Магия театра (сборник) - Марина Дяченко

Тимур взял его за воротник. Притянул к себе, к самым глазам:

— Ей не станет хуже. Ей будет лучше, это я тебе говорю! Я найду самую лучшую в городе медсестру. Я оплачу лекарства… Я найду профессора, и он бесплатно будет с ней сидеть! Всего несколько часов, с одиннадцати до пяти утра! Ну как, согласен?!

Борис молчал. Хватал воздух ртом, как рыба.

— Тима, ты не забыл о своем обещании?

— Я разве что-то обещал, мама?

Длинная пауза.

— Ты обещал позвать меня на генеральный прогон.

— Нет. Я не обещал. Ты просила, чтобы я обещал, но я…

— Тима. Послушай… Нет, не слушай. Не слушай никого, только себя… шагай через меня, шагай через всех… ради искусства… оно того стоит… если Кон оценит тебя — все простят тебе… все простят… даже те, через кого ты переступил…

— Мама, отдай бутылку. Ну отдай! Тебе нельзя больше!

— Господи, как мне тяжело. Знать все наперед — и ничего не уметь объяснить… Я знаю. И не могу убедить тебя. Тим, я приду на прогон, восемнадцатого, утром. И ты не сможешь помешать мне. Кон меня знает, он знает, что ты мой сын, он меня пропустит.

Начало ночной репетиции назначено было на одиннадцать ноль-ноль. Во всем здании клуба никого не было. Дремал вахтер в запертой прихожей, на сдвинутых стульях; покачивались на сквозняке бумажные гирлянды, непременный атрибут всех смотров самодеятельности.

— Который час?

— Одиннадцать сорок…

Тимур и Дрозд дежурили у входа, чтобы сразу услышать, когда Кирилл постучит в запертую стеклянную дверь. Но минуты шли, а Кирилла не было.

Без десяти двенадцать.

— Спокойно, Тим. Все бывает. Я в Кирюшку верю. Он придет.

Ноль часов две минуты. Ноль часов, тридцать минут…

В холле появилась Вита. Молча протянула карамельку Тимуру и еще одну — Дрозду.

Ноль часов сорок минут.

— Я его видела сегодня… то есть вчера вечером. Он был веселый, никакого намека… даже мысли не было, что он может не прийти!

Тимур молчал.

Еще в одиннадцать десять младший брат Кирилла, с которым Тимур говорил по телефону, утверждал, что Кир пошел на репетицию. И уже давно.

— Иди к ребятам, — сказал Тимур Вите. — Возьми у меня в сумке термос с кофе, литровый такой, знаешь…

— Ага, — деловито обрадовалась Вита.

Вахтер храпел.

Ноль часов пятьдесят девять минут…

Тихий стук в стеклянную дверь.

Они вскочили одновременно — Тимур и Дрозд. Осторожно, чтобы не разбудить вахтера, вынули железную скобу, соединявшую ручки дверей; Кирилл вошел странно, боком, надвинув на глаза вязаную лыжную шапочку.

— Кир?!

— Руку сломали, — сказал Кирилл, будто извиняясь. — Тим… Это ничего. Руку сломали, но ведь не ногу же… А морду гримом залеплю, ничего и не видно будет… А сотрясения, сказали, нет… Только руку сломали… Такая шобла, человек пять…

Под правым глазом Кирилла растекался синяк. Щека расцарапана, губы разбиты; правая рука висела на перевязи, в лубке, и видны были синие, перепачканные гипсом пальцы.

«Отказаться можно в любой момент, я не обижусь. В любой момент, до третьего звонка…»

Тимур без сил опустился на скрипучий стул.

— Кирюха…

— Я в травмпункте был, — сказал Кирилл. — Сказали, сотрясения-то нет… Это же классно, Тим. Было бы сотрясение — я не играл бы, наверное… А так я могу играть. Подумаешь, мой Писатель будет в гипсе… Это даже интересно. Все подумают, что это такое художественное решение. Или можно гипс снять, а после премьеры надеть… Ты слышишь меня, Тим?

Тимур молчал. Перед глазами у него плыли цветные пятна.

Днем семнадцатого числа они провели последний прогон на сцене Народного клуба. Администраторша, которую никто не звал, явилась сама и уселась посреди пустого скрипучего зала.

— Поразительно, — сказала она потом, отловив Тимура в коридоре. — Я думала, это классика…

— А это и есть классика, — сказал Тимур.

Администраторша недоверчиво покачала головой:

— Какая же это классика? Она же не скучная!

Ночь с семнадцатого на восемнадцатое Тимур опять не спал. Знал, что надо быть в форме; проглотил даже снотворное, но ядовито-желтая таблетка ухнула, будто в прорву, безо всякого эффекта.

Он сидел на кухне над какой-то книгой — но читать не мог; смотрел на строчки и слушал, как ворочается в своей спальне мама.

