Камень - Владимир Губайловский

День выдался пасмурным. В городе, где было, кажется, триста пятьдесят солнечных дней в году, такое случалось редко. Когда он встретил девочку и ее подружку на галерее перед домом, они были закутаны в легкие плащи. Мигель произнес, как ему казалось, что-то чрезвычайно любезное, что-то из рыцарских романов:

– Меня зовут Мигель. Весьма рад нашей встрече, позвольте вас сопроводить.

Девочки улыбнулись. Младшая – дочь Алессандро – протянула руку и сказала:

– Изабель.

Мигель церемонно поклонился и подумал: “Ее зовут как мою мать. Пусть она будет маленькая Изабель”. Как зовут ее долговязую подружку,

Мигель не запомнил.

Все трое быстро пошли вниз. Время представления уже приближалось, но поскольку все были обуты, бежать не стали, в сандалиях это не так удобно, как босиком.

У городских ворот уже собралась толпа. Дети пробрались поближе к сцене. Она представляла собой не очень точно очерченный овал, посыпанный песком. Они уселись на лавку у самого края. И тогда вышло солнце. И Изабель скинула свой плащ. И больше Мигель не видел ничего.

Кажется, что-то происходило. Кажется, совсем рядом скакали кони и обдавали зрителей запахом пота, и акробат делал сальто, стоя прямо на седле, и голый по пояс человек в чалме вкладывал короткую шпагу в свой пищевод, как в ножны, и изо рта у него торчала только рукоять, а другой – выпускал из себя целый столб огня, и зрители в ужасе и восторге отшатывались от летящего пламени.

Но Мигель видел только ее.

Смотреть на нее непрерывно ему было неловко. И он с трудом отрывал свой взгляд от лица сидевшей рядом девочки. Но продолжал ее видеть, как продолжаешь видеть огонь, даже отвернувшись от костра или закрыв глаза.

Его голова непроизвольно поворачивалась. И он опять смотрел на нее.

И опять не мог оторваться: от ее смуглых, все больше пунцовеющих щек, от кружевного воротника ее красного платья, изгиба шеи, волос, собранных на затылке во взрослую прическу. Мир перестал существовать для него. Или только начал?

Это не было чем-то неземным, напротив, в этом было все земное, вся сущность и смысл, это не было катастрофическим падением, но было катастрофическим взлетом. Ее лицо отразило все, что есть в этом мире влекущего, пугающего, чужого, знакомого. И то, как она поправила прядь на лбу, было наверняка важнее, чем падение империй, дрейф континентов, вращение планет и звезд.

Мальчик уже знал, что никогда он не сможет налюбоваться этим лицом, что оно всегда будет новым для него. И он знал, что ничего прекраснее не увидит в жизни. То, что рядом проносились кони, то, что вокруг были люди, которые охали, ахали, смеялись и которым не было никакого дела до явления небесной красоты рядом с ними, – это казалось мальчику странным и невозможным. Все должны были смотреть только на нее.

Девочка все чувствовала. Она старалась сделать вид, что ее занимает только представление, но стоило ей чуть повернуть голову, как она наталкивалась на эти пылающие глаза. Такое в ее жизни было впервые.

Но она, может быть, и не вполне сознательно, догадывалась, что такой обжигающий, устремленный на нее взгляд мужчины еще повторится. Она ведь знала, что очень хороша собой. А было ей всего десять лет.

Мигель не мог оторваться от ее лица, как не может оторваться от источника человек, который долго шел через пустыню – через пустыню отрочества. Он знал, что он воин, что его преследуют враги, что нельзя бросать оружие и падать на колени, чтобы окунуть губы и лицо в пьянящую воду. Но он бросает оружие, и пьет, и знает, что еще минута этого страшного рая – и хладнокровный, несущийся к нему всадник раскроит ему череп мечом или прошьет стрелой шею. Но разве это важно, если ты умрешь счастливейшим из людей?

Мигелю хотелось поднять ее и понести на руках или взлететь так высоко, чтобы колокольня осталась далеко внизу и он увидел весь мир, бесконечный, тяжелый, каменный – мир, вращающийся вокруг единственной оси – вокруг этой девочки. И он увидит, как этот город, и площадь, и река, и равнина закружатся, сольются в световой диск и перестанут существовать и останется только она одна. И она поднимет к нему глаза.

Маленькая Изабель! Это было похоже на ливень! Мигелю захотелось, чтобы прямо сейчас небо укрыл колышущийся грозовой занавес. И рухнула на землю стена воды. Чтобы все эти люди закричали и куда-то побежали, а они остались вдвоем, сбросили сандалии, взяли друг друга за руки и пошли к реке, одетые в стеклянные плащи струящейся воды, приминая босыми ногами мокрую траву, чувствуя, как тепло их тел свободно перетекает сквозь пальцы и соединяет их навсегда.

