Записки обольстителя - Андрей Добрынин

7

Другую женщину, о которой я хочу Вам рассказать, звали Леокадия. Я увлекся ею, как и Анжелой, с первой же встречи, и также сумел с самого начала произвести впечатление. Однако дальнейшее мое поведение было совсем иным. Я не настаивал на ежедневных свиданиях, более того, находил различные предлоги для перенесения уже намеченных встреч на неопределенный срок; в беседах я оставался неизменно внимателен, учтив и остроумен, но не позволял себе даже намека на тот неуместный пыл, который в таком изобилии выказывал Анжеле; речь моя текла плавно и безостановочно, но несколько лениво и порой даже прерывалась подавленным зевком; я не проявлял и тени ревности (увы! с Анжелой я опускался и до этого!), напротив, все людские увлечения, прихоти и пороки неизменно находили во мне защитника. Справедливости ради отмечу, что такое мое поведение тогда еще не являлось плодом размышлений и житейского опыта, а только следствием некоторой душевной депрессии, не имевшей никакого отношения к делам любовным. Тем не менее оно не замедлило принести мне вознаграждение. Леокадия рассудила, что я не тот кавалер, который станет мириться с долгими проволочками. В этом она оказалась совершенно права хотя бы потому, что в означенный период моей жизни мне вообще было не до женщин. Ей не хотелось отпускать меня из сферы своего влияния в тот большой и враждебный мир, где разгуливают хищные красотки, каждая из которых способна стать ее счастливой соперницей. Вдобавок я настойчиво убеждал Леокадию в том, что присущая мне моральная неустойчивость является вовсе не слабостью, а моим основным жизненным принципом. Это также не добавляло девушке спокойствия. Приходилось либо безвозвратно меня утратить, либо отказаться от уверток и оттяжек, столь любезных женскому сердцу. Выбор, разумеется, был нелегок. Однажды Леокадия оказалась наедине со мной в такой ситуации, где имелись все условия для того, чтобы уступить моим домогательствам. Тем не менее она не решилась это сделать, и в ответ я надолго исчез из поля ее зрения. Летели дни, она мучилась раскаянием, а я уже стал о ней забывать, как вдруг в моем одиноком убежище раздался телефонный звонок. Это звонила Леокадия. Надо ли описывать дальнейшее? Скажу только, что счастье упало мне в руки само, как перезрелый плод, без всякого ущерба для моей нервной системы. Доныне время от времени я провожу в обществе Леокадии несколько приятных часов. Счастливую развязку этого романа я не могу приписать тому, что Леокадии не были присущи обычные женские повадки, — я отношу ее всецело на счет правильно избранной линии поведения. Впоследствии и сама Леокадия никогда не жалела о том, как обернулось дело. Вы умный человек, друг мой, и, без сомнения, поймете, для чего я рассказал Вам эти два эпизода из моего уже довольно давнего прошлого. В начале нашего жизненного пути большую часть действий мы совершаем под диктовку страстей, но опыт, полученный в результате, есть достояние рассудка. Рассудку и следует начать с годами предписывать нам непреложные правила поведения. Если же мы не хотим отвести ему эту роль и предпочитаем по–прежнему беспомощно барахтаться в потоке страстей, то во всех своих неудачах мы будем вправе обвинять только самих себя.