В семь часов он вышел из дому — мама была еще в постели. В половине восьмого к зданию Народного клуба подъехал крытый грузовик; Тимур проследил, чтобы декорации грузились аккуратно и ничего из реквизита не было забыто.

В половине девятого декорации разгрузили у Кона. Несмотря на суетливый утренний час, вокруг собралось изрядное количество зевак.

Монтировщики, с которыми Тимур договорился заранее, начали ставить декорацию ровно в девять.

В девять тридцать к служебному ходу подтянулись бледная Оля, суровая Вита, хмурый сосредоточенный Дрозд, похудевший за последние дни Борис и Кирилл с загипсованной рукой.

— Идем все вместе, — сказал им Тимур. — Ничего не пугаемся, ведем себя естественно… Для Кона мы — пока никто, просто приятные незнакомцы. Кон оценит нас во время спектакля… Ну, с Богом?

И они вошли.

Черные стрелки на зеленоватом циферблате показывали девять тридцать восемь.

— Доброе утро, — сказал Тимур, стараясь, чтобы голос его звучал как можно ровнее. — Вот и мы… Ребята, представьтесь, скажите, как вас зовут…

Они по очереди назвали себя. Оля была бледная до синевы, Вита, наоборот, красная, как учительские чернила. Борис тяжело дышал, Кирилл покусывал губы, и только Дрозд, казалось, ничего не чувствовал. Во всяком случае, шарящий по его лицу взгляд не причинял ему видимых неудобств.

— Нам нужно две гримерки, — продолжал Тимур, успокаиваясь с каждым словом. — Для мужчин и для девушек…

Звонко хлопнуло окно наверху, на лестничном пролете.

— За мной!

Он почувствовал себя полководцем, ведущим войска в атаку. Он провожал их, оробевших, к победе. Вел тех, кто ему доверился. Вел наверх по лестнице, к признанию, к славе.

В темном коридоре мерцал свет. Две гримерки рядом стояли с распахнутыми дверями: та, в которой Тимур побывал в первый свой визит к Кону, и другая, побольше, на шестерых.

Его друзья, понемногу осваиваясь, вертели головами. Послышались первые возгласы восторга; Оля разглядывала себя в зеркале, Борис плюхнулся на кожаный диван, Дрозд пробовал воду в умывальнике: и холодная, и горячая…

Вита смотрела в окно. Тимур остановился за ее спиной: улица, в этот час многолюдная, казалась муравьиной тропой, а ведь они смотрели всего лишь со второго этажа!

— Все зависит от точки зрения, — сказала Вита, будто прочитав его мысли.

И Тимур согласно кивнул.

В половину одиннадцатого они с Дроздом аккуратно разрезали гипс на руке Кирилла и помогли ему влезть в сценический сюртук. На правую руку с предосторожностями натянули перчатку — Кирилл уверял, что ему совсем не больно и что перелом пустяковый.

Ровно в одиннадцать они начали прогон. Тимур подсознательно стремился к железной пунктуальности — ему казалось, что это должно понравится Кону.

По команде Тимура Кон дал три звонка («Отказаться можно в любой момент, я не обижусь. В любой момент, до третьего звонка…»). Потом Кон поднял занавес. Потом Кон дал свет.

Они заранее договорились с ребятами, что этот прогон будет в полную силу. Никаких скидок на новое место и новые условия; Кон делает свою техническую работу — выставляет свет, проверяет звук — а они, артисты, делают свою.

Тимур сидел в зале — в роскошном зале с мягкими креслами, в таком уютном, интимно-театральном зале — и ничего не понимал.

То ему казалось, что все идет наперекосяк, и новая сцена губит ребят, приигравшихся к Народному клубу. Тогда он нервничал и кричал в полный голос, забыв о предоставленном Коном микрофоне:

— Оля, я не слышу! Громче! Борис, громче! Четче слова говори, тебя что, не учили?!

Потом ему показалось, что спектакль выровнялся. Что ребята нашли себя в пространстве, перестали нервничать, что все идет, как надо, что Кон не может не принять такого оригинального, такого смелого, такого…

Потом усталость взяла свое. Он сидел, механически фиксируя просчеты, записывая их на огрызок бумаги, да иногда покрикивал: «Громче!».

Первое действие прогнали за час десять, второе — за час ноль четыре. Тимур автоматически отметил, что первое надо поджать на десять минут за счет ритма, а второе ничего, сойдет и так…

— Тридцать минут перерыв — и собираемся у ребят в гримерке… Коля, поможешь Кириллу?

Дрозд успокаивающе кивнул — мол, и так понятно, не волнуйся, раненого товарища не бросим. Они втянулись в кулисы — возбужденные, веселые каким-то отчаянным весельем, весельем солдат перед рукопашным боем…