Встреча по ту сторону смерти - Михаил Чиботару

Он вытащил кошелек. Но к удивлению семьи Кетрару, Оляндрэ попросил его спрятать деньги.

– Это я так, попробовал, – объяснил парень.

– Вот что, сынок – поучительным тоном начал Скридон, положив ему руку на плечо. – Чужого не бери никогда. Но и своего не оставляй никому. Иначе без рубахи останешься. Это я тебе говорю. А я знаю цену труду. И знаю, как добываются деньги.

Но Василе так и не взял денег. Сказал, что это его подарок Панагице. Тогда бадя Скридон самолично спустился в погреб, подошел к бочке с мускатом, соскоблил смолу с затычки и доверху наполнил жбан. Редко, когда жбану случалось наполниться таким вином, разве что когда заявлялись особо важные гости.

Выпили все по стакану. Затем бадя Скридон налил еще пару раз только Василе, уговаривая его, чтобы он не стеснялся и пил себе на здоровье. Потому что вино для этого создано. И магарыч для него, для Василе Оляндрэ. Ибо руки его заслужили.

Когда жбан опустел, бадя Скридон плеснул в него воды, тщательно ополоскал и поднес ко рту.

– Вино доброе и дорогое, – объяснил он, вытирая ладонью губы. – Так чтоб не пропало ни капли…

Дверь примарии шумно отворилась, и Василе Оляндрэ оборвал нить воспоминаний. Он быстро вскочил на ноги.

Тоадер был веселый, видно, подвыпивший, офицер тоже.

– Да, интересно, – заискивающе поддакивал староста. – Ну, а потом? Небось, через окно и приветик?

– Господин староста, за кого ты меня принимаешь? – обиделся офицер. – Чтобы я бежал?!

– Ну, что вы, – залебезил Тоадер, – просто я думал, что обстановка была действительно, как бы сказать… деликатная…

– Какая там деликатная? Съездил я тому пару раз но рылу, и он скопытился. Потом я повернулся к ней. Она побелела, как известь, стояла, не шелохнувшись, ну вылитая мумия. «Если он тебя хоть пальцем тронет, скажи мне», – говорю я ей громко, чтоб и он слышал. Целую ее холодную дрожащую ручку и спокойненько выхожу, насвистывая не помню уж какую песню о всепоглощающей любви.

Офицер захохотал. Староста поддержал его долгим старательным смехом.

– Ну как, товарищ председатель, надумал? – обратился к нему офицер, подчеркивая, как всегда, с издевкой слова «товарищ председатель».

– Времени у тебя было предостаточно. Где прячутся твои голодранцы?

– Какие голодранцы, господин офицер? Не знаю я ничего, – заверил его Оляндрэ.

– Брешешь, подлюга! – завизжал Тоадер. Но военный примирительно поднял руку.

– У тебя скверная привычка, господин староста, – укоризненно сказал он. – Кричишь на человека, как на скотину, и товарищ председатель может действительно все позабыть.

Неторопливым шагом он приблизился к Василе, кротко, сочувственно улыбаясь.

– Ну говори. Вспомни. О тех, с кем бежал в лес. Кто взорвал мост через Реут у Лозен. Кто поджег в Кукуре примарию…

– Ничего я не знаю. Село меня попросило, и я стал председателем. А больше…

– Какое там село? – взорвался староста. – Босяки и бандиты, что потом в лес смылись, вот кто тебя попросил. А не село!

Офицер снова поднял руку.

– Хорошо, верю. Ты был бедняком. А русские – за бедных. Они поставили тебя, и ты не мог отказаться. – Его голос звучал мягко, почти дружески. – Но где ты пропадал эти несколько недель с тех пор, как мы освободили село? И что у тебя было общего с тем раненым большевиком? Куда ты волок его среди ночи?

Василе Оляндрэ молчал. Что касается первого вопроса, он бы еще мог выкрутиться. Но на второй… Его схватили, что называется, «с поличным». Он, Тоадер Оляндрэ, схватил.

После отступления советских солдат из Сэлкуцы в одном из оврагов за селом нашли тяжелораненого бойца. Наткнулся на него Илиеш, сын Андрея Обадэ, и плотник тотчас же прибежал к Василе сообщить об этом. Когда стемнело, они сходили туда вдвоем и принесли раненого во двор Обадэ. Поместили его подальше от улицы, в укромном месте – под навесом для половы.

Солдат был ранен в голову и в ногу и не приходил в сознание. Видно, потерял много крови. Они раздели его, обмыли теплой водой. Бадя Андрей, который когда-то служил в армии санитаром, проявил все свое умение и перевязал его. Илиешу было приказано молчать.

Спустя сутки в село вошли оккупанты. Василе Оляндрэ вместе с десятком активистов ушел в лес.

Понемногу солдат поправлялся. Но захватчики шныряли повсюду, обыскивали дома, сараи, подвалы и могли обнаружить его. Тогда бы Андрею Обадэ несдобровать. Жителям было объявлено в устной и письменной форме: тот, кто скрывает у себя большевиков или же не подчиняется новому порядку, будет расстрелян на месте. Плотник беспокоился за свою семью, потому что в селе уже было расстреляно несколько человек. И он передал Василе, чтоб тот каким-нибудь образом вывез раненого.

