СОЛНЦЕ ВОСХОДИТ НА ЗАПАДЕ - НИКОЛАЙ ФЕВР

Путь Рига – Ревель еду в товарном вагоне. Печка есть, дров нет. Сижу на соломе и в приоткрытую дверь смотрю на густые ряды заснеженных елей проползающих мимо.

Группа эстонцев, едущих со мной, подкрепляется все время водкой. Разогретые ею, они много говорят и жестикулируют. Больше, чем полагается северному народу. В разговоре поминутно слышатся два слова: – «курат» и «вене». Уже в Ревеле узнаю, что «курат» это значит черт, а «вене» – русский, и догадываюсь что всю дорогу они говорили о пребывании в Эстонии большевиков.

И латыши, и эстонцы не склонны делать разницы между советской властью и русским народом. Для них все русское сопровождается отныне этим самым «курат». Когда то слово «русский» открывало все двери в Прибалтике. Большевики, за полтора года своего Пребывания здесь, прочно закрыли все эти двери. Бояться и ненавидеть русских научились и латыши, и эстонцы. Но любить и уважать разучились надолго. Может быть – навсегда.

***

О Ревеле можно полностью повторить все сказанное о Риге. И здесь трудно встретить семью, которая не оплакивала бы кого-нибудь из близких. 60.000 эстонцев было арестовано и увезено большевиками неизвестно за что и неизвестно куда. И в Ревеле уходящих большевиков обстреливали из окон. А в лесах партизанские отряды эстонских добровольцев вступали в настоящие бои с отступавшими частями красной армии.

Сам город мало пострадал. Лишь несколько сгоревших фабрик и обуглившиеся стены ревельского вокзала, напоминают приезжему, что здесь пронесся шквал военной бури.

В Ревеле мороз. Утром смотрю на градусник – 28 градусов. В ту же минуту замечаю, что это не Цельсий, а старый добрый Реомюр. От этого сознания делается еще холоднее. После первой же прогулки по городу мне становится ясным, что мы, по крайней мере люди моего поколения, жившие в Европе, совершенно забыли, что такое русская зима. Просто забыли.

Ревельские друзья долго смеются, узнав, что я в полуботинках и в кожаном пальто без подкладки приехал сюда в декабре и собираюсь ехать дальше на восток. А посмеявшись принимаются за дело. Купить в магазине ничего нельзя, но по случаю – можно. Приходится сделать остановку и заново, по-зимнему, экипироваться.

Спасибо, милым ревельцам. Через несколько дней я уже одет и обут для русской зимы. И сегодня могу продолжать мой путь. Путь «туда».

Судьба Латвии и Эстонии не может оставить безучастным того, кто в эти дни имел возможность побывать здесь. Два трудолюбивых крестьянских народа, населяющие эти страны, доказали за двадцать лет самостоятельного существования свою политическую и экономическую зрелость. И, тем не менее, за последние два года они два раза теряли свою свободу.

Позорный балаган, разыгранный большевиками в Прибалтике и закончившийся порабощением этих двух народов, восстановил их поголовно против советской власти. Немцев здесь встретили, действительно, как освободителей. Германии очень легко было завоевать доверие и поддержку балтийских народов, являвшихся, как никак, тылом всего северного фронта. Для этого надо было сделать так немного. А именно: – не посягать на то, что в течение веков стало самым заветным для этих народов. На их свободу.

Совершенно естественно, что немцы, во время тяжелой войны на востоке, не могли позволить себе роскоши восстанавливать у себя в тылу независимые государства. Никто этого от них не требовал. Но можно было дать гарантии, что это будет сделано после войны. Надо было открыть свои карты. Надо было объяснить народам, оказавшимся на пути между Германией и ее врагом на востоке, чего Германия от этих народов хочет и что она им за это обещает.

Ничего этого немцами сделано не было. Вместо декларации правительства о народах Прибалтики, появился недвусмысленный «имперский комиссариат Остланд». Вместо площадей Сталина появились площади Адольфа Гитлера. И десятки проворных немецких рук, которым можно было бы найти лучшее применение, начали лихорадочно срывать старые уличные таблички и спешно, как будто от этого зависел исход всей восточной кампании, заменять их надписями на немецком языке. А латышские и эстонские патриоты, лишь сменив «черный ворон» НКВД, на столь же вместительный автомобиль Гестапо, с прежним рвением увозились из дому в те же самые здания, где еще недавно развевался красный флаг, смененный черным, с двумя стилизованными «С».

Что же удивительного в том, что латыши и эстонцы, радостно встретившие немцев в начале войны, уже очень скоро возненавидели их также, как и уступивших им место большевиков.

