Остров моих сновидений - Карен ван дер Зее

Вот она сидит здесь, в шикарном ресторане, в своем похоронном костюме, и пытается убедить Сэма, что раз уж у него нет жены, то она, Ким, для него оптимальный вариант, чтобы выполнить нужную ему работу. Как бы сказать ему об этом напрямую? Ким думала, а сама разглядывала его галстук (кстати, очень хороший). Только она решилась пустить в ход все свое обаяние и способность убеждать, как явился официант принять заказ.

Они попросили первое блюдо — что-то с уткой. Почти сразу принесли большие белые тарелки: искусно разложенные кусочки мяса, окруженные изысканным гарниром.

— Еда как форма искусства! — провозгласила Ким. — Вот это по мне. Так красиво — страшно есть, но все же попробую. — И погрузила вилку в самый центр кулинарного шедевра. — Вот что, Сэм, — молвила она немного погодя, — дай мне эту работу, и я найду тебе замечательный дом, с отличной верандой. Куплю мебель и обставлю его в соответствии с твоими вкусами и предпочтениями, найму самую лучшую прислугу. А захочешь — организую званый обед или вечеринку с коктейлями, когда все будет закончено. Покажешь свой новый дом коллегам и друзьям — лопнут от зависти. Проделаю для тебя всю работу быстро и качественно. Знаешь, я и в самом деле хорошо это умею.

Сэм оглядел ее с некоторым любопытством.

— Это интуиция подсказала тебе бросить все, чего ты успела достичь в Нью-Йорке, и сломя голову кинуться на край света? Думаешь, таким образом как-то продвинешься в своей карьере?

— Никогда я не кидаюсь сломя голову куда бы то ни было, — спокойно возразила она. — Но если отвечать на твой вопрос — да, можно сказать, так.

— «Можно сказать»? — с подозрением переспросил Сэм.

— У меня есть кое-какие корыстные мотивы, — призналась она с покаянным видом.

— Ах, вот как… Вот мы и докопались до истины.

Тогда Ким стала рассказывать, как давно мечтала вернуться в Юго-Восточную Азию, как сильно любит Яву; нет на свете ничего зеленее рисовых полей, нет ничего лучше, чем…

Об этом она могла говорить бесконечно. А Сэм сидел молча и слушал о замечательных произведениях искусства, о том, что такое батик, о красоте заливов, о деревянных скульптурах Джепара, о чудесных спектаклях, которые идут всю ночь, о вкуснейших блюдах местной кухни… Жизнь там даст ей вдохновение, она получит огромный заряд положительной энергии. Когда Ким наконец умолкла, то сообразила вдруг, что увлеклась. «Пожалуй, я веду себя как возбужденный ребенок», — с ужасом подумала она и, заправив за уши выбившиеся завитки, опустила глаза в тарелку: утка почти не тронута. Сэм смотрел на нее. Его взгляд, как горячее прикосновение…

— Очаровательно! — подытожил он, улыбаясь. — Считай, что ты получила эту работу.

Закрыв за собой дверь, Ким пустилась в пляс по гостиной. Она сделала это! Провальсировала в спальню и стала раздеваться. Завтра она снова увидит Сэма: встреча назначена на шесть часов у него в офисе — все равно она окажется в это время неподалеку. Потом они поедут к ней — пусть увидит плоды ее трудов как декоратора — и обсудят дальнейшие планы.

Поймав свое улыбающееся отражение в зеркале, Ким подумала: почему бы ему завтра не остаться у нее на ужин — она приготовит не хуже, чем сегодня в ресторане.

Слишком взволнованная, чтобы уснуть, она, в кимоно, расписанном ярким павлиньим узором, бродила по комнате, мысленно прокручивая весь сегодняшний вечер, словно киноленту. Вспоминала каждое слово Сэма, его темные глаза, мужественное лицо…

Почему он так нигде и не осел? У него даже нет постоянной квартиры в Нью-Йорке; бывая в городе, живет в пентхаусе компании. Сам он объяснял это тем, что не видит в том особого смысла: частые отъезды за границу, смена впечатлений…

Насколько ей известно, у него не было ни сестер, ни братьев, родители умерли, когда ему исполнилось двадцать лет, и он потерял родительский дом. Помнится, мать ее всегда удивлялась, с какой благодарностью Сэм воспринимает их гостеприимство, как любит оставаться у них на выходные и праздники. Еще он всегда привозил с собой небольшой, но приятный подарок, чтобы отблагодарить хозяйку дома. Тогда Ким не понимала многого и вот теперь, беспокойно меряя шагами мансарду, размышляла о том, как одинок был Сэм — ему, видимо, отчаянно не хватало семьи, дружеского участия.

А сейчас он так же одинок? Потому, быть может, и кочует по свету… Кроме вдовствующего дяди и одной замужней кузины, живущих в Нью-Йорке, вся остальная семья Сэма обосновалась в Иордании и в Греции. Хотя он полностью американизировался за долгие годы, проведенные в школе и университете, детство его прошло в Иордании. Там он учился, но много времени проводил и в Греции, с семьей матери.

«У меня нет чувства принадлежности к какому-либо месту», — так он сказал, и его темные глаза еще более потемнели. Странно думать об одиночестве человека, который кажется таким самодостаточным. Но разве поймешь, что творится в душе другого?..

Ким слегка вздрогнула: не так просто, должно быть, не чувствовать ни к чему привязанности, не иметь корней, даже места, которое можешь назвать своим… Ныне он желает иметь свой дом, чтобы все в нем принадлежало ему, — родной дом. Что ж, она поможет ему завести свое гнездо.

На следующий вечер они встретились у Сэма в офисе, чтобы в деталях обсудить предстоящую работу, а потом отправились домой к Ким — посмотреть, чего ей удалось добиться у себя в мансарде.

Когда подъехали к зданию, на ступеньках сидел… цирковой клоун, в костюме и с красным носом, грустный клоун: уголки рта опущены книзу, на физиономии нарисованы крупные слезы, в руках связка шариков всех цветов радуги. Вокруг собрались детишки — смеются, дразнят его…

Привел его сюда вовсе не детский день рождения; на одном из шариков надпись: «Я обожаю тебя, Ким!», на другом — «Прошу тебя, будь моей!».

— Ким! — позвал грустный клоун, стоило ей выйти из лимузина. — О, пожалуйста, Ким, выслушай меня! Мое сердце разбито!

А ее сердце потяжелело, словно на него высыпали тонну булыжников. Сэм стоял рядом с ней, молча наблюдая за спектаклем. Ей это совершенно не нужно, клоун не входил в ее планы!

— Тони, — произнесла она холодно, — с меня хватит, ты слышишь? Это уже не смешно. Прекрати этот балаган!

Но он вошел в роль — принялся хлюпать носом, шумно всхлипывать и рыдать. Дети веселились вовсю.

— Она меня не лю-юбит! — взвыл Тони, заходясь от горя. — Я умру-у, потому что у меня разбитое се-ердце!

Смех усилился, прибежали еще мальчишки.

Ким вынула ключ и вставила в замок, не говоря больше ни слова. Сэм следовал за ней — наверное, гадает, кто такой Тони…