Крюк Петра Иваныча - Григорий Ряжский

— Зи-и-и-и-н-а-а-а!!! Я зде-е-е-е-сь!!! Я ту-у-точки-и-и!!!

Но внизу было все так же темно и неотзывно. И тогда он снова закричал, заорал на этот раз и замахал руками, высунувшись из кабины, насколько позволяла оттолкнуться от сиденья единственная нога. И услышал в ответ через облачность ответный крик. Но это была не Зина, а прораб Охременков, который высвистнул в направлении неба и четко обозначил:

— Вир-р-р-а!

Крюков дал полный рычаг на себя — это, чтобы вверх. Одновременно он дал на себя и другим рычагом — это, чтобы к себе ближе при той же высоте. Ждал он долго, потому что Охременков умолк, трос наматывался на барабан, а груз в поднебесье так и не возникал. И такая охватила Петра Иваныча безнадега, такая истинная грусть, и такая пробила его настоящая боль, особенно в месте, где болталась культя, вернее, где она кончалась, в пустом воздухе после обрубка, что дернул он со всех что было сил рычаги на себя, оба разом, те, что уже и так задвинул до отказа, и почувствовал, как рушится в основании их железная шестерня, как упруго изгибается в последнем сопротивлении металлическая штанга и как хрустит под его жилистой и сильной рукой весь механизм целиком, весь его башенный кран вместе с небом и землей.

И тогда рассеялись разом воздушные занавеси, не устояли против силы Крюковой любви, и из самой их середины выплыла в поддоне, в каком поднимают раствор и бетон, его верная жена Зина. В руке она держала вафельный стаканчик с пломбиром, такой, как он любит, без ничего, без присадок и химии, и улыбалась Петру своей доброй и невинной улыбкой.

— Зин, — хитро засмеялся Петр Иваныч, решив немного обмануть супругу, — а я ведь тебя не ждал вовсе. Чего приехала-то? — Зина не ответила, а просто протянула мужу мороженое. Это и был ее ответ. Петр Иваныч мороженое взял и откусил. Оно было сладким и чистым — натурального вкуса, как и сама Зина. И тогда он все равно ответил, хотя и не планировал: — А за гостинец, все ж, спасибо, Зин, мне как раз хотелось холодненького.

Прибытие в Москву получилось под самую ночь. Проводнице при выходе он коротко кивнул, не упомня точно, чего он против нее восстал, против бесхитростной этой девчонки. Та тоже кивнула, но с опаской, которую, впрочем, Петр Иваныч так и не просек. До дому добрался в последнем поезде метро, под час ночи. Дверь Петр Иваныч отомкнул неслышно и так же неслышно, раздевшись, прошел в спальню к жене. Про приезд его Зина, само собой, знать не могла, она спала по обыкновению на любимом левом боку, выпуская тихий присвист через ровное дыхание честного человека.

Крюков прислушался и постоял немного, просто так, в одних трусах, вдыхая запахи родного дома. Ощущение выполненной миссии было неполным, ему хотелось поставить завершающий аккорд, и теперь он знал, как это сделать.

Он стянул трусы, и они плавно упали к его ногам. И все совпало по задуманному. Петр Иваныч внезапно почуял, как нарастают в нем огонь и мужская страсть от того, что он сейчас сотворит с этой женщиной, не ведающей о его планах, с собственной женой Зинаидой Крюковой.

— Ну что, Славик? — прошептал он почти неслышно, шевеля одними губами. — Посмотрим, чья возьмет теперь, герой Афгана. — Он сделал два неслышных шага и подобрал свисающую вниз полу лоскутного одеяла. Было почти лето, самый майский конец, но Зина любила спать тепло и приучила к этому и Петра Иваныча. — Ничего, — пробормотал он, — потерпишь. Как тогда терпела, в городе детства.

Одним рывком Крюков сорвал одеяло с кровати и налетел на спящую Зинаиду, подминая под себя ее мягкое тело. Женщина тут же проснулась и, не понимая ничего, в страхе попыталась заорать. Однако, Петр Иваныч и тут не растерялся, так как был приготовлен своим же планом. Он прижал ей рот рукой и рванул на себя женину ночную рубашку. Ткань затрещала и одновременно задралась. Зина продолжала биться в темноте, разогревая и так непростое состояние Крюкова, поддавая дополнительного пламени своим несогласием в его необузданном желании справедливой и заслуженной мести. Он перехватил ее ляжку и рывком отвел вбок, насколько получилось. Возбуждение достигло предела, и сопротивление и страх жены — тоже, и это крановщик не мог не чувствовать. Тогда он с маху вошел в ее большое тело и забился там в припадке безраздельного мстительного удовольствия, которое вынашивал, выносил и получил наконец. Так он хотел, и так случилось — так сам он решил, и так было ему необходимо.

Зина тем временем перестала вырываться и орать, а, наоборот, раскинула руки и, подстанывая, приладилась к судорожным толчкам Петра Иваныча.

— Ты! — очумело работая всем корпусом выдохнул Петр Иваныч навстречу ее пылкой реакции на насилие. — Ты!..

— Я! — прошептала Зина, не переставая также вдохновенно помогать мужу в его мужском порыве. — Я, Петенька, я!

