Барабанщица - Александр Бондарь

Дядя велел ей быть к вечеру готовой и сразу же вместе с Яковом ушёл.

Катя стала собираться. Достала бельё, полотенце, мыло и осмотрела свою верхнюю одежду.

Джинсы у Кати были перепачканные, в масляных пятнах, и она долго возилась в ванной, отчищая их бензином. Потом уложила платья, юбки, рубашки, упаковала обувь.

И только Катя закончила свои приготовления, как вернулись дядя и старик Яков. Они принесли новенький чемодан, какие-то свёртки и чёрный кожаный портфель, который дядя тотчас же бросил на пол и стал легонько топтать ногами.

От Кати пахло скипидаром, ваксой, бензином. Она стояла, разинув рот, и ей начинало казаться, что дядя немного спятил. Но вот он поднял портфель, улыбнулся, потянул носом, глянул и сразу же оценил Катины старания.

— Хвалю, — сказал он. — Люблю аккуратность, хотя от тебя и несёт, как от рабочего на керосиновом складе. Давай, поживее укладывайся. И сними с себя это барахло. Я тут принёс тебе переодеться.

И он протянул Кате свёрток. В нём были модная джинсовая юбка до колен, такая же щеголеватая курточка с несколькими карманами, адидасовские кросовки, красивая дорогая кепка и небольшой рюкзачок.

Дрожащими руками Катя схватила всё это добро в охапку и умчалась переодеваться. И когда она вернулась обратно, то дядя всплеснул руками.

— Бритни Спирс! — воскликнул он. — Мишель Мерсье! Алёна Апина!.. На сцену, на киноэкран, сердца покорять! Ты посмотри, старик Яков, какова растет наша молодёжь! Эх, далеко полетят орлята! Ты не грусти, старик Яков! Видно, капля и твоей крови пролилась недаром.

Вскоре они собрались. Кота Тимофея Катя отдала соседям.

Попрощалась на улице с дядей Николаем, который пожелал ей счастливого пути.

Отойдя метров сто, Катя остановилась. Вот он, её двор. Вот уже зажгли знакомый фонарь напротив дома, тот, что озаряет по ночам комнаты их квартиры. А вон высоко, рядом с трубой, три окошка, и на пыльных стёклах прежней отцовской комнаты, где подолгу Катя просиживала когда-то, отражается луч заходящего солнца. До встречи! Всё равно там теперь пусто и никого нет.

Второпях Катя забыла у Валентины в ящике две израсходованные кассеты с плёнкой, но это не огорчало её сейчас.

Они добрались до перекрёстка. Здесь дядя остановил такси и о чём-то долго торговался с шофёром.

Наконец он подозвал Катю. Последним пришёл старик Яков, который ходил за сигаретами. Они сели и поехали.

Катя была уверена, что едут они только до вокзала «Краснодар-I». Но вот давно уже выехало их такси на окраину, промчалось под мостом железной дороги. Один за другим мелькали пригородные дачные поселки, потом и они остались позади. А машина всё мчалась и мчалась и везла их всех куда-то очень далеко.

В Горячий Ключ, они приехали уже ночью.

В темноте добрались до небольшого, окружённого садами домика, на крыше которого шныряли и мяукали кошки.

Катя не заметила, чтобы их приезду были рады, хотя дядя говорил, что здесь живёт его «задушевный товарищ».

Впрочем, ничего удивительного в том не было.

Уехала так же года четыре тому назад с Катиного двора её подруга Ленка Быкова. А встретились они с Катей недавно… Поговорили немного. Похвалились одна перед другой шмотками, хотя Кате и хвалиться-то было нечем. Съели по мороженому и разошлись каждая в свою сторону.

Не всякая дружба чего-нибудь стоит.

В Горячем Ключе они прожили двое суток, и Катя удивлялась, что дядя, который так хотел посмотреть родную Кубань, из садика, что возле дома, никуда не выходил.

Несколько раз она бегала за газетами, остальное время валялась на траве и читала исторический журнал. Мелькали перед ней портреты царей, императоров, русских и не русских генералов. Какие-то проворные палачи кривыми короткими саблями рубили головы пленным китайцам. А те, как будто бы так и нужно было, притихли, стоя на коленях. И не видно, чтобы кто-нибудь из них рванулся, что-нибудь палачам крикнул или хотя бы плюнул.

Катя пошла поговорить об этом с дядей. Дядя читал только что полученную от почтальона телеграмму и был доволен. Он отобрал у Кати затрёпанный журнал и сказал ей, что она ещё молода и должна думать о жизни, а не о смерти. Кроме того, от таких картинок ночью может привязаться плохой сон.

Катя рассмеялась и спросила, скоро ли они куда-нибудь дальше поедут.

— Скоро, — ответил дядя. — Через час поедем на вокзал.

Он приподнялся и вдруг спросил:

— Ты стихи любишь?

