Из России с любовью - Елена Сокол
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Новый Год – это же семейный праздник. Как теперь без него? Без сына. Как мы, вообще, раньше без него жили?
И они поехали домой с нетерпеливыми улыбками, с трепетным предвкушением, что увидят его и, наконец, обнимут. Держась за руки и постоянно переглядываясь, молодые родители вошли в квартиру.
– Уже? Так рано? – прошептала Лена Викторовна, вскакивая с кресла с бокалом в руке.
– Тише, мам. – Аня приложила палец к губам. – Ты сиди, сиди.
Пашка снял куртку, подошел, обнял мать и поцеловал в макушку.
– Спасибо. – Сказал искренне. – С Новым Годом.
– Да не за что. Тебя тоже. Как повеселились?
– Хорошо. – Он посмотрел на Аню, крадущуюся на цыпочках в детскую. – Но дома, если честно, еще лучше.
Мама прекрасно их понимала. Она знала, что родить ребенка – это как вынуть свое сердце и отдать ему. Тебе больше нигде не будет так хорошо, как рядом с этим комочком счастья. И это здорово, что ее дети тоже это осознали.
– О-о, – с умилением произнесла Аня, глядя на Димку, распластавшегося на середине кровати под тусклым светом ночника.
Ножки эти крепенькие, щечки розовые, пальчики, сложенные в кулачки – все это хотелось расцеловать, и желательно немедленно. На нее накатил очередной прилив безграничной нежности. Вот, где ей было лучше всего. Вот с кем. Рядом с семьей и с главным человеком ее жизни – с сыном.
Они с Пашкой разделись и легли по обе стороны от малыша. Аня погладила его по спинке, сжала махонькие пальчики в своей ладони, придвинулась ближе и улыбнулась, глядя, как сладко он сопит во сне.
За окном грохотали салюты, слышались звонкие крики соседских ребятишек. Пашка накрыл своей рукой сына и плечо жены.
– Как же я люблю вас, – прошептал он, чувствуя себя самым счастливым на свете.
– И я, – улыбнулась Аня.
Джастин
Американец проснулся и понял, что лучший Новый Год – это когда просыпаешься в России зимним утром. Рядом – любимая. За окном белый снег хлопьями. Не нужно никуда спешить. И вот так валяться можно целых десять дней. Разве не волшебно?
– Зоя. – Тихо позвал он.
– М-м? – Отозвалась она, не открывая глаз.
Он прикоснулся губами к ее плечу.
– Зоя.
Девушка открыла глаза, первым делом проверяя, на месте ли ее кольцо. Куда ж оно могло деться?
– Что?
Американец улыбнулся.
– Доброе утро, будущая миссис Реннер.
Разве она могла злиться, что он разбудил ее только для того, чтобы напомнить, как они счастливы?
– Доброе утро, hunnybunny[2].
Дима
Он хотел сделать жене приятное. Принес завтрак в постель, поставил на тумбочку. Сел на край кровати и принялся любоваться ее очаровательным сонным личиком. Калинин удивлялся: разве могла эта женщина стать еще красивее, чем прежде? Все-таки, не врут люди – беременность преображает.
Теперь, с его ребенком под сердцем, Маша излучала особенный свет. Даже во сне. И Диме нравилось это новое ощущение, которое он испытывал, глядя на нее. Ответственность. За нее, за своего будущего сына, за весь их маленький уютный мир. Он готов был на всё, чтобы сделать их счастливыми.
Улыбаясь, будущий папаша взял в руку мандарин. Большой, оранжевый. С мясистойтолстой шкуркой. Не гладкой, немного бугристой. На ощупь кожица будто находилась отдельно от мякоти, а между ними была пустота. Раскрыл – и аромат моментально разнесся по всей комнате. Это пахло Новым Годом.
– Ой-ой-ой-ой, – едва заслышав этот запах, Маша спрыгнула с постели и побежала в уборную.
– Вот черт. – Рванул за ней Дима.
Он совсем забыл про будущего спутника ближайших месяцев – утреннюю тошноту.
– Прости, родная. – Наклонился он.
И аккуратно собрал ее волосы в хвост, чтобы не запачкались.
– Кажется, прошло. – Жена повернулась и посмотрела на него. – Всё хорошо. Но пока никаких завтраков в постель, ладно?
– Хорошо.
Дима видел в глазах любимой радость. Чувствовал в ее сердце любовь. Он заключил Машу в свои объятия и нежно поцеловал в лоб.
«Тот день, когда их станет трое, станет самым счастливым в их жизни» – уже знал он.
А пока они планировали наслаждаться месяцами ожидания со спокойствием в душе и твердой верой в то, что тот, кто покрасил ту злосчастную скамейку возле универа, был настоящим волшебником. Не зря они тогда приклеились: и к ней, и друг к другу.
Джон
Он проснулся от звонкой трели: надрывался его телефон.
– Да.
– Привет. – Голос девушки казался слегка охрипшим. – Прости, что не отвечала. Я была в рейсе, а мобильник забыла дома.
Как же все было просто. Она не отвечала, потому что не читала его сообщений!
– Думал, что ты дала мне отставку.
– Даже не мечтай! – Рассмеялась она.
После разговора Джон чувствовал необыкновенное тепло в груди. Он понимал, что это гораздо большее, чем просто симпатия. Он не может без нее. И эти чувства взаимны.
А за окном мела метель, и ярко светило солнце.
Британец улыбнулся. «Генерал Мороз», как его назвала «The Daily Telegraph», прочно ассоциировался в сознании его соотечественников с почти благоговейным ужасом. Но здесь его называли Простой Русский Дыбак, и Джон уже не боялся этого сплошного ледяного ада, он подружился с ним – знал, как его приручить.
– Чаю, Джонушка? – Спросила Мария Федоровна, когда парень спустился в столовую.
Старушка обожала, когда холодным зимним утром вся семья встречалась за столом в натопленном доме.
– О-у-е-е-е. – Радостно пропел британец, садясь на стул и ощущая необыкновенный прилив сил.
Он бросил взгляд на окно.
Морозная сказка с ярким солнцем и искрящимся снегом, который так звонко хрустит под ногами. Очень холодно и очень красиво. Обжигающе красиво, просто потрясно!
В его голове моментально родились строчки новой песни. «Still got a Fire in Me»[3] —он быстро набрал заметку и спрятал телефон в карман.
– С медом и лимоном. – Улыбнулась бабуля.
Он улыбнулся в ответ.
В воздухе витал аромат свежей выпечки, корицы, цитрусовых и едва различимые нотки нового хита. Британец положил руки на горячую чашку и вдруг понял: а ведь вот оно – огонь на кончиках пальцев. Счастье, переполняющее его сердце, ровно так и ощущалось.
Сергей Романыч
– Такие дела, мадемуазель. – Долизав последние капли шампанского со стола и подкрепившись фруктовой нарезкой, Сергей почувствовал себя местным Остином Пауэрсом – уверенным и чертовски соблазнительным. Вот только флиртовать ему было не с кем, кроме старой бабушкиной игольницы, утыканной длинными иглами и булавками, стоящей в шкафу за стеклянной дверцей.
Они так и
