Скрытые долины - Алексей Бакулин

Лондонский нелегал за два года расшифровал для Ньюкантри тунгусскую рукопись, — но и в расшифрованном виде понять её было нелегко.

— Там, знаешь ли, ногу сломишь… Совсем иной тип мышления, иной способ подачи мысли…

— Ну, а всё-таки!.. — мне стало интересно. — О чём марсиане пишут?

— Какие марсиане?.. Ах ты об авторах… Нет, это не марсиане, это наши… Земляне… Древняя, очень древняя цивилизация. Я попробовал разобраться, — но только глянул одним глазком и думаю: нет, нет! Это не для моих мозгов! И тут я вспомнил, что есть у меня…

И тут Ньюкантри вспомнил, что есть среди его знакомцев некий поэт, которого он однажды опубликовал в «Сумраке». Поэт этот был интересен тем, что занимался так называемой «расшифровкой повседневности». «Всё, что окружает нас каждый день, есть, по сути, послание Высшего Космического разума человечеству, — говорил он. — Надо только уметь прочесть эти послания. Ты идёшь по улице, мимо тебя движутся машины, пешеходы, вокруг стоят здания, фонари, даже урны… И всё это суть буквы Великого Письма. Научись их читать, и ты прочтёшь Книгу Космической мудрости! Научись подмечать различия в одинаковом, ритм и мелодию в монотонной смене дней, и для тебя не останется загадок ни в прошлом, ни в будущем!» Ньюкантри опубликовал в «Сумраке» его поэму «Невский проспект» — попытку расшифровки Невского проспекта, каким он был 6 июля 1999 года между двумя и четырьмя часами пополудни.

— Сам я эту поэму не стал читать, — признался Ньюкантри, — всё равно ничего не пойму, — я со стихами не в ладах, — но люди читали и сказали, что гениально. И подписчики очень меня благодарили потом.

К этому-то удивительному стихотворцу и обратился Олег, с просьбой довести до ума тунгусский манускрипт, — и понятно: чтобы заново перевести удивительный текст, никак не годился трудяга-переводчик, съевший зубы на Чейзе и Зилазни; тут нужен был человек с мышлением не столько линейным, сколько спиралевидным, — а именно по такой траектории двигалась мысль Дешифратора Реальности. Поэт мудрил целый год и наконец выдал составленную на основе древнего текста эпическую поэму под названием «Глаголица».

— «Глаголица»?.. Это же такая древняя славянская азбука, да?

— Азбука — одно, а поэма — другое! Хотя между ними есть какая-то связь, — но я не очень-то понял… Поэма называется «Глаголица» потому что делится она не на главы, не на песни, а на глаголы… Но не только поэтому… Всё гораздо глубже… Ведь что такое Глагол с точки зрения тайного учения?.. Глагол — это…

— Ты лучше расскажи, о чём в поэме говорится?

В ответ на это Ньюкантри сделал умное лицо и вытащил из портфеля толстую пачку бумаги.

— Интересуешься? Вот, читай. Один из экземпляров перевода.

Я принялся рассеянно перебирать листы рукописи, а Олег тем временем продолжал рассказ.

Когда стихотворный перевод был готов, в Петербурге объявился некий Крымов — эмигрант, поменявший в своё время СССР на Израиль, Израиль на США, США на Новую Зеландию, Новую Зеландию на Францию и, наконец, Францию опять на Россию. Крымов пришёл к Нькантри в редакцию и приказал («Именно приказал, представляешь!») вернуть Золотой Жезл ему — законному владельцу, наследнику рода Шереметевых и Белосельских-Белозерских. Каким образом драгоценность из дома Шереметевых попала в Тунгусскую тайгу, Крымов объяснить отказался и Ньюкантри послал его по известному адресу. Крымов неожиданно растерял весь свой гонор и покорно отправился в указанном направлении.

— Но потом они начали мне звонить! Звонили и угрожали!..

— Кто — они? Разве Крымов был не один?

— Да это уже не Крымов!.. Как ты не понимаешь!.. Совсем другие люди!..