8

Вернемся, друг мой, к Вашим делам. Раз уж Вы просите совета, могу определенно сказать одно: самое глупое, что Вы можете сейчас сделать, — это продолжать тянуть кота за хвост и оставлять все как есть. Будьте уверены: Ваша дама не устыдится своей жестокости по отношению к Вам и не захочет сама ничего менять. Для нее–то существующее положение как раз весьма удобно и небезвыгодно. К тому же Вы наверняка встречали в книжках утверждение о том, что женщина — существо эмоциональное. Употребляя этот деликатный термин, имеют в виду склонность женщины руководствоваться в своих поступках желаниями и чувствами, а не доводами рассудка. Такая склонность влечет за собой частое пренебрежение самой элементарной справедливостью, ибо последняя как раз основана на логике и Разуме и для ее соблюдения в повседневной жизни требуется сперва пораскинуть мозгами, а уж затем действовать, что совсем не свойственно женщинам. Справедливость — изобретение мужчин с их рациональным духовным складом, а женщины с их так называемой эмоциональностью сплошь и рядом исповедуют в глубине души чисто дикарскую мораль: если я украл у ближнего вещь и меня не поймали, то это поступок хороший, если же вещь украли у меня, то это поступок дурной. Побудительным мотивом к действию для женщины является лишь ее желание, ее собственная выгода, она ведет себя так, а не иначе, в зависимости от своих желаний, а не от того, как ее возможные поступки отразятся на окружающих. Последнее она редко принимает во внимание, хотя и сама часто от этого страдает, легко наживая себе врагов. Разумеется, и среди мужчин немало людей подобного склада, но, во–первых, мужчинами в полном смысле слова я бы их не назвал, а во–вторых, среди женщин такие люди абсолютно преобладают, о чем я Вам советую всегда помнить, имея дело с прекрасным полом. Все это я говорю Вам, пытаясь растолковать, почему не следует дожидаться справедливости от Вашей дамы и безвольно плестись в хвосте событий вместо того, чтобы взять движение событий в свои руки. Нынешнее положение отвечает желаниям Вашей любимой, и потому она всеми силами будет стараться его сохранить, справедливость же для нее при этом дело десятое. Я убежден, что чувство справедливости можно воспитать у любого человека, даже наиболее подверженного порывам страстей. Ангелом он, конечно, не станет, но, в отличие от Вашей барышни, с ним все же можно будет иметь дело. К сожалению, наших девиц воспитывают отнюдь не в любви к справедливости. Наибольшая важность придается тому, чтобы удачно (читай: выгодно) выйти замуж; чтобы не даться в обман в своих отношениях с мужчиной (читай: чтобы не дать ему ничего бесплатно); чтобы не поступиться своей свободой (читай: чтобы половчее подчинить мужчину себе). Наслушавшись наставлений в указанном роде, девица быстро превращает свою жизнь и жизнь бедняги вроде Вас в постоянную борьбу. Увы, эта борьба не принесет ей счастья, ибо высшее человеческое счастье, а тем более счастье женщины, основывается на стремлении к самоотдаче, отвергающем низменную корысть.

9

Простите великодушно, друг мой, хотел Вам сказать еще что–то, да все вылетело из головы, едва прочел записку от знакомого торговца картинами, которую мне принесли сию минуту. Мошенник утверждает, будто купил где–то для меня настоящего Мейсонье. Выдумывает, должно быть, шельма, по обыкновению, но ничего не поделаешь, придется ехать, выводить его на чистую воду. Чем черт не шутит, вдруг разбойник не врет — ведь до седых волос будешь казнить себя, упустив стоящую вещь. Вот, мой друг, какие приобретения должны бы Вас волновать — те, которые не стареют с годами, те, ценность которых лишь яснее проступает со временем. А представить себе Вашу мучительницу через двадцать, да что там, через десяток лет, и хочется смеяться, глядя на Ваши нынешние страдания. Будьте мужчиной, друг мой, страдайте молча, коли уж есть такая охота, но не сносите терпеливо то, чего нельзя сносить. Вспомните Пруста, который писал: «Меня в конце концов научил жизненный опыт, что когда кто–нибудь смеется надо мной, то приятно улыбаться в ответ и не возмутиться — это дурно». Или уж миритесь с унижениями, терпите, когда попирают Ваше достоинство, но не ждите за это благодарности — воздаянием будет одно презрение. Итак, прощайте, друг мой. Старайтесь не писать мне так часто, ибо за недосугом я не смогу отвечать на каждое Ваше послание, а это возбудит во мне угрызения совести и, стало быть, нарушит мой душевный покой, который я ценю превыше всего. Остаюсь неизменно уважающим Вас и надеющимся на Ваш здравый смысл —

Андреем Добрыниным.

