Будда: его жизнь и учение - Рихард Пишель

О времени после просветления мы имеем связный рассказ в одном древнем сочинении Винаяпитаки, в Махавагге, написанном красивым, архаическим языком. Там сообщается, что святой, ставший Буддой, сидел семь дней подряд с поджатыми под себя ногами у подножья дерева познания, «наслаждаясь блаженством спасения». Ночью, по прошествии семи дней, он повторил трижды в своем уме весь ряд сцеплений причин и следствий, вызывающих страдания в мире. После того он оставил место под деревом познания и перешел к «дереву пастуха коз». Здесь пробыл он снова семь дней. Один, несомненно, позднейший, но все-таки довольно старый источник, Махапариниббанасутта, вставляет сюда историю искушения Будды Марой, буддийским дьяволом, о чем текст оставляет рассказывать самого Будду. Мара потребовал от Будды, чтобы он перешел в Нирвану, т. е. умер, что Будда отклонил, так как он должен сначала набрать учеников и распространить свое учение. Текст вслед за этим вставляет другую историю искушения, которая случилась, будто бы, за три месяца до смерти Будды. Мара указывает Будде, что теперь исполнилось все, чего он ранее желал, и что поэтому он может умереть. Будда возражает, что это произойдет через три месяца. Смысл первой истории искушения поясняется древнейшими текстами. Взамен ее они заставляют Будду колебаться, должен ли он оставить свое познание при себе или передать его людям. Ничего другого и не заключается в этой истории искушения. В древнейшей своей форме она не выказывает никаких точек соприкосновения с искушением Иисуса, но они имеются в позднейшей редакции. По позднейшему южному преданию Будда уже ранее два раза подвергался искушению. Когда он на своем коне оставил город, перед ним, по южному преданию, явился Мара и стал склонять его к возвращению, открыв перед ним перспективу через семь дней получить владычество над всей Землей. Когда Будда отверг предложение, Мара сказал: «С этого дня всегда, когда ты обо мне подумаешь, я буду возбуждать в тебе чувственные, гневные и жестокие мысли», и с этого момента он выжидал всякого случая, следуя за Буддой, как его тень. В северных текстах искусителем выставляется не Мара, а возница, рисующий Будде в ярких красках прелесть мирового владычества. Это, очевидно, соответствует второй части истории искушения Иисуса, где дьявол предлагает ему все царства мира и всю прелесть их. Но и первая часть той же истории, где искуситель предлагает Иисусу превратить камни в хлеб, имеет свою параллель. В упомянутой уже древней Суттанипате рассказывается, что, когда Будда пребывал в лесах Урувелы, обессиленный самоистязанием и голодом, к нему подступил искуситель, говоря: «Ты истощен и безобразен, смерть близка к тебе. Тысяча частей твоих уже принадлежат смерти, только одна — жизни. Лучше, господин, жить; живя, ты можешь творить добро». Будда отклоняет искусителя и перечисляет девять полчищ Мары, с которыми тот нападает на человека: чувственность, недовольство, голод и жажда, вожделение, леность и бездеятельность, трусость, сомнение, лицемерие и глупость, искание славы и высокомерие. «Твои полчища, которых не могут победить люди и боги, я разобью разумом, как разбивают глиняный горшок. Я обуздаю мою мысль, укреплю мои дух и пойду из царства в царство, образуя учеников». Тогда Мара сказал: «Семь лет следовал я за Возвышенным, шаг за шагом, и не нашел никакого недостатка у Пробужденного и Просветленного. Как ворон, напрасно кружащийся над скалой, мы оставляем Гаутаму». Печально отошел он, и струны его лютни порвались.

