Мои военные дороги - Борис Фридман

* * *

Шел 1942 год. В феврале в лагере вспыхнула эпидемия сыпного тифа. Эта беда не обошла и нашу комнату. Заболел один наш сосед, вслед за ним - Борис Иванович. Через десять дней его не стало. Это было для нас большим горем. Я сохранил память об этом прекрасном человеке. Он был москвич, жил на Житной улице. Когда я после войны вернулся в Москву, то сначала хотел найти его семью и обо всем рассказать, но меня остановило созданное в стране отношение к попавшим в плен - я решил, что для семьи Бориса Ивановича будет лучше, если он будет числиться пропавшим без вести.

Вскоре был назначен новый заведующий баней - молодой парень, немец Поволжья, ему не было и тридцати. Он относился к нам корректно, но не более. В нашей работе ничего не изменилось, но нам очень не хватало Бориса Ивановича.

Шло время и становилось все яснее, что новый заведующий баней намерен обновить состав банной команды, а возвращаться в прежнее лагерное положение мне, естественно, не хотелось.

На душе становилось все тяжелее. Продолжала давить мысль, что война проиграна. Мы ничего не знали о поражении немцев под Москвой, ничто не помогало как-то воспрянуть духом. Из рассказов пленных, прибывших в лагерь в 42-ом году, до нас дошло, что в Советском Союзе ожидает солдат и офицеров, вышедших из окружения или бежавших из плена, и это усиливало чувство безнадежности, казалось, что все кончено.

Готовилась очередная партия (солдатская) для отправки в Германию. После больших колебаний я принял решение ехать с этой партией. Не хотел оставаться на земле Советского Союза, надеялся затеряться в каком-то далеком мире. Было пронзительное ощущение, что возврата к нормальной жизни для меня нет, и я как бы шагнул в пропасть с мыслью "будь что будет".

* * *

Нас привезли в Кюстрин-на-Одере и разместили в лагере на окраине города, в небольших одноэтажных деревянных бараках летнего типа. Внутри все те же двухъярусные нары. На другой день нас пропустили через баню, а наше белье через "вошебойку". Всех остригли под машинку. Нашу прежнюю одежду не вернули, вместо нее выдали штопаную-перештопаную немецкую военную форму времен первой мировой войны, а на ноги - деревянные башмаки. На груди и на спине выданных кителей были намалеваны масляной краской буквы "SU" - Sowjet Union, Советский Союз. На каждого была заведена карточка: имя, фамилия, год рождения, гражданская специальность, род войск. Взяли отпечатки пальцев, сфотографировали анфас и в профиль, каждого взвесили. Я весил 46 килограммов. Полицейский, взвешивавший нас, сказал мне: "Не расстраивайся, батя, недолго протянешь". К этим, вообще-то говоря, очень неприятным словам я отнесся спокойно. У меня уже выработалась некая внутренняя устойчивость, позволявшая легче переносить тяготы плена, в частности недоедание. Должен сказать, что по моим наблюдениям, хилая интеллигенция, как правило, переносила голод лучше, чем колхозные парни.

В кюстринском лагере я пробыл около двух недель. За это время, хотя и не без труда, привык к деревянной обуви. О питании скажу только, что жили мы впроголодь.

И снова товарный вагон с двухъярусными нарами, и снова в путь...

Возле какого-то большого города наш вагон отцепили от состава и поставили на запасной путь. В нескольких шагах от нас рабочие ремонтировали железнодорожное полотно. Я сказал им "Guten Tag", они тотчас подошли вплотную к вагону. Я спросил, какой это город, и услышал в ответ: "Берлин". Завязался разговор, среди прочего спросили, скоро ли и чем, по нашему мнению, окончится война. Я ответил, что не так скоро, но победа будет за Советским Союзом. Они усмехнулись, но никто мне не возразил. Примечательно, что отношение этих немцев к нам было безусловно дружелюбным.

Через некоторое время маневровый паровоз медленно потащил наш вагон через Берлин по S-Bahn'у - городской железнодорожной линии. С напряженным вниманием смотрел я на улицы, заполненные людьми и транспортом всякого рода. И вдруг увидел теннисный корт и играющих на нем мужчину и женщину. Эта картина так взволновала меня, что я испытал шок. Прежняя жизнь показалась миражем, далеким и недостижимым.

На одном из берлинских вокзалов нас прицепили к пассажирскому поезду, и час спустя мы прибыли к месту назначения. Это был, как я узнал позже, маленький городок Вильдау в тридцати километрах к югу от Берлина.

Это был рабочий лагерь при машиностроительном заводе фирмы Schwarzkopf. Длинный одноэтажный деревянный барак, трехъярусные нары, у выхода из барака, за перегородкой, отхожее место - примитивный дощатый помост с "очками", рядом - умывальники. Чтобы попасть на завод, надо было, выйдя из лагеря, спуститься по крутой лестнице, насчитывавшей 64 ступени (это число мне хорошо запомнилось), а потом, возвращаясь с работы, подняться.

Каждому пленному был присвоен номер, который был выведен масляной краской на кителе. Мой номер - 83.

На другой день всех нас привели на завод, в цех металлообрабатывающих станков. Человек двадцать, в том числе и меня, оставили в цехе, остальных передали в другие службы. Тем, кто остался, было сказано: "Будете обучаться работе на станках". Каждого тотчас прикрепили к одному из немецких рабочих.

Так я превратился в токаря. Уже через месяц ко мне прикрепили ученика - молодого француза. Это был не пленный, он прибыл в Германию, так сказать, по "трудовой мобилизации". За время пребывания в лагере я обучил трех французов.

Распорядок нашей жизни был таков: подъем в шесть утра, умывание, морковный чай или суррогатный кофе с сахарином и 250 граммов хлеба. В 7 часов начиналась работа. Рабочий день - двенадцатичасовой. В 10 у немцев был пятнадцатиминутный перерыв, они закусывали тем, что приносили из дому. Заодно перерыв был и у нас, только закусывать было нечем. В полдень - обед. Мы получали миску довольно густого супа. Обедали в отдельном помещении. В 19 часов - конец рабочего дня. Мы возвращались в лагерь, где получали еще раз по миске супа. В 22 часа - отбой.

Отношение к нам немецких рабочих было с самого начала вполне нормальным. А ведь по цеху было расклеено такое обращение к немцам: "Рядом с вами будут работать русские пленные. Помните, что это наши враги, поэтому никакого общения, держать их в изоляции. Следите за ними, не допустите диверсии с их стороны, сообщайте о подозрительных. Нарушающие эти указания будут привлекаться к ответственности".

Вопреки этим запретам у нас быстро стали налаживаться хорошие отношения. Мой первый наставник - старичок начал с того, что в первый же утренний перерыв дал мне бутерброд, и далее я каждый день получал от него немного съестного. Работая уже самостоятельно, я сдружился с немцем, чей станок был рядом с моим. Его звали Адольф. Вскоре он стал ежедневно приносить мне небольшой мешочек вареного картофеля, иногда с овощами. Передавать это открыто было опасно, но мы нашли способ: туалет в цеху был разделен дощатой перегородкой на две части - одна для немцев, другая для пленных. В помещении было окно. Перегородка, разделяя его надвое, не доходила до стекла, оставалась щель шириной с подоконник. Через эту щель, выждав, когда в туалете нет немцев, Адольф и передавал мне еду. Надо сказать, что вскоре почти каждый пленный, работавший в нашем цеху, имел такого покровителя.