— Друзья Крымова?

— Какие друзья, что ты выдумываешь?! Бестолковый какой… Говорю тебе: совсем другие люди! Серьёзные! А Крымов — это так, букашка… А они звонят, и ещё такими голосами жлобскими, и такие, понимаешь, угрозы изуверские… Я после каждого звонка неделю отдышаться не мог…

Совсем перетрусив, Олег двинул на Апрашку, навестить грузчика-нелегала.

— Я думал: может он моим телохранителем станет… Или хоть научит меня, как быть… Прихожу, а мне говорят: «Нету такого!» — «Как нету? А где же он?» — «А в таком-то морге поищи: его завтра хоронить будут. Под грузовик попал на днях!»

Олежка сразу понял: такие люди, как лондонский нелегал, не попадают под грузовик случайно. Едва перебирая ногами от ужаса, он отправился домой, — и уже возле дома сам чуть не попал под тяжёлый чёрный внедорожник. Может быть, это было простым совпадением, — даже скорее всего, совпадением, но…

— Но я, как вернулся домой, сразу позвонил поэту… Ну, этому, который сделал стихотворный перевод… Звоню, слышу: жена рыдает, дети вопят!.. Повесился, — ты представляешь?!. Повесился поэт!.. Причём, где-то за городом, в лесу… Ну, думаю, всё ясно! Сбегал я в магазин, закупил продуктов на месяц, вернулся, дверь досками заколотил, окна шкафами загородил, телефон из розетки вырвал… Сижу, дрожу… Через месяц кончились продукты. И как на зло — воду на сутки отключили! Стал я потихоньку доски отдирать… Только нос наружу высунул, — смотрю, идут двое по лестнице — мрачные такие, здоровенные, руки в карманах, — и ко мне! Чуть меня кондратий не хватил. Как заору от ужаса — на все двенадцать этажей!.. Фу ты, вспомнить стыдно… А это Воробьёв с Пироговым оказались…

— Хорошо, Олег, — сказал я, одним глазом посматривая в рукопись. — А чего ради ты вцепился в этот золотой жезл? Ну отдай его, если так страшно… На что он тебе, в сущности? Жизнь-то дороже.

— Отдать?! — Ньюкантри отшатнулся от меня в негодовании, побледнел и широко раскрыл перекошенный рот. — Отдать?! Жди! Ещё чего?! Я что, на психа похож? Да делайте, что хотите!.. Да только через мой труп!.. Да хоть ешьте живьём!.. Дурак, это не такая вещь, которую отдают! Только вместе с головой, — никак иначе!

— Да голову-то жалко!..

— Жалко. А что делать? Не отдам, и всё тут. Найду на них управу. Нет безвыходных положений, есть отчаявшиеся люди! Сейчас у тебя отсижусь, а потом за границу: в Южную Америку, в Австралию, в ЮАР… Деньги есть… Пусть ищут по свету!

— А золотой жезл сейчас где? С собой? Ох, прости, нескромный вопрос…

— Да чего там — нескромный… Спрятан он в надёжном месте. Эти-то бумажки, — он ткнул пальцем в рукопись у меня на коленях, — эта-то макулатура никакого интереса для меня не представляет. Ни для меня, ни для них… Так, разве что для филологов, для любителей древности… А вот подлинный текст, подлинные письмена… Это, доложу я тебе, ценность! И она у меня спрятана. Хорошо спрятана. Не найдут. И золотой футляр, и первичную рукопись, — всё схоронил, надёжней некуда, уж можешь мне поверить…

Я понял, что Ньюкантри сейчас подробно объяснит мне, где находится его надёжный тайник, и испугался: зачем мне знать такие подробности?.. Ведь и в самом деле: меньше знаешь, крепче спишь. Я поспешил увести разговор в сторону:

— Ты бы мне рассказал вкратце, о чём эта поэма, а то читать такой кирпич…

— Да как тебе сказать, — Новосёлов вздохнул. — Видишь ли, несколько миллионов лет тому назад, когда человеческая цивилизация переживала переход из Круга Змеи в Круг Кита, возникла очень интересная культура, — не народ и не государство, а некая общность людей, обладающих Межзвёздным Знанием…

