Куда скачет петушиная лошадь - Светлана Лаврова

Даша шагала по тому, что когда-то было гордой Чердынью, и всеми своими клеточками чувствовала, что город умер. Глазницы выбитых окон в почти целых домах улицы Советской смотрели вдаль, за Колву. Хорошо, что они не смотрели на Дашу. Стемнело, но свет в окнах не зажёгся, но что Даша смутно надеялась. Целые дома чередовались с грудами битого кирпича. Мёртвая церковь стояла с проломленным куполом и с берёзкой на карнизе. В купол безнадёжно заглядывала звезда. Вторая церковь обгорела и потеряла две стены, а на колокольне — на просвет — чудился подвешенный колокол. Если прямо не глядеть, то боковым зрение видно, что висит колокол, а взглянешь в упор — нету, пуста колокольня. Вдоль обрушенного забора крались две тени, оставляя светящиеся синие следы — ну, это уж точно мерещилось. Оптический обман, да?

Даша отвлеклась на разглядывание теней, запнулась за что-то круглое и заорала, опознав череп. Какой-то мелкий, младенца что ли…

— Не верещи, это кукла, — обернулся Пера. — Кукольная голова отломилась. Люди уходили, ненужное выбросили.

Лысая пупсовая голова лежала в пыли на боку, кверху пластмассовым ухом. Дашка хотела её пнуть в отместку за пережитый страх. Но голова повернулась, ощерилась, нарисованные глазки сверкнули. Даша отскочила и схватилась за Перу.

— Это кино снимают, да? — дрожащим голосом спросила она. — Это же не настоящая Чердынь. У нас Ленка из класса в прошлые каникулы ездила на экскурсию «Соликамск-Усолье-Чердынь», так нормальный город был, она фотки показывала.

— Усолья уже тоже нет, — сказал Пера. — Соликамск ещё держится. Я всё расскажу, Даша, хотя я сам многого не понимаю.

— Чердынь развалилась за полгода? И нигде по телевизору про это не говорили? — упрямо не верила Даша. — Не может быть. Мы что, в какой-то плохой фантастике?

— Мы в будущем, — грустно сказал Пера. — И совсем недалёком. Ну, вот и музей, здесь поуютнее.

— Заходите, заходите, гости дорогие, — засуетилась Ёма. — Осторожно, ступеньки обвалились, а дверь просто так прислонённая, она с петель соскочила. Вот я ее отодвину, проходите в коридорчик и в зал. Где-то лучина была. Ага, вот она. Сейчас лучину зажгу, светло будет. Кыш! Пшёл вон!

И махнула рукой в сторону окна. В треснувшее стекло заглядывала светящаяся курносая морда, довольно милая. От ёминого «кыша» морда посинела и отвалилась.

— А я думала, баба Яга в лесу живёт, — сказала Даша, стоявшая к окну спиной и морду не заметившая.

— Раньше в лесу и жила, в избушке на курьих ножках. А потом люди ушли, и тут такая жилплощадь освободилась — загляденье! Два этажа, лестница, как во дворце! Одна стена, правда, рухнула, но ещё целых три осталось. Одинокой женщине три стены более чем достаточно. Вот крыша над залом советской истории протекает, так это ничего, там я себе душ устроила. Очень удобно. Как дождь, так я моюсь. А дожди у нас часто, так что моюсь я тоже часто. Зато какой дом! Особняк купца Юрганова, построен в 1851 году!

— А тебе-то, старая, что до Юрганова-купца? Когда он тут земской управой командовал, ты в парме сидела, мухоморы жарила, — подковырнул Ёму Вэрса.

— И не мухоморы, а Иван-царевичей, — надула губы Ёма. — Всё равно лестно в особняке жить. Я про Юрганова на мемориальной доске прочитала, она ещё не совсем плесенью заросла, кое-что разобрать можно. Нет-нет, здесь не надо располагаться, это был зал Природы, тут дует очень в дыру на улицу Ленина. Лучше поднимемся на второй этаж… осторожно, половины ступенек не хватает… нет, что ж вы за перила хватаетесь, они что — для того, чтобы хвататься? Это же музей, глазами глядите, а трогать нельзя, а то всё обрушится.

— Нашему коню пятиногому по этой щербатой лестнице не забраться, — возразил Пера. — И Гундыру тоже тяжело. Тем более перила почти рухнули. Так что сядем здесь, в зале Природы. Ближе к природе, так сказать.

— Природа, однако, — поёжился Вэрса. — Трупы зомби-зверей. Вон волк щерится, как живой, а из распотрошенного пуза опилки сыплются.

— И не трупы, и не зомби, а просто чучела, — сказал Пера. — Тут стояли чучела всяких зверей и птиц, что на здешней земле живут. Чтобы привести детей и показать: вот такие волки или там медведи ходят в парме, а не будете слушать мамку — они вас съедят. Очень круто и воспитательно.

— Нельзя детей на трупах воспитывать, хотя бы и на звериных, — покачал головой Вэрса. — А где остальные чучела?

