Злые белые пижамы - Роберт Твиггер

Похоже, Криcу и Фрэнку айкидо нравилось больше, чем мне. Мне нравился процесс тренировок и посиделки в кафе после, но когда я думал об айкидо, то это было редко связано с предвкушением предстоящего занятия. Тем не менее если я пропускал тренировку, то переживал, а этого для начала было вполне достаточно, чтобы не бросать тренировки.

Что касалось идеи айкидо, то это было совсем другое дело. Это меня действительно интересовало. Я хотел освоить секретные техники, оги, которые делали преподавателей айкидо такими внушительными. Конечно, я должен был прежде всего освоить базовые техники, но непосвященным даже в них виделось что-то магическое.

Крису больше всего нравилась техника надавливания на болевую точку на запястье повыше большого пальца. Он наслаждался, мучая Фрэнка и меня, нажимая на точку и через боль контролируя наши движения. Мы, конечно, должны были притворяться, что совсем ничего не чувствуем.

Я быстро дошел до мысли, что изучение боевых искусств, или хотя бы айкидо, было связано с болью и унижением. Когда мы учились броскам в додзё, мы выстраивались в ряд в углу и один ученик бросал всех по очереди. Я никогда не любил быть бросающим, потому что в это время все глаза были направлены на меня. Каждая ошибка была всем очевидна. В некоторые дни я попадал в гущу унижения и тогда все «бросаемые» выходили из своего ровненького ряда и толпились вокруг меня, давая противоречивые советы.

Однажды у меня почти получилось. Толстый Фрэнк, сделал выпад, чтобы схватить меня за запястье и, удачно подгадав время, я повернулся, почувствовав, как его огромная туша набирает скорость, все еще пытаясь удержать равновесие. Ощущение напоминало раскручивание над головой пакета с покупками. Когда я его отпустил, бросок не был чем-то замечательным, но это не имело значения. Я почувствовал абсолютную красоту кругового движения и контроля. Красота и сила. Теперь я понял, по поводу чего была вся возня.

Со своим нюхом на информацию, Крис вскоре стал кладезем местных сплетен. У нас появились новые друзья в додзё — Уилл, косой американец, и Пол, полицейский, который открыл себя в лечении Нового Века и современной поэзии. Он также проболтался, что когда-то был бойскаутом.

Я начал ходить на тренировки в додзё по утрам 3 раза в неделю. Толстый Фрэнк и Крис, имея больше свободного времени — каждый день. Довольно скоро они начали опережать меня, несмотря на их физические недостатки в весе и размере. Фуджи Хайтс превратился из болтающегося без управления суденышка с безразличной командой в подтянутый корабль с ранней побудкой и разумной продолжительностью сна.

Гордость заставляла меня стремиться не отстать от Криса и Толстого Фрэнка, которые теперь изучали все больше и больше техник. Я старался нагнать их, посещая занятия по вечерам, которые проходили на японском языке. Они были более организованными, чем занятия для иностранцев и обстоятельнее по подаче материала.

Именно там я заработал себе врага или мне так показалось. Я тренировался в паре с нервным молодым человеком, который был еще более неуверенным и неловким, чем я. Нас прервал старший учитель, который вел класс, Оямада — он прибрел в нашу часть зала посмотреть, как работают новички. У Оямада были редеющие волосы, a также невероятно длинное тело и короткие ноги, что представляло собой идеальное телосложение для айкидо. Он подал мне знак, чтобы я захватил его запястье, что я и сделал. Он двинулся в сторону и поднял мою руку, разорвав захват и захватив мое запястье своими лапищами. После этого, на болевом контроле, Оямада резко рванул запястье вниз так, что я почувствовал вес всего его тела. Я обрушился на колени, боль мгновенно разнеслась вверх по руке. Я даже решил, что что-то сломалось и невероятно разозлился.

Я стряхнул его с себя — что, как мне уже было известно, плохо вписывалось в этикет додзё. Оямада просто посмотрел на меня пустыми глазами и ушел. Я не мог понять, что произошло. Это казалось актом бессмысленной жестокости. Боль ушла, серьезных повреждений не было. Но причина мне была неясна — он придрался ко мне, потому что я был иностранцем? Или его стиль был реальным айкидо, а то, чем мы занимались, девчачьей имитацией? Ничего, что я испытывал при работе c другими учителями, не могло по силе и боли сравниться с этим.

