украшенный гербами с изображением апельсинов с рубчиком и рысьих голов. С одной стороны дом огибала широкая терраса, на балюстраде которой стояли мраморные урны с засыхающими в них листьями юкки; Блэквуд подумал, что здесь, наверное, и упал замертво капитан Пур. Вдоль восточной стены дома шли низкие фикусы, переплетаясь со стеблями маракуйи, тоже уже почти мертвой.

Блэквуд проехал между тонкими колоннами портика и остановил машину. Никого не было — только тисы шелестели листьями и перекрикивались сойки. В отдалении под утренним солнцем лимонно желтела цепь гор Сьерра-Мадре, с белыми от снега вершинами, и Блэквуду пришло в голову, что он попал в затерянный мир, скрытый от всей остальной Пасадены. Ничего не будет удивительного, если продавцы захотят дорого продать свое ранчо; пусть миссис Ней назовет точную цену.

— О чем вы спрашиваете? — ответила Черри Ней. — Ведь вы даже ничего здесь еще не видели. О цене поговорим потом, когда я все покажу.

В охотничьем клубе «Долина» она была чемпионкой по теннису среди женщин старше сорока лет, и за десять лет, проведенных на корте, — как же Черри Ней любила ударять по мячу с лёту и сверху вниз! — цвет ее кожи стал теплым, янтарным. Мозги у Черри были вовсе не куриные; она чувствовала, что сумела удивить Блэквуда, как будто все, что было о ней известно, не складывалось в единую картину: по-девичьи стройное тело, тронутое загаром лицо, прическа, подобающая даме в годах, ее благожелательность и завидное умение собирать информацию и авторитетно преподносить ее. Она имела обыкновение заканчивать каждое предложение твердым: «Вот так вот» — и сейчас тоже произнесла свое любимое утверждение, говоря, что если уж Блэквуд дал себе труд добраться до ранчо, то он вполне может и пройтись по нему, осмотреть. «А теперь зайдем-ка в этот большой старый дом!» — произнесла Черри с живостью, удивившей Блэквуда еще в разговоре по телефону, и он даже почувствовал досаду на самого себя, что сначала так ошибочно судил о ней: он разговаривал вовсе не с наивной простушкой.

Они прошли по галерее, тянувшейся вдоль особняка. Мебели в доме почти не было — лишь около главной лестницы стояли несколько завернутых в холст стульев с позолоченными ножками и мраморная статуя купидона с завязанными глазами, который метил в полуодетую женщину; при виде ее полуобнаженной груди Блэквуд отвел глаза, Черри отметила про себя эту его стыдливость и произнесла вслух:

— Хозяин продает все вместе.

Потом она рассказала, что дом построили в тысяча восемьсот девяносто шестом году для спекулянта земельными участками, оранжиста по имени Уиллис Фиш Пур-первый.

— Этот участок отрезали от старого ранчо Сан-Паскуаль. Здесь раньше был другой дом, почти такой же огромный, — отрывисто говорила она через плечо, быстро проходя по комнатам и рассчитывая, что Блэквуд все поймет сам из ее скороговорки.

Черри очень старалась не проговориться о том, что рано утром из телефонной будки ей позвонил Брудер и спросил, что ей известно о человеке по имени Эндрю Джексон Блэквуд; Брудер сказал, что он почему-то крутится у «Гнездовья кондора», и Черри, не желая лгать, ответила, что совсем не знакома с мистером Блэквудом. «Серьезный ли он человек? — рассуждал с ней Брудер. — Мне кажется, да; есть в нем что-то такое». Черри сказала, что попробует разузнать это. Она не призналась, что Блэквуд через несколько часов приедет осматривать Пасадену, и сообразила, что ей лучше всего выступать посредником в этом деле. Она знала, что выиграет, если только сумеет как можно дольше не сводить мужчин друг с другом, сделать так, чтобы вся информация шла через нее.

— Уиллис Фиш Пур? — переспросил Блэквуд.

— Первый.

— Первый?

— Вы, конечно же, знаете, что мистер Пур был одним из основателей Пасадены. В тысяча восемьсот семьдесят четвертом году он основал здесь колонию Индианы. Знаете, мы с Джорджем не очень задумываемся о том, кто пришел сюда первым, вообще обо всех этих давно прошедших историях. Но вы ведь понимаете, что многие здесь очень гордятся своими предками.

Миссис Ней сказала еще, что, когда дом на холме только построили, площадь всего ранчо составляла две с половиной тысячи акров, но это было уже довольно давно. Теперь же Пасадена скромно располагалась на ста шестидесяти акрах: шестьдесят акров занимало поместье вместе с парками («тем, что от них осталось», как она выразилась), а сто — полузаброшенные деревья, апельсины на которых вырастали угольно-черными и жесткими.

— Дела пошли хуже со времен великой засухи тридцатого года. Это она сразу все здесь погубила. Конечно, это плохо, очень плохо. Больше всего здесь росло апельсинов с рубчиком. Но еще были грейпфруты, мандарины, черимойя, танжерины, абрикосы, королек, персик, грецкий орех, сапота, инжир. Ах, что это было за место, мистер Блэквуд! — продолжила она. — В свое время здесь работали шестеро садовников-японцев; они ходили в зеленых резиновых сапогах и без устали чистили газон бамбуковыми граблями. В доме все было как положено — секретари, горничные в кружевных наколках, швея, а потом и шофер, который ставил машины в бывшую конюшню, переделанную под гараж. Уиллис Фиш Пур строил свой дом четыре года; тридцать мулов работали для того, чтобы можно было срезать верх холма, выкопать пруд, куда запустили форель, и расчистить два акра земли под сотню розовых кустов.

Миссис Ней сказала, что дом напоминает один из замков Французской Луары — Шато Боргар.

— Элмер Хант — вы, конечно, слышали о его племяннике, Майроне, — сделал из него… пожалуй, больше всего это похоже на то, что в Калифорнии называют «кастильо». В подвале была дорожка для боулинга, бильярдная, где мистер Пур, бывало, катал шары со своими работниками, и лоджия, вынесенная за портик, где в фарфоровых горшках стояли маленькие апельсиновые деревца, цветы которых источали такой дурманящий аромат, что Лолли Пур, дочь мистера Пура, однажды упала в обморок, не выдержав их сильного благоухания. Каждая из двенадцати спален дома выходила окнами на апельсиновый сад, и еще восемь ванных комнат (первый в Пасадене дом со всеми удобствами, Джордж все время предупреждает, чтобы я не забыла об этом сказать) и боковое крыло, где могло разместиться двадцать четыре человека обслуги. Но это все прошлые дела, — сказала миссис Ней. — Теперь так больше никто не живет.