— Люди их с собой увезли, когда уходили в большие города. Чтобы там в музее поставить и детям показывать. А чучело волка очень старое, ещё дореволюционное, оно бы не выдержало переезда. Из него и так труха сыплется, и хвост моль побила… хе-хе… Вот его и бросили, — пояснила Ёма.

— Огромный какой волчина, я таких и не видывал, — протянул Пера. — А уж я в своё время волков настрелял немеряно. Твой, Вэрса? Из твоего леса?

— Нет, — вгляделся леший в оскаленную запылённую морду. — Не мой… а вроде бы я его видел где-то… не уверен. Лицо знакомое, а кто — не припомню. Ёма, ты не помнишь этого волка?

— Волк и волк, — проворчала Ёма, отворачиваясь. — Нечего и глядеть. Чучело протухлое. Сам виноват. Так ему и надо, изменщику коварному.

Даше показалось, что стеклянные глаза чучела растерянно моргнули. Но это, конечно, ерунда — чучела не моргают.

— Хозяйка, куда присесть-то можно? — спросил Пера.

Ёма махнула рукой — на пол плюхнулся ковёр.

— На ковёр садитесь. Самолет, между прочим. Правда, сломанный. У меня только два стула: один из экспозиции «Быт купцов XIX века», а второй — на котором директор сидел. Пойду черинянь испеку да пельмени спроворю. А ты пока рассказывай, Пера, не томи гостей.

Глава 9. Убийство на рыбном пироге

— Это очень древняя земля, — начал Пера, погоднее устраивая лучину в светец. — Когда-то в непредставимые времена её создали коми-боги Ен и Омоль. Впрочем, вогулы утверждали, что не Ен и Омоль, а вогульский бог Нуми-Торум. И у русских тоже есть свои идеи на этот счёт. Но кто-то её создал явно — не сама же народилась. В прежние времена тут было… как это современное слово, вечно забываю… ага, прикольно. Или круто?

— Да ты не майся, говори нормальными словами, — пожалела его Даша.

— Нет, раз я делаю вид, что молодой, то и говорить должен молодёжно, — вздохнут Пера.

«У тебя всё равно не получается», — подумала Даша, но не стала Перу огорчать.

— Покрывали эту землю волны Великого Пермского моря, потом давили на неё многометровые толщи Вечного льда. Море высохло, лёд уполз на север, и поселились здесь всякие жители. В лесах обитали звери и лесные духи, в воде — рыбы и водные божества, каждое дерево было разумным, в каждом камне светилась душа… Люди тоже были, они пришли с юга, когда отступил ледник. Древние племена неведомого языка, теперь их называют чудь. Потом на нашей земле сделались те народы, какие ты знаешь. Коми-пермяке жили здесь, коми-зыряне — к западу, где твоя родина, Даша. Но это братья, близкая родня. На севере и на востоке, за Камнем, жили вогулы, на их языке — манси, тоже родня, но дальняя. Они были воинственны, нападали на поселки коми — сие считалось доблестью, а не злодейством. Ещё севернее жили ненцы, пасли оленей — ух, хорошие охотники! У всех были свои лесные и водяные божества.

— Мы с вогульскими духами не ссорились, — вставил Вэрса. — Что нам делить? Земля велика, лесов на всех хватит. Это люди вечно выясняют, кто сильнее.

— Да, — грустно кивнул Пера. — Выясняют. То вогулы придут с войной на коми землю, то татары из Сибирского царства, то новгородцы да суздальцы, да московиты — за мехами. Крутые разборки всю дорогу.

— Это я по истории учила, — сказала Даша.

— И вот в XV веке русские заявились сюда навсегда, — продолжил Пера. — Хотя коми их, что характерно, не звали. И привели своего Бога и святых — ну, тут мы сильно не возражали, Бог хороший, добрый. И постепенно эта земля стала русской. И Чердынь — русский город, только название осталось коми-пермяцкое: «чер» или «шер» — это ручей, «дынь» — устье. И были здесь богатые земли, много деревень и красивых городков.

— А теперь?

— Всё менялось медленно. Сначала люди сделались равнодушны, коми-пермяки забыли коми-язык, а русские исковеркали свой русский матом и чужестранными словами. Из деревень жители стали уходить в города. Из маленьких городов — в большие. Деревни и мелкие города пустели, разрушались, тратить деньги на их восстановление было невыгодным, а любить родной дом считалось стыдным. Всё дальше и дальше на юг и запад отселялись люди — за нормальными заработками, за интересной городской жизнью, за карьерой… это ведь не преступление — хотеть хорошей жизни, правда?

И наконец люди ушли совсем, и Чердынь опустела. И Покча, и Искор, и Ныроб, и Пянтег, и Редикор…

— В Редикоре страшно, — вздохнул Вэрса.

— Уходя, люди забрали с собой своих богов, — грустно сказал Пера. — В здешних разрушенных церквях нет больше доброго Иисуса и заботливого Николая Угодника, милосердной Богоматери и строгого Петра… они ушли вместе с людьми, чтобы не бросать их, непутёвых. А опустевшие церкви и города заняли прежние хозяева здешних мест, древние духи коми и вогулов. Они тут жили до прихода христианских святых, он остались с этой землёй навсегда.