Лодка над Атлантидой - Виктор Кернбах

Когда жара становилась совершенно нестерпимой, они ставили палатку и ложились спать под ее защитой. Засыпали и тут же просыпались от нестерпимой духоты. Воздух был похож на языки пламени, излучаемые солнцем на песок и камни. То тут, то там убийственная пустыня оглашалась треском лопавшихся от жары камней.

Яхубен не находил себе места в палатке.

— Двенадцать дней мы шли от берега вместе со всеми. Вот уж три дня мы идем вдвоем. Так сколько же еще осталось идти, Аута?

Но раб его не слушал. В другое время это вывело бы Яхубена из себя. Теперь у него не было сил злиться. Ужасающая жара расслабила его окончательно, и он понимал, что молчание раба, все время думающего о чем-то, не имеет ничего общего ни с надменностью, ни с отсутствием внимания. И все-таки Яхубен время от времени задавал ему вопросы.

— Кто знает, что может случиться! — тихо ответил раб.

Солдат вздрогнул:

— Что ты сказал?

— Вот та звезда… — И Аута снова умолк.

Яхубен совсем забыл о звезде, и ему было неприятно о ней вспоминать. Сзади палатки, где была небольшая тень, послышался хрип. Солдат прислушался. Ему очень не хотелось идти смотреть, что там происходит, но он встал и пошел. Сзади палатки подыхал один из быков.

Яхубен вернулся в палатку.

— Дорога будет еще труднее: подыхает твой бык, — с трудом сказал он.

И в самом деле вскоре тот испустил дух. Хотя поклажи у путников и так было много, солдат все-таки содрал с быка шкуру: кто знает, может быть, и пригодится в дороге.

Люди снова попытались заснуть, но безрезультатно: на этот раз день был необычно жарок. Однако Аута казался спокойным. Яхубен никогда еще не проходил через такие испытания. Ему были известны лишь относительно мягкие в климатическом отношении окраины Страны Песков, а в центре пустыни бывать не приходилось. Теперь же он шел вот уже столько дней, а кругом лишь море песка, песчаные волны да жара, словно в гончарной печи. И бесконечная невидимая дорога, направление которой мог определять по небу один лишь черный раб Аута. Одеяла, навьюченные на быках, днем казались насмешкой, от них хотелось избавиться. Холодными ночами их явно не хватало. Путники редко встречали какой-нибудь маленький оазис с источником или брошенным колодцем, вода в котором давно пересохла. А идти еще надо было немало. И снова они шли через миражи зеленых оазисов и огромных городов, которые маячили на горизонте, снова пили гнилую воду из бурдюков и вдыхали раскаленный воздух вперемешку с песком. Теперь они шли в полном молчании.

Как бы мало Яхубен ни разбирался в тайнах пустыни, но с некоторых пор он начал замечать, что они останавливаются лишь в бесплодных, брошенных оазисах. Хотя как ему рассказывали, в этом пустынном краю должны быть люди, травы, колодцы; правда, они встречаются редко, но все-таки есть. Солдат много размышлял над этим. В голове вертелся один и тот же вопрос: куда ведет его Аута?

Вдруг ему показалось, что он слышит пение. Но это был не человеческий голос, а скорее звук нескольких флейт с каким-то особым звучанием. Может быть, это ему кажется, как мерещились на горизонте возникавшие прямо из песка оазисы? Нет, теперь явственно слышалась чарующая мелодия, словно ее издавала тонкая медная флейта. Звуки возникали то совсем рядом, то где-то вдалеке. Песня звучала то убаюкивающе, то весело, то вдруг очень грустно. Яхубен посмотрел на Ауту, лежащего с закрытыми глазами. Может быть, он спит? Солдат вышел из палатки, чтобы послушать песню и определить, где ее поют. Он был совершенно уверен, что они подошли к большому оазису, и ему захотелось попасть туда как можно быстрее. Но почему Аута в такой момент лежит спокойно? Очень усталым он не может быть, Яхубен чувствовал это по себе. Песчаные холмы стояли неподвижно. Оставшиеся в живых два быка, вероятно, в поисках прохлады спрятались между холмами, предпочтя их тень тонкой полоске сзади палатки. Горизонт был абсолютно чист. Где же находится оазис, откуда доносится эта песня, временами то веселая, то грустная?

В этот момент из палатки вышел Аута. Он посмотрел на горизонт и спросил своего спутника:

— Слышал?

— Да, — ответил Яхубен. — А кто это играет?

Раб задумался.

— Это поют пески. Поет пустыня…

— Как — поет пустыня? Не понимаю.

— Песок может петь. Он зовет ветер. С ним иногда приходит смерть.

— Смерть?.. Какой песок? — Яхубен внимательно посмотрел на раба, чтобы убедиться, не бредит ли он.

Но Аута спокойно показал рукой на горизонт.

— Не видишь? — спросил он.

Яхубен всмотрелся повнимательнее. Ясный горизонт вдруг покрылся туманом. Но откуда в сухой пустыне туман?

— Не видишь? — повторил раб еще раз и показал на бывшие до сих пор неподвижные песчаные холмы, которые теперь дымились, словно высокие горы в Атлантиде.

На вершинах песчаных дюн курился дымок. Ветер усилился. Песчаная дымка стала заволакивать небо.

Вскоре тучи песка закрыли солнце.

— Залезай в палатку! — крикнул Аута, выплевывая песок.

Он вытащил из-за пояса пучок пакли и отдал ее солдату:

— Заткни уши, ложись лицом вниз и накройся одеялом да замотай им получше голову.

Они быстро вошли в трепещущуюся от ветра палатку и бросились на пол. Прижимая по углам своими телами полотнище, они пытались удержать рвущуюся из-под них парусину. Песок, поднимаемый ветром, проникал всюду. Люди едва могли дышать. Огненный ветер и раскаленные песчинки несли с собой смерть. Они безжалостно хлестали путников по коже, лезли в ноздри, в легкие, желудок.

Несколько раз Яхубену казалось, что он умирает. Но он не умер. После трехчасового дикого ветра небо прояснилось и можно было вдыхать почти чистый воздух. Эти часы показались солдату годами, и теперь он удивлялся, что остался не только живым, но и бодрым. Ему снова захотелось поговорить.

— Скажи, Аута, почему пел песок? Кто в нем пел? Может быть, бог…

— Нет.

— А может, звезда, что появилась сегодня ночью?

— Пел ветер, и никто другой.

— Ветер же бог! — сказал Яхубен.

Но раб молча пожал плечами, лег и быстро заснул. Яхубену стало не по себе от того, что не с кем было поговорить, но скоро сон одолел и его.

ГЛАВА IV

В последующие дни путникам повезло: самум налетел на них всего один раз. Еще не пришла та пора, когда ветер яростно обрушивался на пустыню и свирепствовал в ней непрерывно в течение пятидесяти дней. Аута теперь все время молчал. Волей-неволей замолчал и Яхубен. Путешествие их становилось невыносимым.

Но на душе у солдата было спокойно. Его опасения, вызванные молчанием раба и отсутствием людей в пустыне окончательно рассеялись. И это произошло не столько благодаря доброму сердцу Ауты, который нередко отдавал свою долю воды не привыкшему к жажде солдату, сколько благодаря уму и спокойствию этого не похожего ни на кого человека.