Я пошел домой и пожаловался Крису и Толстому Фрэнку. Крис уже знал все о Оямада. Он пытался установить свою репутацию в додзё и не «разбавлял водой» свою технику ни для кого, особенно иностранцев. То, что я почувствовал, была боль, которую можно было ожидать от айкидо «по максимуму». Именно тогда я понял, что надо менять отношение к боли. Я должен был признать, что существовали люди, которые хотели тренироваться как Тессю: по пути принимая боль и также по пути раздавая боль.

Когда я посещал утренние занятия, я все чаще обращал внимание на небольшую группу иностранцев, которые тренировались на дальней части додзё. Ученики в группе внимательно наблюдали за демонстрацией, когда сами не выполняли технику; все до одного они носили белые пояса и насквозь пропитанные потом и забрызганные кровью пижамы. Я обратил внимание на одного молодого мужчину, высокого и атлетически сложенного, у которого было по красному разводу сантиметров в 15 на каждом из колен. Казалось, он не обращал внимания на тот факт, что истекал кровью во время выполнения движений, которые требовали от него двигаться на этих самых кровоточащих коленях. Из того конца додзё доносились громкие крики. Учителя словесно и физически оскорбляли учеников. Когда учитель заходил слишком далеко, это даже напрягало.

Крис сказал мне в чайной комнате после занятия, что это были записавшиеся на «Курс». Они были иностранцами, которые учились на курсе подготовки японской гражданской полиции (сэншусей). «Настоящие безумцы», — бормотал Крис. Я сразу же захотел стать одним из них, одновременно осознавая, что это, вероятно, было физически невозможно. Они казались пришельцами с другой планеты, в них было что-то совершенно профессиональное, что делало наши попытки «беззубыми» и неэффективными. На иррациональном уровне закрепилась идея: если хочешь научиться реальным вещам, иди на курс сэншусей.

Общение с людоедами

«Нужно всегда носить с собой румяна и пудру. Может случиться, что после отдыха или сна человек выглядит бледным. В таком случае следует нарумянить себе лицо.»

Мистер Вада предложил мне сигарету Виржиния Слим. Для человека, которому нравилось казаться крутым, это было довольно слабым реквизитом. Хемингуэй, к примеру, хоть режь его, хоть ешь его, не курил бы Виржиния Слим. Я взял одну.

«Ки — это очень важно, — сказал он, смачивая свои губы тонким слоем слюны. — Я думаю, что ки — это душа вселенной.»

«Ммм, да», — сказал я. Я хотел бы согласиться, но не мог сделать это слишком решительно из страха быть вовлеченным в личное мнение мистера Вада. Мы оба были весьма осторожны, чтобы не наступать друг другу на любимую мозоль. И хотя я всегда, казалось, был на грани того, чтобы стать его другом, этого все-таки так и не случалось.

Мистер Вада был руководителем английского отдела средней школы для девочек, в которой я преподавал по понедельникам. Мне повезло найти работу, где я мог быть лишь раз в неделю. Если я когда-либо поступил бы на полицейский курс, то я смог бы содержать себя, работая целый день по понедельникам, ведь именно по понедельникам додзё было закрыто. В настоящее время это было единственным рабочим местом учителя с неполной занятостью, за которое можно было зацепиться, поддерживая Фуджи Хайтс на плаву.

Мистер Вада обладал четвертым уровнем черного пояса по кэндо, японскому искусству фехтования, и преподавал английский и кэндо в школе. Он хорошо выглядел и очень нравился девочкам. С девочками он всегда шутил, но со мной он всегда оставался чрезвычайно серьезным. Вы и не могли подумать, что он в действительности любил своих учеников и чувствовал себя непринужденно с ними.

Но у него всегда увлажнены губы. Вероятно, это было его нервной привычкой.

Мы сидели в учительской, пили зеленый чай и говорили о ки.

В Японии учительские не уютны, как, к примеру, на Западе. В Японии они больше походят на офисы открытого типа — ряды серых металлических столов, по одному на каждого преподавателя, и доступны школьникам, которые могут беспокоить вас.

Поскольку мистер Вада был настолько популярен, наша беседа часто прерывалась влюбленными до безумства пятнадцатилетними девочками, которые просили перевести его непечатную лирику американских рэп групп. Иногда, из великодушия, он передавал такие просьбы мне, и я должен был горбиться над магнитофоном, задаваясь вопросом, как перевести «motherfucker» («ебанутый») и «cocksucker» («хуесос»).

— Ки находится в наших телах, — говорил м-р Вада. — И во вселенной. Это очень сложная вещь.