Из села вынесли его на руках. Усадили в повозку на свежескошенную, пахнущую чабрецом траву. Андрей Обадэ попрощался с солдатом, извинился, что не может больше держать его у себя. Да и солдату было опасно оставаться в селе. Попрощались и Василе с Андреем: кто знает, когда еще они встретятся.

– Вы там смотрите, – сказал ему на прощанье Василе.

Конь тронулся. Василе вел его за узду, придерживая чтоб он не пошел рысью и не поднял шума. Когда Сэлкуца осталась далеко позади, Василе сел в кэруцу и стегнул коня. До леса оставалось еще верст пять, и он боялся как бы рассвет не захватил их в поле. Вокруг было тихо. Не слышно было ни кузнечиков, ни ветра, ни жаворонков. Лишь падала роса на свежую стерню, исковерканную бомбами и осколками снарядов. И где-то далеко, на востоке тишину разрывали глухие раскаты взрывов. Неожиданно конь протяжно заржал. Василе спрыгнул с повозки и, ухватив его за морду, принялся успокаивать. Но в это время спереди послышалось ответное ржание, и Василе забеспокоился. Повернуть обратно? Но куда? В село? Или прямиком через стерню, по кукурузе? Но так он скорее вызовет подозрение. Кто разъезжает в такое время по полям?…

А навстречу им, громыхая, приближалась подвода. Поворачивать было поздно. Он быстро накрыл раненого травой, натянул на глаза шляпу и тронул поводья. Может, это случайная кэруца спозаранку едет в поле, или, наоборот, задержалась там с вечера – пытался успокоить себя Василе, по тревога не покидала его. Вскоре из тьмы вынырнули кони и сквозь скрип колес послышались приглушенные голоса. Когда кэруца была совсем близко, Оляндрэ стегнул лошадь. Но те стали кричать, чтоб он остановился. Василе изо всех сил хлестал коня и удалился уже на приличное расстояние, когда услышал за спиной выстрелы. Обернувшись, он увидел, что пролетка несется за ним. У них оружие и скорость больше – что делать?

Повозка приближалась, отчаянно тарахтя. Слышалось фырканье взмыленных лошадей и угрожающие крики. Василе остановился. Их было трое и все вооружены.

– Ты что, языка не понимаешь?! – накинулся на него один из них, спрыгнув на землю и подходя вплотную.

Василе оторопел: это был он, Тоадер Оляндрэ, с двумя жандармами. Дулом пистолета он сдвинул ему шляпу на макушку, пытаясь разглядеть лицо.

– Ты чего это разъезжаешь небритый, как бандит, и глаза прячешь? – продолжал он орать и так и застыл с открытым ртом. – Ааа!! Так это ты, товарищ председатель! Какая неожиданная встреча! И куда путь держишь в столь поздний час?

– В Кукуру… К тетке Афтении… к нашей тете, – поспешно объяснил Василе, обрадовавшись, что ему пришла в голову эта мысль.

– И что ж ты ей такое везешь, что поднялся среди ночи?

Тоадер стал шарить пистолетом в траве.

– Так, говоришь, к тете Афтении… – повторил он, разгребая зелень.

– Ого! Может, ты везешь ей жениха?!

– Послушай, Тоадер, будь человеком, – глухо сказал Василе.

Жандармы тоже были поражены находкой.

– Так… – продолжал староста, будто не слыша Василе. – Значит, ты едешь к тете Афтении… Ну-ну…

Затем повернулся к жандармам:

– А ну-ка попросите этого молодчика сойти…

Верзилы, от которых, как и от старосты, несло вином, перегнулись через борт кэруцы, схватили раненого и выбросили его на дорогу головой вниз. Тот тяжело застонал.

– Вы что не видите, он еле дышит? – бросился к ним Василе.

– А ты погоди, не ерепенься, – отстранил его староста.

Он подошел к солдату, который лежал почти без сознания.

– Вы меня спрашивали недавно, что бы я сделал, если бы поймал большевика? – обратился он к жандармам, что стояли рядом, переминаясь с ноги на ногу. Он поднес руку к губе, пытаясь унять нервную дрожь… – Да, я бы сделал, если бы не надо было спешить. Жалко, уже рассветает.

Он закатал рукава, как перед большой и трудной работой, перешагнул через солдата и взял винтовку у одного из жандармов.

– Ты что? – рванулся к нему Василе.

– Ребята, утихомирьте его, – бросил Тоадер, не оглядываясь.

Те вмиг скрутили ему руки и дали несколько пинков: для них это было обычное дело исправлялись они с ним неплохо.

– Если б было время, я бы тебе показал… Не люблю убивать одним махом. Это надо делать спокойно, не торопясь, чтоб сполна получить удовольствие… – сказал Оляндрэ, с силой опуская приклад на раненую голову солдата. Тот судорожно забился.