Стихотворения - Окуджава Шалвович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Фрески
I. Охотник
Спасибо тебе, стрела,спасибо, сестра,что ты так кругла и остра,что оленю в горячий боквходишь, как Бог!Спасибо тебе за твое уменье,за чуткий сон в моем колчане,за оперенье,за тихое пенье…Дай тебе бог воротиться ко мне!Чтоб мясу быть жирным на целую треть,чтоб кровь была густой и липкой,олень не должен предчувствовать смерть…
Он должен умереть с улыбкой.Когда окончится день,я поклонюсь всем богам…Спасибо тебе, Олень,твоим ветвистым рогам,мясу сладкому твоему,побуревшему в огне и в дыму…
О Олень, не дрогнет моя рука,твой дух торопится ко мне под крышу…Спасибо, что ты не знаешь моего языкаи твоих проклятий я не расслышу!О, спасибо тебе, расстоянье, что яне увидел оленьих глаз, когда он угас!..
II. Гончар
Красной глины беру прекрасный ломотьи давить начинаю его, и ломать,плоть его мять, и месить, и молоть…И когда остановится гончарный круг,на красной чашке качнется вдругжелтый бык — отпечаток с моей руки,серый аист, пьющий из белой реки,черный нищий, поющий последний стих,две красотки зеленых, пять рыб голубых…
Царь, а царь, это рыбы раба твоего,бык раба твоего… Больше нет у него ничего.Черный нищий, поющий во имя его,от обид обалдевшего раба твоего.
Царь, а царь, хочешь, будем вдвоем рисковать:ты башкой рисковать, я тебя рисовать?Вместе будем с тобою озоровать:бога — побоку, бабу — под бок, на кровать?!
Царь, а царь, когда ты устанешь из золота есть,вели себе чашек моих принесть,где желтый бык — отпечаток с моей руки,серый аист, пьющий из белой реки,черный нищий, поющий последний стих,две красотки зеленых, пять рыб голубых…
III. Раб
Один шажок,и другой шажок,а солнышко село…О господин,вот тебе стожоки другой стожокдоброго сена!И все стога(ты у нас один)и колода меда…Пируй, господин,до нового года!
Я амбар — тебе,а пожар — себе…Я рвань,я дрянь,меня жалеть опасно.А ты живи праздно:сам ешь, не давай никому…Пусть тебе — прекрасно,госпоже — прекрасно,холуям — прекрасно,а плохо пусть —топору твоему!
Письмо Антокольскому
Здравствуйте, Павел Григорьевич! Всем штормам вопреки,пока конфликты улаживаются и рушатся материки,крепкое наше суденышко летит по волнам стрелой,и его добротное тело пахнет свежей смолой.
Работа наша матросская призывает бодрствовать нас,хоть Вы меня и постарше, а я помоложе Вас(а может быть, Вы моложе, а я намного старей)…Ну что нам все эти глупости? Главное — плыть поскорей.
Киплинг, как леший, в морскую дудку насвистывает без конца,Блок над картой морей просиживает, не поднимая лица,Пушкин долги подсчитывает, и, от вечной петли спасен,в море вглядывается с мачты вор Франсуа Вийон!
Быть может, завтра меня матросы под бульканье якорейвысадят на одинокий остров с мешком гнилых сухарей,и рулевой равнодушно встанет за штурвальное колесо,и кто-то выругается сквозь зубы на прощание мне в лицо.
Быть может, всё это так и будет. Я точно знать не могу.Но лучше пусть это будет в море, чем на берегу.И лучше пусть меня судят матросы от берегов вдали,чем презирающие море обитатели твердой земли…
До свидания, Павел Григорьевич! Нам сдаваться нельзя.Все враги после нашей смерти запишутся к нам в друзья.Но перед бурей всегда надежней в будущее глядеть…Самые чистые рубахи велит капитан надеть!
Эта комната
К. Г. Паустовскому
Люблю я эту комнату,где розовеет верескв зеленом кувшине.Люблю я эту комнату,где проживает ересьс богами наравне.
Где в этом, только в этомнаходят смысли ветромсмывают гарь и хлам,где остро пахнет векомчетырнадцатымс векомдвадцатым пополам.
Люблю я эту комнатубез драм и без расчета…И так за годом годлюблю я эту комнату,что, значит, в этом что-то,наверно, есть, но что-то —и в том, чему черед.
Где дни, как карты, смешивая —грядущий и начальный,что жив и что угас, —я вижу, как насмешливо,а может быть, печальноглядит она на нас.
Люблю я: эту комнату,где даже давний берегтак близок — не забыть…Где нужно мало денег,чтобы счастливым быть.
«В чаду кварталов городских…»
В чаду кварталов городских,среди несметных толп людскихна полдороге к раюзвучит какая-то струна,но чья она, о чем она,кто музыкант — не знаю.Кричит какой-то соловейотличных городских кровей,как мальчик, откровенно:«Какое счастье — смерти нет!Есть только тьма и только свет —всегда попеременно».Столетья строгого дитя,он понимает не шутя,в значении высоком:вот это — дверь, а там — порог,за ним — толпа, над ней — пророки слово — за пророком.Как прост меж тьмой и светом спор!И счастлив я, что с давних порвсё это принимаю.Хотя куда ты не взгляни,кругом пророчества одни,а кто пророк — не знаю.
Осень в Царском Селе
Какая царская нынче осень в Царском Селе!Какие красные листья тянутся к черной земле,какое синее небо и золотая трава,какие высокопарные хочется крикнуть слова.Но вот опускается вечер,и слышится ветер с полей,и филин рыдает, как Вертер,над серенькой мышкой своей.Уже он не первую губит,не первые вопли слышны.Он плоть их невинную любит,а души ему не нужны.И всё же какая царская осень в Царском Селе!Как прижимаются листья лбами к прохладной земле,какое белое небо и голубая трава,какие высокопарные хочется крикнуть слова!
* * *
Оле
1. «Вся земля, вся планета — сплошное „туда“…»
Вся земля, вся планета — сплошное «туда».Как струна, дорога звонка и туга.Все, куда бы ни ехали, только — туда,и никто не сюда. Все — туда и туда.Остаюсь я один. Вот так. Остаюсь.Но смеюсь (и признаться боюсь, что боюсь).Сам себя осуждаю, корю. И курю.Вдруг какая-то женщина (сердце горит)…— Вы куда?! — удивленно я ей говорю.— Я сюда… — так влюбленно она говорит.«Сумасшедшая! — думаю. — Вот ерунда…Как же можно „сюда“, когда нужно — „туда“?!»
2. «Строгая женщина в строгих очках…»
Строгая женщина в строгих очкахмне рассказывает о сверчках,о том, как они свои скрипкина протянутых носят руках,о том, как они понемногу,едва за лесами забрезжит зима,берут свои скрипки с собою в дорогуи являются в наши дома.Мы берем их пальто, приглашаем к столуи признательные расточаем улыбки,но они очень скромно садятся в углу,извлекают свои допотопные скрипки,расправляют помятые сюртучки,поднимают над головами смычки,распрямляют свои вдохновенные усики…Что за дом, если в нем не пригреты сверчкии не слышно их музыки!..Строгая женщина щурится из-под очков,по столу громоздит угощенье…Вот и я приглашаю заезжих сверчковза приличное вознагражденье.Я помятые им вручаю рубли,их рассаживаю по чину и званию,и играют они вечный вальс по названию:«Может быть, наконец, повезет мне в любви…»
3. «Я люблю эту женщину. Очень люблю…»
