Мятежный Новгород. Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX — начала XIII столетия - Игорь Фроянов

Споры об этническом субстрате ранней Ладоги, ведущиеся в научной литературе, проистекают главным образом из противопоставления ее сельской округе. Это оборачивается серьезной методической ошибкой: Ладога предстает как бы сама по себе, вне органического единства с окрестными поселениями. Поэтому найденным в ней неславянским вещам придается чрезмерное значение, искажающее подлинную историческую картину. Но если исходить из указанного единства, то славянство начальной Ладоги едва ли у кого вызовет сомнение.

С учетом того же единства должно судить и о производственных занятиях населения города. Яркое их описание содержится в статьях В. И. Равдоникаса, посвященных Старой Ладоге. По словам исследователя, «сельское хозяйство, домашняя промышленность, выделяющееся ремесло, торговля с далекими областями — вот основы экономики Ладоги VII–IX вв.».{44} На первое место, как видим, В. И. Равдоникас поставил сельское хозяйство. И в X в. ладожане выступают «прежде всего как земледельцы, как сельские хозяева, обитавшие в жилых гнездах-дворах, приспособленных к задачам сельского — уже крестьянского, индивидуального — хозяйства».{45} В целом же характер хозяйства ладожан X в. «можно определить как индивидуализированное крестьянское сельское хозяйство с домашней промышленностью и с наличием выделившегося ремесла».{46} Материал, которым располагал В. И. Равдоникас, не вызывал ощущения контраста между городом и деревней. Любопытно, что Б. Д. Греков, стойкий борец за идею противоположности между городом и деревней, оперируя этим материалом в своих исследованиях о Киевской Руси, увидел в Ладоге город, «еще не окончательно оторвавшийся от деревенского строя жизни».{47}

Выводы В. И. Равдоникаса о хозяйстве ладожан оспорил А. Н. Кирпичников. «Теория о крестьянской Ладоге VIII–IX вв., — пишет он, — основана на некоторых связанных с сельским хозяйством находках. Одно время эта теория встретила сочувственный отклик, но ныне кажется не оправдавшей себя попыткой архаизации ладожского общества и его экономики».{48} У А. Н. Кирпичникова сложилось впечатление, что «поселенцы ладожского Поволховья принесли сюда довольно развитые аграрные навыки географически иного района, но, столкнувшись с более жесткими природными условиями, были вынуждены их изменить».{49} Какие доводы для оправдания своих сомнений выдвинул А. Н. Кирпичников? Прежде всего соображения общего порядка о коренных хозяйственных и общественных переменах (пашенное земледелие, выделение ремесла и торговли, появление индивидуальной семьи), произошедших в восточнославянском мире в VIII в.{50} Но во всех перечисленных переменах много спорных и неоднозначных моментов.{51} Аргументация, выстроенная на них, не убеждает. Тут нужны более или менее конкретные факты. А. Н. Кирпичников их приводит, но многие из этих фактов расходятся с утверждениями самого автора. Говоря о том, что «со всех сторон Ладожскую область окружали не лучшие для возделывания подзолисто-торфяные почвы», он далее замечает: «Исключение представляли ближайшие окрестности самой Ладоги, располагавшиеся на первой луговой террасе левого берега Волхова в месте слияния рек Ладожки и Заклюки».{52} В конечном счете оказывается, что возможности сельского хозяйства ладожан не столь уж ограничены, как уверяет А. Н. Кирпичников, ибо в VIII–IX вв., по его же собственному признанию, «земледелие и скотоводство служат самообеспечению жителей поселка и волости».{53} Показательно и то, что на протяжении первого столетия существования Ладоги (750–850 гг.) А. Н. Кирпичников находит там лишь «зачатки» ремесленного производства (бронзолитейного, косторезного, стеклодельного, судостроительного, железоделательного). Пребывание в Ладоге иноземных ремесленников, одному из которых, вероятно, принадлежал богатый набор кузнечно-ювелирного инструментария, образовавший настоящий клад,{54} также предостерегает от далеко идущих выводов относительно развития собственно ладожского ремесла. Красноречивым показателем его «зрелости» является и лепная керамика, сменяемая лишь на исходе IX — в начале X в. образцами, подправленными на гончарном круге.{55} Впрочем, Е. А. Рябинин, оценивая ремесленное производство в Ладоге, пишет: «Обращает на себя внимание довольно высокий уровень развития многих ремесел, выходящих за рамки домашнего производства. Набор специализированных инструментов для обработки железа и цветных металлов, находки костяных и деревянных изделий, изготовленных на токарном станке, — все это свидетельствует о появлении уже в VIII в. мастеров-профессионалов».{56} Было бы неверно отрицать наличие в Ладоге ремесел, вышедших за рамки домашнего производства, и профессиональных ремесленников. Однако определение «довольно высокий уровень» мало что дает. Чтобы иметь более ясное представление о характере ладожского ремесла, необходимо соотнести его с экономической и общественной системой Ладоги и ее ближайшей округи.

