Крылья - Александр Лекаренко

На следующий день он спросил о нем Зокира. — Тьфу, шайтан, караим, — ответил старик, из чего Йося заключил, что приходил шайтан — караим. В тот же вечер старик торжественно усадил Йосифа перед собой на кошму и сказал, — Ты уже умеешь кое–что, сынок. Пора учиться настоящему делу. У меня есть большой заказ, который может принести большие деньги. Это опасное дело, но я уже стар и мне не осилить его одному. Поэтому, я предлагаю тебе стать учеником, настоящим цеховым подмастерьем. Ты еще ребенок, но ты умен, не по годам, а у меня нет другого выхода, мне некому довериться. — С этими словами он высыпал на кошму пригоршню невзрачных, серых камешков. — Что это? — спросил Йося. — Это сырые рубины, — ответил Зокир, — С них надо снять скорлупу, огранить и отшлифовать. Я уже не могу делать это один. Ты будешь крутить гранильный камень, и смотреть, как я делаю основную работу. А потом ты шлифуешь рубины, я покажу тебе, как это делается. Согласен ли ты стать моим учеником? — Да, — ответил Йося.

Они работали всю зиму, и каждый отграненный и отшлифованный камень старик уносил и прятал где–то в недрах своей лачуги, но в середине апреля он поднес сложенные ладони к единственному лучу солнца, падающему из тщательно занавешенного окна, и раскрыл их. У Йоси захватило дух, никогда в жизни он не видел ничего прекрасней — на коричневых ладонях старика играла, билась, пульсировала, как живая, кроваво–красная красота. — Да, сынок, — Зокир искоса взглянул на побледневшего Йосю, — Это вино пьянит сильнее всех вин. — Зокир–усто, — голос Йоси дрожал, — А можно получить в уплату один камень? — Старик надолго задумался, глядя на пригоршню живого огня. — Думаю, ты можешь его получить, сынок. — Он взял сморщенными губами алую каплю и уронил ее в подставленную Йосей ладонь. — А ты, что получишь ты, Зокир–усто? — Ничего, — Зокир усмехнулся. — Как же так? — Йося чуть не плакал, разрываясь между невозможностью выпустить из рук камень и невозможностью обделить старика. — Я наставил на путь ребенка, который станет мастером, чего еще желать? — сказал Зокир, — С сегодняшнего дня ты сможешь прокормить и себя и своего старого учителя. А деньги? Что деньги? У меня нет никого, кроме тебя, а что мне надо, кроме куска хлеба?

Глава 16

Год Йосиного шестнадцатилетия ознаменовался тремя событиями:

— ему дали паспорт, вывели за ворота детдома и сказали, — «Перед тобой открывается вся жизнь! Езжай на стройки народного хозяйства»,

— в зоне умерла Соня Рубин, которая еще восемь лет назад, недотянув года до окончания десятилетнего срока, воткнула сапожное шило в глаз надзирательнице и получила очередную «десятку»,

— в возрасте восьмидесяти шести лет тихо отошел старый мастер Зокир. Уже давно не было цеха ювелиров, и давно не действовали в Узбекистане законы шариата, но перед смертью Зокир–усто отвел Иосифа к доживающему свой век старенькому кади, и тот составил по всем правилам грамоту на святом языке Корана и с зеленой печатью о том, что Иосиф Рубин, ученик мастера Зокира Хуссейнова, получает звание мастера ювелирного цеха, а также мастерскую, торговое место и все инструменты вышеозначенного мастера Зокира Хуссейнова, сына Абдуррахмана Хуссейнова.

Разумеется, эта грамота, каллиграфически написанная на настоящем пергаменте, ничего не значила в Советской стране, но, дело в том, что в Советской стране шла не только советская жизнь.

В 1948‑м году в Узбекистане, как и во всем Советском Союзе частной ювелирной практики не существовало. Ремесленники, имеющие лицензии, могли чинить изделия из золота и не более того, они не имели права покупать драгметаллы, работать с ними или тем более — с камнями. Но и государство не покупало настоящие драгоценности — оно их просто отбирало. Продать можно было только золотые изделия государственных ювелирных фабрик, и то за пол цены, а серебро не брали вообще.

Но жизнь продолжалась. Люди играли свадьбы, давали приданное и калым, строили дома, растили детей. На все на это нужны были большие деньги, которые заработать в нищей и послевоенной стране, на аграрной ее периферии было просто не возможно. Но население имело на руках кучи драгоценностей, которые даже в небогатых семьях накапливались из поколения в поколение, в силу традиций. В этой ситуации тот, кто мог дать за рубиновые браслеты, хорассанскую бирюзу, изумрудные серьги и тяжелые мониста из полуимпериалов бумажные советские червонцы, имел весомый шанс быстро разбогатеть.

Йося сделал свою ставку — и проиграл.

За восемь лет его ученичества караим навещал их еще дважды, дела на базаре шли неплохо, а траты были минимальными — Зокир совсем не преувеличил насчет куска хлеба, а его самого всегда ждала в детдоме гарантированная миска каши, таким образом, после смерти старого мастера Йося остался обладателем некоторого начального капитала и достаточно широкого круга клиентуры, для которой грамота кади не была антикварной бумажкой. Он начал осторожную предпринимательскую деятельность, люди, с которыми он имел дело, были обязаны ему ничуть не менее чем он им, отношения, поставленные на взаимной выгоде и взаимном уважении, приносили добрые плоды и дела шли очень неплохо.