И в этот момент все и произошло, и все разом выстрелило, и тут же окончилось после финального залпа по всем направлениям главного удара: и обида, и разрядка от насилия и любви, и отмщение за прошлую, оказавшуюся нелепой целую жизнь, и все-все остальное, о чем хорошо подумать ни сил, ни времени не хватило…

Спали они после, как всегда, в обнимку, в тесном взаимном притяжении супружеских тел, выполнивших каждый свой накопившийся долг. Только, если для Зины мужнин сумбур носил в ту ночь характер странной необычности, то для Петра Иваныча он же означал полное закрытие темы для сомнений в избранной им жизни.

Утром Зина поцеловала мужа в плечо и сказала:

— Петь, ты как зверь был просто вчера, когда накинулся и роздыхнуть не дал совершенно. Видать, командировка твоя кстати пришлась, хорошо на здоровье повлияла, не перегрузили вас там, видно, на сдаче объекта.

Петр Иваныч согласно кивнул и в свою очередь поинтересовался:

— Зин, а что с тем пареньком, интересно, сделалось, что тогда замуж тебя звал, да не дозвался?

— Со Славиком-то Комоловым? — удивилась вопросу Зина, — а чего?

— Комоловым? — недоверчиво переспросил Крюков, — не ошибаешься?

Зина, однако, на поправку свою внимания не обратила и отчиталась:

— Так он года через два после техникума на еврейке женился, по большой, говорят, любви и вместе со всей ихней родней в Израиль уехал, на постоянное житье. После этого сколько лет ни слуху об них, ни духу.

Ну, так, — подумал Петр Иваныч и облегченно выдохнул в подушку, — вот теперь совсем уже все, окончательно все, самый конец любому финалу позора.

Последняя капля отлива втянулась в высыхающий на его глазах берег и растворилась безвозвратно в пучине земной поверхности, твердой и надежной, как сама супружеская жизнь.

На работу он вышел на другой день после приезда, раньше отпрошенного срока на целую неделю. Первый день тоже пропал не зря: Петр Иваныч собрал увесистую продуктовую посылку для отправки в адрес семьи афганского ветерана, капитана Комарова, и дочки его, Фенечки, и написал про них прошение по линии депутатского запроса о творимых в городе Вольске безобразиях властей.

С обеда начиная, крановщик Крюков уже восседал на небесах, «вируя» бетон, «майнуя» раствор и удивляясь тому, как шустро в его отсутствие возвели опалубку для высоких этажей, почти подобравшихся уже к самой кабине башенного крана. И по этой понятной причине земля теперь стала как будто ближе к нему и, как будто, еще родней, чем была раньше, и никакие рваные грязно-серые облака не затмевали больше раскинувшийся перед его глазами чудный вид родной стороны, даже несмотря на высокую точку ее обзора. Разве что с точки этой нельзя было досмотреться до страны Израиль, в которую убыл нечестным путем незадачливый Комолов Славик со своей еврейкой-женой. Ну, да Бог с ним, со Славиком, ему и без Петра Иваныча пусто, наверно, да никчемно от прозябания на чужбине, на далекой, пустынной стороне, вдали от настоящей жизни, от натурального сливочного пломбира, незамутненного никакими посторонними присадками, и еще от многого остального, чем можно с удовольствием продолжать гордиться…

История вторая

БЕДА И СЛАВА ПЕТРА ИВАНЫЧА

С учетом получившийся жизни больше всего на свете крановщик Петр Иваныч Крюков радовался трем вещам. Но при этом они ни с любовью в привычном понимании слова, в том, какое он полноценно мог бы применить к жене своей Зине, ни с давшей слабую трещинку в прошлом году гордостью за многое прежнее хорошее ни в какой связи не состояли. Да и, правду сказать, и хорошее в Крюковом прошлом то ли имелось, то ли натурально — нет, но, с другой стороны, оно смело могло считаться и имевшимся, если поплотней сощурить глаза и не уделять особо большого внимания никаким житейским поворотам судьбы, возникшим по случайности и непрошенной неожиданности.

К первому в разряде трех основных радостей относились их с Зиной родные внуки, которые были от старших сыновей, от Валентина с Николаем. Самих внуков-школьников было три плюс одна внучка — по два получалось от каждого отпрыска. Радость от них ото всех Петру Иванычу и Зине была огромная, а взаимность отпускалась в доме деда и бабки Крюковых поровну всем, можно сказать, оптом, без раздела по количеству и вне конкретной привязки к каждому мальцу. Но если, кроме проявления ласкового тепла и радости бесконечной от наличия в семье такого продолжения фамилии, других серьезных забот у действующего крановщика Крюкова не имелось, то для Зины благодать эта оборачивалась и другим еще своим краем — нужной помощи малым внукам, дополнительным надсмотром над питанием после школы в согласованную родственную очередь, а также семейной заботой над излишками свободного времени в цикле детского воспитания. Однако, такая дополнительная к пенсионности нагрузка практически не оказывала влияния на Зинину хозяйскую по дому умелость и сноровку, и лично Петр Иваныч никак от нее не страдал, потому что так же, как и малая поросль Крюковых, получал от жены все, на что Зина была способна к моменту прожитых лет и точки совместного счастья. Не хуже крепконогой молодки летала Зина между мужем и внуками, нацеливая ухо востро на мир и порядок здесь и там, вдоль всей фронтальной оконечности большой семьи, не давая слабины ни в одном самом малом промежутке: от снабжения овощами до безотказного согласия на мужскую нужду и скорого разогрева на стол.