Я немедленно отключился. Ньюкантри ещё долго бубнил что-то, делал академические жесты, хмурил брови, выпячивал нижнюю губу, а я украдкой смотрел за окно в гущу сырого придорожного леса, в солнечные берёзы позднего сентября, в поля, заросшие корявым кустарником, ограждённые по линии горизонта плотной стеной тяжких синих туч. Над Ленинградской областью сгущался сумрак, — старый, добрый новосёловский сумрак, тот самый, которому Олег посвятил свой знаменитый журнал. Наш автобус на страшной скорости уходил в этот сумрак, всё глубже погружался в его пучины, плыл в нём, словно подводная лодка или кит, украшенный фосфорическими огнями. Я включил фонарик над головой и принялся читать рукопись, — не сначала, а откуда пришлось.

ГЛАГОЛ ВОСЬМОЙ. УНА ПЛАЧЕТ

Уна устала —Горькая ноша,Тяжкое чрево…Правит чёлном,Скитается по морю,Одна средь моря,И парус рвётся,И руль ломается,Но горше всего —Тяжкое чрево.Я иду по морю,От берега к берегу,От рода к роду,От дома к дому:Пустите Уну,Дайте согреться,Дайте напиться,Дайте покояТяжкому чреву.Никто не слышит,Никто не впустит:«Ты не наша, ты чужая,Ни отца, ни матери,Ни сестёр, ни братьев, —Ты их бросила,Дом роднойПредала навеки.Где дом твой, где муж твой?Зачем чужогоТы захотела?Чужой муж — чужая судьба,Своей судьбыНе будет отныне.Одно лишь твоё —Тяжкое чрево».Гонят Уну —Никто не хочетПохитительницуЧужого мужаПриютить, согреть,Дать отдых в скитаниях,Помочь разродитьсяТяжкому чреву.Была я девой,Меня любилиОтец с матерью,Братья с сёстрами.Была я девой,Душою живою,Все любовалисьПрекрасным ликом,Стройным станом, —Что же ныне?Душа и тело —Куда девались?Кому достались?Мне лишь осталосьТяжкое чрево.Я — это чрево,Уны не стало,Не стало дочериУ отца с матерью,Не стало возлюбленнойУ любимого,Живёт на светеЛишь тяжкое чрево.Любимый мой!Пред сильными сильный,Пред добрыми добрый,Зачем ты бросилБедную Уну,Зачем вернулсяК старому дому?Нет сил моихНести эту тяжесть.О ты, во чреве моём живущий!Зачем ты мучаешьБедную Уну?Кто ты, откуда ты?Неужели мой сын?Сын — это радость,Сын — это помощь,Сын — любовь,Сын — надежда,Но где же всё это?Тяжкое чрево,Тяжкое чрево —И ничего больше.О, мой отец,Морской владыка!Недаром учил тыБедную УнуПравить чёлном,Ходить по морюВ любую погоду.Я сяду в лодку,Расправлю парус,Поставлю руль:Несите, волны,Бедную Уну, —От края моря,до края моря,на юг, на север,на восток, на запад…Быть может, встретитсяКрошечный остров,Который отнынеСтанет мне домом…

Я думал, что Ньюкантри плохо перенесёт долгий автобусный переезд: начнёт капризничать, ворчать, придираться ко всякой мелочи, вопить и хныкать… Ничего подобного. Новосёлов отлично перенёс дорогу. Плохо было только мне: все долгие часы переезда Олежка ни на минуту не закрывал рот. Он вволю выспался в автобусном кресле, показавшемся ему после холодного дачного топчана верхом комфорта, с удовольствием размял ноги на долгой остановке в Тихвине, уплёл без хлеба целого цыплёнка-гриль, воняющего за версту палёной резиной, запил его бутылкой фальшивых Ессентуков, и понял, что жизнь продолжается.