Йосю подвела миграция. После войны в теплый Узбекистан из разрушенных районов страны хлынули толпы переселенцев, озлобленные, горластые, дерущиеся между собой, как стая собак, но всегда готовые встать стеной против «зверей», то есть, местных жителей. На Йосино несчастье, одна из таких бродячих групп проходила по базару, когда он, как обычно, сидел там со своими кольцами и сережками. От группы отделились две тощие тетки и начали жадно шарить по лотку, перебирая украшения. Йося доброжелательно улыбался, будучи воспитан на Востоке и в уважении к старшим, он даже не возмутился вслух, увидев, как колечко исчезло в широком рукаве «покупательницы», а просто тихо предложил вернуть его обратно. — Что?! — заорала баба, — Разожрался тут!!! Харя!!! Пока мы слезы горючие!!! Проливали!!! — Йосю моментально окружила вопящая толпа, появился постовой. — Деньги!!! — вдруг взвыла баба, — Деньги украл!!! — и вцепилась когтями в Йосино лицо, моментально десять свидетелей забожились, что видели своими глазами, как Йося присвоил червонец, который женщина на минуточку положила на его лоток. Хмурый постовой, который давно уже знал Йосю, был вынужден сопроводить его в участок. В участке обнаружилось, что у него нет разрешения на торговлю и вообще, торговать серебром нельзя. Об этом всегда знали все, и никому никогда не приходило в голову дергать базарного торговца за такую ерунду. Но под окнами, тряся бумажками и медалями, стояла вопящая толпа, и составили протокол. Йосю обыскали и нашли червонец и даже не один. С расстояния в десять метров баба опознала свой, кровный — по портрету вождя.

И в доме у Йоси произвели обыск.

При обыске было изъято полтора килограмма золота, почти пуд серебра и около тридцати каратов разных камней — тянуло на «вышку», но Йосе не хватало трех месяцев до совершеннолетия, и ему сунули одиннадцать лет.

Когда «черный воронок» вез Йосю в Уч — Кудур, соседи воротили от него носы — все время, проведенное под следствием в «крытке» он испражнялся по ночам в руку, чтобы не уронить в парашу заветный рубин, незаметно проглоченный им перед тем, как на него надели наручники.

Глава 17

Бытовая сторона зэковской жизни не слишком отяготила Йосю, он вырос и прожил большую часть жизни в таком же бараке, с такими же железными койками в два яруса, ел ту же кашу с черным хлебом и носил очень похожую темно–серую робу, то, что он из числа «рожденных в неволе» быстро стало общеизвестным и, хотя не давало никакого статуса, но основанием для статуса было, его фамилия — Рубин, как–то незаметно превратилась во вполне пристойную кличку, большой срок по солидному, «золотому» делу, не умалял его положения среди сидельцев, а постоять за себя Йося умел с детства, здесь не было ни морозов, ни лесоповала, ни урановых шахт, зато был хлопок, зэки набивали ватой одеяла и шили телогрейки, «сучьи» войны минули эту зону, поскольку в ней не было достаточного количества фронтовиков — в целом, жить было можно.

Достаточно быстро Йося нашел применение своим профессиональным способностям, зэкам запрещено было иметь драгоценности, но на перстни из латунных водопроводных кранов, портсигары из алюминиевых тарелок и нательные кресты из ложек смотрели сквозь пальцы, будучи вообще человеком творческим, Йося открыл в себе талант татуировщика, и вскоре к нему уже записывались в очередь.

Однажды его дернул к себе зам по хозчасти и спросил, — Ты ювелир, Рубин? — Да, ювелир, — ответил Йося. — А колечко раскатать сможешь? — зам выложил на стол обручальное кольцо, — Что–то тесновато стало. — Так Йося начал приобретать клиентуру среди тюремщиков. В те годы каждый начальник зоны считал своим долгом иметь коллектив крепостных мастеров — портных, парикмахеров, плотников, но иметь собственного ювелира, да еще с арабской цеховой грамотой, которую по ошибке подшили к Йосиному личному делу, приняв, поначалу, за басмаческую «ксиву» — это было верхом престижа. Тюремщики тоже были людьми. Равно, как и тесно связанные с ними менты, чекисты и прокурорские. И жили они не где–нибудь в холодном, насквозь заидеологизированном Питере, а на теплой, золотой земле Узбекистана, где очень многое было по–другому. Золото, как и тысячу лет назад продолжало оставаться здесь мерилом всего. Но теперь уже — тайным мерилом. Здесь никогда не было никаких банков, никаких ценных бумаг, никаких печатных станков, золото в слитках, в иранских динарах, в индийских рупиях, в царских червонцах накапливалось здесь веками. Но теперь само их хранение уже стало преступлением. Однако никто не мешал честному совслужащему иметь честное, трудовое золото, с советской звездочкой и тремя циферками госпробы. Таким образом, один и тот же презренный металл, но по–разному маркированный, мог послужить и путевкой в зону, и пропуском в сладкую жизнь.