Трагична судьба этих народов, зажатых историей между немецким молотом и русской наковальней. И, независимо от того, молот ли расшибет наковальню или сам разлетится в куски от удара по ней, в судьбе этих народов ничего не изменится.

Судьба эта изменится лишь в том случае, если и немецкий молот и русская наковальня будут сделаны из другого металла. Металла не обязательно благородного, но которому будут свойственны благородные свойства уважать чужую свободу. Особенно свободу малых и слабых народов.

И надо надеяться, что наступит день, когда это будет именно так.

***

Снег и мороз, Мороз и снег. Мой товарный вагон отмеряет последние километры эстонской территории. Печка погасла. Дров нет. Сырая солома не горит, а дымит. Смотрю с благодарностью на ревельские валенки, в которые по колени ушли мои ноги и плотнее натягиваю на уши меховую финскую шапку.

Скоро уже Печоры, а там и граница. И нервное ожидание, измерявшееся раньше днями, сегодня исчисляется уже часами. А скоро счет перейдет на минуты. Уже где-то совсем близко, может быть в двадцати – тридцати километрах лежит русская земля. Близкая и далекая, родная и чужая.

Сейчас одиннадцать часов вечера. Сегодня 31 декабря. Я надеялся Новый Год встретить уже в Пскове. Вижу, что это не удастся.

– Новый Год встретите уже на русской земле, – утешает меня попутчик, ревельский инженер, – отсюда до границы рукой подать.

Инженер вылезает в Ново-Изборске. Это еще эстонская территория. Помогаю моему попутчику спуститься вниз с высоты товарного вагона. Темнота поглощает его. Но через минуту снова слышу его голос: – а, вот тут поблизости в Старо-Изборске похоронен Трувор. Отметьте это…

И инженер исчезает.

Какой Трувор?.. Откуда это?… Ах, да – Рюрик, Синеус и Трувор… «Земля наша велика и обильна, но…» Когда это было? Тысячу лет назад? Полторы тысячи? Как быстро летит время… Далеко ли мы сдвинулись с тех пор?…

Поезд ползет все медленнее и медленнее. Знаю, что тут где-то он перешел русскую границу. Тут где-то и я перешагнул заветную черту.

Опять остановка. Смотрю на часы – без десяти минут двенадцать. Еще десять минут и наступит Новый Год. Что он принесет с собой?

Выхожу из вагона. Поезд стоит в открытом поле. Ясная и морозная ночь. Куда ни глянь – снег. Снег блестит от лунного света и упруго скрипит под ногами.

Поезд уже переехал границу и стоит на территории Советского Союза. Я стою на русской земле. Отсюда до Пскова километров десять.

Сколько раз пришлось встречать Новый Год на чужбине? Двадцать? Двадцать один?… И каждый раз в 12 часов ночи, когда было чем чокнуться, мы чокались и желали друг другу следующий Новый Год встретить на родине, И сколько раз это пожелание оказалось не сбывшимся.

Не помню, кто мне это пожелал в последний раз, но его пожелание исполнилось. Этот Новый Год я встречаю на родине. Без музыки, без веселья, без бокала. Может быть этот Новый Год, именно так и надо встречать?

Делаю несколько шагов по твердому снегу и полной грудью вдыхаю свежий морозный воздух. Смотрю на часы – 12 часов. С Новым Годом моя необъятная родина! С Новым Годом, друзья мои!

Вместо бравурного новогоднего марша, где то вдали тягуче завыла собака.

Описывая полукруг по темному небу, огромный полукруг над всей бесконечной страной, медленно падает звезда. Она оставляет за собой быстро исчезающую светлую дугу. Я не успеваю загадать желания. Глядя вслед исчезающей звезде, я успеваю только подумать о ней.

Какая она?…

Не пятиконечная – ли?…

V. НА РОДИНЕ. ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА. ПРОГУЛКА ПО ПСКОВУ

За двадцать четыре года советской власти в старом Пскове не было вбито ни одного гвоздя. Все это время, этот, когда-то благоустроенный, город жил на проценты с веками накопленного капитала. Жил, постепенно дряхлея, линяя и расползаясь по швам.

Но может быть за это время, наряду со старым, вырос новый Псков? Ничего подобного. За двадцать четыре года советской власти в Пскове было выстроено десятка два новых зданий, из которых четыре носят какое-то нелепое и удушающее название – «жилмассивы». Два десятка новых зданий за двадцать четыре года социалистической стройки это не так много. А если принять во внимание, что за это же время тысячи псковских домов приведены в такое состояние, что приходится удивляться, как в них могли жить люди, то это просто – ничто.