В этом древнем изложении еще ясно видно, кто такой Мара и что такое его полчища. Позднейшая эпоха стала понимать способ выражения древних текстов буквально и создала конкретные образы. В Ниданакатхе и в Лалитавистаре рассказывается, что Мара явился перед Буддой на громадном слоне, в 150 миль длиною, в сопровождении необозримого полчища дьяволов, которое тянулось по правую и по левую сторону Мары на 12 миль, над ним на 9 миль, а сзади его до крайних пределов горизонта. Полчище описывается подробно; оно было страшно вооружено и так ужасно, что все боги разбежались. Для нападения Мара послал свирепые бури, потоп, дождь из камней, мечей, ножей, копий, горячего пепла и т. д. Но все было напрасно. Камни превращались в цветочные венки, пепел — в сандаловый порошок и т. д. Также были напрасны и натиски войска. Будда отразил их и Мара бежал со своим полчищем. Нападение Мары служило нередко сюжетом для изображений. Не достигнув ничего силой, Мара прибегнул к искушению. Он послал своих трех дочерей, чтобы соблазнить Будду. Но Будда не слушал того, что они говорили, не смотрел на них и оставался погруженным в созерцательное размышление. И разочарованные девушки вернулись к своему отцу.

Сопоставляя эти различные истории искушения, нельзя не заметить некоторого сходства их с историей искушения Иисуса, но выступают и различия. Общим остается предложение мирового владычества и настаивание на вкушении пищи. Но все прочее, присущее буддийскому изложению, отсутствует в евангельском рассказе. Можно ли допускать тут заимствование? Зейдель отвечает на этот вопрос утвердительно, и история искушения составляет один из его главных доводов. Ван ден Берг, сопоставивший еще ряд мелких, общих обоим преданиям черт, тоже склоняется к допущению индийского влияния, именно в предложении мирового владычества, которое для Иисуса не могло составлять предмета искушения. Виндиш и Ольденберг, напротив, отрицают здесь всякую связь и видят в этих рассказах самостоятельные параллели. Это и мне кажется наиболее вероятным. Обе черты, которыми соприкасаются между собой буддийское и христианское сказания, могут быть объясняемы без натяжки из сходства положения, в которых находились оба основателя религий. Оба они подготовлялись в одиночестве к их жизненному призванию, и оба думали всего лучше достигнуть цели посредством самоистязания и поста. Христос учил: «Царство мое не от мира сего», а в Дхаммападе читаем: «Лучше, чем единовластие на Земле, лучше, чем владычество над всеми мирами — первый шаг к святости». Обе религии признают принцип зла, который они принимают олицетворенным в дьяволе. Что же может быть лучше, как не предложить через дьявола голодающему пищу, а презирающего мир соблазнить владычеством над миром? Это так естественно и так по-человечески, что вполне возможно допустить двойное независимое возникновение того же представления в различных местах. Искушение имеется и в парсизме. По Авесте Зороастр также должен был выдержать нападения Ахримана и его злых духов, как Будда, и когда он отразил их, Ахриман сказал ему: «Отрекись от доброго маздеянского закона и ты получишь все милости, которые получил Вадхагхана, Господь народов». Подробности об этом, к сожалению, не известны. Древние буддийские тексты рассказывают затем, что к Будде, когда он сидел под «деревом пастуха коз», пришел один гордый брахман и стал спрашивать его о характерных качествах брахманов, которые ему Будда и перечислил; как потом Будда спас царя змей Мучалинду от свирепствовавшей семь дней бури, тем, что тот обернулся семь раз вокруг его тела; как Будда пошел затем к «дереву царского трона» и приобрел там своих первых двух последователей, купцов Тапуссу и Бхаллику, которые пришли к нему, побуждаемые одним божеством, и принесли ему пищу. Эти древние рассказы носят совершенно сказочный характер. Спустя семь дней Будда вернулся к «дереву пастуха коз», и здесь напали на него сомнения, должен ли он сообщить миру свое познание; он опасался, что люди не поймут его. Легенда заставляет бога Брахмана победить его сомнения. По его настояниям, Будда решается идти проповедовать. Он подумал прежде всего о своих двух учителях. Но одно божество открыло ему, что Алара уже неделю тому назад, а Уддака накануне вечером скончались. Тогда он вспомнил о пяти монахах, которые были около него в Урувеле и после оставили его. Они пребывали тогда в парке (зверинце) Ршипатане, вблизи Бенареса. Туда и направил Будда свои шаги. Монахи сначала не хотели разговаривать с ним, но понемногу они склонились к нему и начали его слушать. Предание выставляет здесь Будду выступающим с первой проповедью, и эта бенаресская проповедь, в которой Будда впервые «привел в движение колесо учения», высоко прославляется буддистами. Вот она в буквальном переводе:

«Две крайности есть, монахи, которым не должен потворствовать тот, кто удалился от мирской жизни. Какие же это две крайности? Одна — это предание себя на потворство страстям, — оно низко, обыденно, пошло, неблагородно, бесцельно. Другая — это предание себя самоистязанию, — оно болезненно, неблагородно, бесцельно. Не впадая в эти две крайности, монахи, Совершенный нашел средний путь, который открывает глаза, открывает разум, который ведет к успокоению, к познанию, к просветлению, к Нирване. Но что же такое, монахи, этот средний путь, открытый Совершенным, который открывает глаза, открывает разум, ведет к успокоению, к познанию, к просветлению, к Нирване? Это — благородный, восьмичленный путь, это — правая вера, правая решимость, правое слово, правое дело, правая жизнь, правое самостарание, правая мысль, правое самопогружение (погружение в себя). Таков, монахи, тот средний путь, который найден Совершенным, который открывает глаза, открывает разум, ведет к успокоение, к познанию, к просветлению, к Нирване. Вот, монахи, благородная истина о страдании: рождение есть страдание, старость — страдание, болезнь — страдание, смерть — страдание, соединение с нелюбимым — страдание, расставание с любимым — страдание, неполучение желаемого — страдание, короче, пять элементов, вызывающих привязанность к существованию, суть страдание. Вот, монахи, благородная истина о возникновении страдания; это — та жажда (к жизни), которая ведет к возрождению, которая сопровождается радостью и вожделением, которая находит здесь и там свою радость, как жажда похотей, жажда (вечной) жизни, жажда (вечной) смерти. А вот, монахи, благородная истина об уничтожении страдания: это — полное освобождение от этой жажды, ее уничтожение, отвержение, оставление, изгнание. А вот, монахи, благородная истина о пути, ведущем к прекращению страдания, это — благородный, восьмичленный путь, это — правая вера, правая решимость, правое слово, правое дело, правая жизнь, правое самостарание, правая мысль, правое самопогружение. Это благородная истина о страдании, — так, монахи, раскрылся мой глаз на эти, неведомые ранее никому понятия, так раскрылся мой разум, раскрылось мое понимание, мое знание, мой взор. Эту благородную истину о страдании надо понять, — так, монахи, раскрылся мой глаз и т. д. (как ранее). Эту благородную истину о страдании я понял, — так, монахи, раскрылся и т. д. (как ранее). (О трех других благородных истинах, с неизбежными только изменениями, говорится далее тоже самое). И покуда, монахи, я не уяснил себе вполне трехраздельное[3], двенадцатичленное, истинное познание и понимание этих четырех благородных истин, я не сознал еще, монахи, что я достиг высшего, совершенного познания в мире богов, Мары, Брахмана, среди всех существ, включая в них аскетов и брахманов, богов и людей. И с тех пор, монахи, как я вполне уяснил себе трехраздельное, двенадцатичленное, совершенное познание и понимание этих четырех благородных истин, с тех пор я знаю, монахи, что достиг высшего совершенного познания: в мире богов, Мары, Брахмана, среди всех существ, включая в них аскетов и брахманов, богов и людей. И мне открылось познание и понимание. Непоколебимо спасение моего сердца; это мое последнее рождение; нет более возрождения (для меня)». Что предание передало бенаресскую проповедь верно в ее выражениях и содержании, можно заключить из того, что северное предание, записанное в Махавасту и Лалитавистаре, почти совершенно совпадает с южным в каноне-пали. Проповедь эта вводит нас сразу в мир мыслей Будды и показывает, чему он придавал наибольшее значение: избавлению от страдания и уничтожению этим возрождения. Она знакомит нас также с схоластическим и утомительным способом ведения речи Будды, обращенной к монахам, открывая влияние его учителей в педантическом, цифровом перечислении «восьмичленного пути», «пяти элементов», «трехраздельного, двенадцатичленного познания». Это было главной особенностью философии Самкхья, по которой она и получила свое название «перечисляющей философии» (от «самкхья» — «число»).