Он хотел пропитаться ею так, чтобы никогда, никогда не забыть, не потерять даже маленькую ее капельку. Черные плавные волосы, смуглые щеки и глаза, ее глаза, в которые он едва посмел заглянуть. Черные, светящиеся неведомым и невидимым для остальных людей светом. Ничего, ничего прекраснее он не видел. Ничего, ничего прекраснее не может быть и не будет никогда, сколько бы женщин он ни встретил, – это он знал точно, и, к сожалению, не ошибался.

Представление кончилось. Они шли домой по длинной улице-лестнице.

Люди рядом с ними останавливались, присаживались за столики кафе на галереях. Горожане были возбуждены и все разом о чем-то говорили – наверное, о том, какое было славное представление и это непременно следует отметить.

Мигеля это не касалось. Они дошли до площадки перед его домом – ей нужно было подниматься выше. Девочки откланялись и, кажется, даже хихикнули. “Наверное, у меня очень глупый вид, – подумал Мигель, но это его не волновало. – Эта девочка разбила меня вдребезги, столкнула, как чашку со стола. И я стою и вижу, как они вприпрыжку убегают вверх по лестнице, и я смотрю им вслед и ничего не могу поделать – ни остановить их, ни броситься за ними следом. Сейчас, наверное, пойдет дождь, но даже это не важно”.

Мигель вернулся домой, лег в постель, закрыл глаза и увидел ее. И все опять закружилось вокруг того центра, который нечаянно обрел его мир. Все кружилось и кружило и погружало в непознаваемую и несознаваемую глубину.

Проснувшись на следующее утро, он почувствовал себя совершенно опустошенным. Его чувство было настолько глубоким, что он не сделал даже малого усилия увидеть ее снова. Она заполнила все его существо и стать ближе уже не могла.

Мигель давно собирался исследовать одну примечательную развилку. Она находилась довольно глубоко под городом, и чем именно была примечательна, Мигель вряд ли мог объяснить. Впрочем, объяснять было некому.

Но что-то таилось за ней, какое-то томительное обещание. На этот раз он взял лампу и запасся кукурузной лепешкой. Мальчик хотел приготовиться к любым неожиданностям. Он собирался спуститься сегодня гораздо ниже, чем прежде, и потому вышел из дому в самом начале сиесты – улизнуть раньше не получилось.

Хотя Мигель хорошо знал, как добраться до этой развилки, он все-таки дважды сбивался с пути. Ему приходилось прислушиваться, ловить дыхание горы и даже зажигать лампу, чтобы выйти на верную дорогу. Он потерял много времени, а обратный путь был трудный – ведь идти следовало по круто поднимающимся коридорам.

Мигель уже подумывал повернуть назад, когда вышел куда хотел. Он сел, прислонившись спиной к холодной стене, и перекусил. “Только немного загляну за этот поворот и пойду обратно. Иначе не успею к ужину. Опять меня будут бранить”. Он начал медленно спускаться.

Коридор был не такой, как наверху. Стены были неровными. Под ногами бежал холодный ручей. Больно споткнувшись о камень, Мигель вынужден был остановиться и зажечь лампу.

Те коридоры, по которым он путешествовал до сих пор, показались ему обжитыми и уютными. Здесь все было не так. Уклон был небольшой, но потолок быстро снижался. Мальчику пришлось пригнуться. Проход продолжал сужаться. Но Мигель не повернул назад. Почему-то не повернул…

Время в незнакомом лабиринте текло быстро. Что прошло уже много часов, мальчик понял, когда увидел, что масло почти выгорело. И тут ставший совсем узким и низким проход внезапно расширился.

Мигель протиснулся в зал. Он был настолько велик, что слабого света лампы не хватало, чтобы осветить противоположную стену. Перед ним было озеро. Мерцающий свет гаснущей лампы выхватывал цветные сосульки, свисавшие с потолка. Мальчик оглядывался вокруг, потрясенный и потерянный. И в этот момент он понял, что не помнит, как вошел сюда, понял, что ни за что не сможет найти ту узкую щель, через которую он проник в этот зал. Щелей было слишком много.

Ему стало холодно. Холод заливал живот и поднимался к сердцу.

– Пусть, – сказал он вслух.

Голос прозвучал глухо, он был странен – это был чужой голос.

– Пусть. Но все-таки я еще спущусь. Немного.

Он обошел озеро вдоль стены и нашел выход из зала. Выход, ведущий вниз.