— Стихи? — удивилась Катя. — Если хорошие, то да, люблю.

— Это хорошие стихи. — дядя кивнул. — Слушай.

И начал читать:

Скоро спустится ночь благодатная,Над землёй загорится луна.И под нею заснет необъятнаяПревосходная наша страна.Спят все люди с улыбкой умильною,Одеялом покрывшись своим.Только мы лишь, дорогою пыльноюДо рассвета шагая, не спим.

Удивлённая Катя смотрела на него молча.

— Что, прекрасное стихотворение, правда? То-то! А кто сочинил? Пушкин? Шекспир? Анна Каренина? Нет уж! Это папа мой сочинил. Он был знатным поэтом-шестидесятником. В «Новом Мире» постоянно печатался. Его сам Твардовский вслух гением называл, Вознесенский им восхищался, а Окуджава несколько песен написал на его строчки. То-то! А ты, подруга, думала, что у тебя родственники только пахать да воевать умеют. Нет, ты попробуй-ка так сочини! Не выйдет! Для этого талант нужен! Это тебе не то что к мачехе в ящик за деньгами лазить. Что же ты отвернулась? Я тебе любя говорю. Если бы я тебя не любил, то ты давно бы уже сидела на нарах. А ты сидишь вот где: кругом аромат, природа. Вон старик Яков из окна высунулся, в голубую даль смотрит. В руке у него, кажется, цветок. Роза! Ах, мечтатель! Вечно юный старик-мечтатель!

— Он не в голубую даль, — хмуро ответила Катя. — У него намылены щёки, в руках помазок, и он, кажется, уронил за окно стакан со своими вставными зубами.

— Бог мой, какое несчастье! — воскликнул дядя. — Так беги же скорей, бессердечная, к нему на помощь, и скажи ему заодно, чтоб он поторапливался.

Через час они уже были на вокзале. Дядя был весел и заботлив. Он осторожно поддерживал своего друга, когда тот поднимался по каменным ступенькам, и громко советовал:

— Не торопись, старик Яков! Сердце у тебя чудесное, но, увы, сердце у тебя больное. Да, да! Что там ни говори — старые раны сказываются, а жизнь беспощадна. Вон столик. Всё занято. Погоди немного, старина, дай осмотреться — вероятно, кто-нибудь захочет уступить место старому ветерану.

Темноволосая девушка взяла сумочку и встала. Молодой лейтенант в военной форме зашуршал газетой и подвинулся. Катя села на вещи, а дядя отправился за билетами. Вскоре он вернулся, сообщив, что купейных мест, к сожалению, не было, и потому он взял плацкартные.

…Застучали колёса, подкатил поезд. Дядя со стариком Яковом и Катя вышли на платформу. Здесь, в сутолоке, перед ней вдруг мелькнуло знакомое лицо армянина Ашота. Тот был теперь в тёмных очках, в кожаной кепке, на плечи его был накинут серый плащ; он что-то спросил у дяди, по-видимому, где буфет, и, поблагодарив, скрылся в толпе. Только что они уселись, как звонок, гудок — и поезд тронулся.

Пока Катя торчала у окошка, раздумывая о странных совпадениях в человеческой жизни, дядя успел побывать в вагоне-ресторане. Вернувшись, он принёс оттуда большой апельсин и подал его старику Якову, который сидел, уронив на столик голову.

— Съешь, Яков! — предложил дядя. — Но что с тобой? Ты, я вижу, бледен. Тебе нездоровится?

— Пройдёт! — сморщив лицо, простонал Яков. — Конечно, трясёт, толкает, но я потерплю!

— Он потерпит! — возмущённо вскричал дядя. — Он, который всю жизнь терпел такое, что иному не перетерпеть и за три жизни! Нет, нет! Этого не будет. Я позову сейчас проводника, и если он человек с сердцем, то купейное место он тебе устроит.

— Сели бы к окошку да на голову что-нибудь мокрое положили. Вот салфетка, вода холодная, — предложила сидевшая напротив старушка. — А вы бы, молодой человек, сделали бы потише музыку, — обратилась она к лежавшему на верхней полке парню, который слушал магнитофон, где мучительно надрывался кто-то неизвестный Кате — ни то Шура, ни то, может, Децл. — От этой вашей гадости и здорового легко стошнить может.

Круглолицый парень нахмурился, заглянул вниз, но, увидев пожилого человеке с орденом, смутился и звук убрал.

— Благодарю вас, благородная старушка, — сказал дядя. — Не знаю, сражались ли ваши мужья и братья в Чечне или в Афганистане, но сердце у вас отзывчивое. Эй, проводник! Мне надо с вами поговорить, но откройте сначала это окно, которое, как мне кажется, приколочено к стенке здоровенными гвоздями.

— Ты мети потише! — укорил проводника бородатый дядька. — Видишь, у человека душа пыли не принимает.