26 марта 1991 г., Москва.

ПИСЬМО 3

1

Очередное Ваше послание, которое я получил с неделю тому назад, поселило в моей душе противоречивые чувства. Помнится, я уже намекал Вам на то, что Ваши любовные коллизии не могут не вызвать некоторого раздражения — так поневоле раздражает нас тот, кто совершает на наших глазах нелепые поступки. Не стало исключением и содержимое Вашей последней эпистолы, однако оно в то же время способно и немало позабавить вдумчивого человека. Я ожидал тех признаний, которые Вы делаете в своем письме, с того момента, когда еще в начале нашей переписки узнал: ответом на Ваши пылкие чувства явилось лишь досадное пренебрежение. Уже тогда я понял, что дело не обойдется без удачливого, хотя и недостойного соперника, к тому же и Вы делились со мной соответствующими подозрениями. И вот теперь подозрения наконец превратились в уверенность, и Вы не обинуясь выплеснули на бумагу всю горечь и обиду не оцененной по достоинству многогранной личности. Дабы мне стала понятна степень слепоты Вашей любимой, Вы многословно описываете все недостатки, всё моральное и умственное убожество Вашего конкурента. Должен сразу сказать, несмотря на невольную улыбку, которую вызывают у меня Ваши откровения: большинство Ваших оценок я не подвергаю ни малейшему сомнению и не связываю их с тем взвинченным состоянием, в котором Вы, судя по всему, непрерывно пребываете. Я и сам немало претерпел в свое время от человеческой тупости и потому легко могу себе представить трафаретные заигрывания крепких веселых парней, щедро наделенных всеми видами здоровья, кроме умственного, и всеми видами энергии, кроме творческой; я слышу их дурацкие шутки и долгие разговоры, лишенные всякого содержания и по занудности сравнимые разве что с романом Леонова «Русский лес»; я вижу их белозубые улыбки, ни в малой мере не связанные со смыслом их бесцветных слов, и вижу, как Ваша любимая — о ужас! — улыбается им в ответ. Однако скажу Вам прямо, что эти отталкивающие картины уже неспособны вызвать во мне былое негодование. Теперь, друг мой, Ваша очередь негодовать. Мне, как говорится, время тлеть, а Вам — цвести, если можно назвать цветением бури чувств по столь ничтожным поводам. Даже в Вашем возрасте мне хватало здравого смысла, чтобы в ситуации, сходной с Вашей, не терять достоинства, никого ни о чем не просить, не грозить, не сетовать и не упрекать. Уже тогда я понимал, что соперничество туг немыслимо, ибо духовно состязаться можно только с таким человеком, который придерживается одинаковой со мной системы ценностей. Если же мы говорим с ним всегда только о разном и на разных языках, но при этом моя любимая охотно и с пониманием его слушает, а от моих речей на ее лице появляется опасливое выражение, словно они заключают в себе некий подвох, то скажите на милость, от какой точки опоры мне (а теперь — Вам) оттолкнуться, дабы низвергнуть соперника во прах? Можно, разумеется, проломить ему голову, своротить челюсть и наставить по всему телу ужасающих кровоподтеков, тем более что он скорее всего ничего лучшего и не заслуживает. Подобный способ выяснения отношений широко распространен в тех кругах, к которым мы примкнуть не сможем, если бы даже и захотели, ибо вся наша духовная организация воспротивится такому объединению. Вы знаете, друг мой, что судьба не обидела меня ни крепостью мышц, ни боевой яростью, и это дает мне моральное право презирать решение духовных проблем с помощью грубого насилия. Отвратительна не столько неэстетичность, сколько бессмысленность физической расправы, не дающей чаще всего удовлетворительного результата: в самом лучшем случае она позволяет лишь устранить соперника, но не достичь взаимопонимания с любимой женщиной.