«Хотя обитатели Ладоги содержали скот и не были чужды огородничеству и земледелию, — пишет А. Н. Кирпичников, — считать их смердами-земледельцами нет оснований. Облик и обстановка ладожских домов свидетельствуют скорее об их городской, а не сельской принадлежности».{57} Ладожане, конечно же, не были «смердами-земледельцами», но они не являлись в массе своей и ремесленниками-профессионалами, живущими за счет производимой ими ремесленной продукции. Вводимое А. Н. Кирпичниковым разграничение по сельской и городской принадлежности исторически неприемлемо, поскольку тогда между городом и деревней в плане экономическом не было принципиального различия, а тем более — противоположности.{58} Выражение «не были чужды» явно здесь не удачно, ибо жители Ладоги занимались впрямую и довольно усердно, как это убедительно показал В. И. Равдоникас, земледелием и скотоводством, удовлетворяя собственным сельскохозяйственным трудом сбои жизненные потребности.{59} Вот почему мы относимся скептически к мысли о том, что Ладога с самого начала выступала как торгово-ремесленное поселение.{60} В нашем распоряжении есть и данные социально-экономического порядка, побуждающие сомневаться в этих построениях.

Обмен и торговля способствовали накоплению богатства, выражавшемуся прежде всего в имущественном неравенстве, которое современная наука относит к начальному этапу классообразования.{61} «Имущественные различия между отдельными главами семей взрывают старую коммунистическую домашнюю общину…».{62} Что же происходило в Ладоге VIII–IX вв.? По А. Н. Кирпичникову, ладожское общество той поры переживало переходное состояние от первобытнообщинного к раннефеодальному, когда «уже преобладали новые социальные силы и связи, порожденные далеко зашедшей ломкой прежних родовых порядков».{63} Где же, помимо слов, археологические следы указанного процесса? Их нет. Но есть другие, говорящие об ином. Для Ладоги середины VIII — конца IX в. типичны так называемые большие дома. Размеры этих домов и найденные в них вещи более или менее однородны, что позволяет заключить «об определенной социальной уравнительности населявших их семейных коллективов».{64} Синхронные строительству больших домов сопки, окружающие Ладогу, столь же однообразны, как и жилища. Археологический материал, казалось бы, указывает на родовые традиции местного населения.{65} Однако это не укладывается в схему А. Н. Кирпичникова, и он выходит из положения следующим образом: «Не исключено, что усадьбы древнейшей Ладоги появились вследствие кланового раздела ее территории между патронимиями, которые определяются как родовое земельное владение, организующее в своих пределах разнообразное по сословной принадлежности население; последнее делится на собственно семыо, находящуюся в привилегированном положении, и зависимых от нее людей».{66} Ладожские патронимии бояр по сравнению с новгородскими отличались, как считает А. Н. Кирпичников, тем, что были «больше связаны не с земельными латифундиями, а с торговлей и судовождением».{67} Автор сознает всю условность такого сравнения, но все же прибегает к нему. Более подходящим случаю, на наш взгляд, было бы сопоставление ладожских древностей с одновременными им археологическими материалами, добытыми при раскопках восточнославянских поселений лесостепной полосы. Оно не покажется надуманным, если вспомнить, что поселенцы ладожского Поволховья пришли сюда из южных районов, возможно из областей Поднепровья.{68} И что же? Исследованные археологами жилища лесостепной полосы, не позволяют указать на такие, «которые по своему архитектурному облику и по содержанию найденного в них бытового и хозяйственного инвентаря выделялись бы богатством. Внутреннее устройство жилищ и найденный в них инвентарь пока что позволяют расчленить обитателей этих поселений лишь по роду занятий — на земледельцев и ремесленников».{69} Перед нами картина, весьма похожая на ладожскую. Сопоставимые элементы этим, однако, не исчерпываются. Застройка в Ладоге, как показали раскопки, «была разреженной и группировалась отдельными скоплениями — гнездами».{70} На поселениях восточных славян VIII–IX вв. гнездовое расположение жилищ — явление обычное.{71}