Газета День Литературы # 148 (2008 12) - Газета День Литературы

Теперь самое впору и мне-третьему-нелишнему подать голос в защиту поэзии, которая кому-то действительно может показаться простенькой, незамысловатой и неглубокой. Как правило, даже самые простые на первый беглый взгляд стихи Зиновьева фактически оказываются "многоярусными", предполагающими наличие достаточно устойчивой смысловой преемственности от вековых напластований русской поэзии. Вот небольшое стихотворение, абсолютно узнаваемое в реалиях современности – от быта и бытия до социального контекста:

Я гляжу на стожки, на болотину,

На курган у реки, на поскотину.

И сильнее, чем прадед и дед,

Я люблю свою малую родину…

Потому что большой уже нет.

Этот пасторально-ностальгический стих можно было бы считать самодостаточным – "сфокусированным" в точке мгновенного-настоящего и замкнутым на авторе (лирическом герое) – если бы не очевидная для всякого любителя поэзии отсылка к строкам Осипа Мандельштама из опубликованного сначала в альманахе "Ковчег" (в Феодосии, 1920 г.), а затем в "Камне" (издание 1923 г.) стихотворения, датированного 1908 годом.:

Но люблю мою бедную землю,

Оттого что иной не видал.

Впрочем, это только один из эпизодов "созвучия смыслов", ибо есть и своеобразная предыстория поэтического наследования… Назовём здесь возможный "первоисточник" – стихотворение Фёдора Сологуба (написанное в 1896 году и увидевшее свет в 1904-м), которое начинается словами: Я люблю мою тёмную землю… – и отметим "отголоски" такового в творениях Марии Шкапской и Александра Тинякова (Одинокого). Не вдаваясь в подробности, укажем, что цитируемая строка Сологуба встречается в качестве эпиграфа у Шкапской в книге стихов "Mater Dolorosa" (1921 г.), а у Тинякова – в первом разделе "Прелести земли" книги "Треугольник" (1922 г.).

Заметим разницу настроений и интонаций в стихах, разделённых исторической эпохой строительства социализма. Шкапская чувствует и мыслит соразмерно гигантским масштабам революционных преобразований, что становится очевидным с первых строк её стихотворения:

Земля моя, от Чили до Бретани

И от Плеяд до Южного Креста.

У Зиновьева предмет патриотического чувства – малая родина, с глубоким трагическим переживанием утраты: большой уже нет. Повторим за поэтом: нет большой – той самой, которая – шестая часть земли, которая в одном из стихов уже в начале книги – уходит из-под ног.

Но вернёмся к так неосторожно обозначенной нами в начале заметок "красной нити" – теме лирического и гражданского выбора и вызова .

Читатель внимательный, дотошный наверняка мне возразит – упрекнёт в торопливом прочтении и напомнит, что сказано поэтом: Я не бросаю людям вызова… (с.131) – а я с удовольствием продолжу: также нет в книге Зиновьева ничего такого, что в нашей речи определяется как "вызывающее поведение" (как правило, с подчёркнуто-неодобрительным к таковому отношением). Сам поэт, едва-едва заметив в себе некие признаки гордыни, первым себя же и предостерегает:

Да ведь ты сам не знаешь,

Что надобно тебе,

А всё грубить дерзаешь

И Богу, и судьбе.

И не столько об утешении в этом стихотворении речь, сколько об утишении, о смирении, о доверии небесам… Всегда помнит Николай Зиновьев о чувстве долга, об ответственности перед родной страной, о сострадании и многотерпении, которые необходимы для преодоления лихолетий наших, и через многие невзгоды и непомерные беды, повсеместно открывающиеся взору поэта ("Куда ни глянешь – горе, Немая стынь в груди…"), сохраняется в нём уверенность:

Только духом Бога и Отчизны

Вечно преисполнена душа.

В завершение заметок о стихах Николая Зиновьева хотелось бы привести одно из четверостиший поэта из книги "Дни, дарованные свыше" (М.: Ладога-100, 2003 г.):

Бессмертную душу ношу,

Приветствую нищего, старца.

Стихи о России пишу

Для тех, кто в России остался.

Именно так можно с достаточными основаниями говорить и о новом сборнике: это стихи для тех, кто был и остаётся здесь, кто не затрудняется сказать о себе: я – русский. А значит, написаны стихи для всех людей сочувствующих, не утративших веру в русскую душу, для великого множества настоящих знатоков и ценителей русской поэзии.

Сергей Отставнов ГОСПОДЬ ДАРУЕТ ИСПЫТАНЬЯ

Господь дарует испытанья –

Мерило радостей и бед,

Гоненья, странствия,

страданья

И веры

чувственный рассвет.

К нему бредя

по бездорожью,

Средь дел и помыслов иных

Мы постигаем Волю Божью

Через наместников земных.

Чрез их

Божественное слово,

Духовность, силу,

кротость, стать

Крупицы таинства святого

В себя стараемся впитать.

Ушёл Святейший.

Больно, жалко,

Пред волей склонимся

Творца,

Помянем миром Патриарха –

Владыку, Брата и Отца!

Пусть под напевы

чудо-звона

Душа взойдёт на небеси

К Царю небесному

с поклоном

От нашей Матушки-Руси.

Ты шёл

стезёю благородной,

Ты жизнь прекрасную

прожил,

Любовью к русскому народу

Его любовь ты заслужил!

Из сонмов воинства святого

На чад своих

с любовью зри.

Своей молитвы

добрым словом

Утешь, согрей и озари!..

Дмитрий Логинов РУС ЕСТЬ ДУХ

Именно таково наиболее древнее значение сего слова.

Хотя оно означает ещё, также, святость и свет. Поэтому князя русского величали в давние времена светлый. Так это записано в хартии мирного договора меж Византией и Русью княжения Вещего Олега. Всю землю же именуют ещё и по нынешние времена святая: Святая Русь.

И всё же наиболее древнее значение слова Рус – это Дух. Поэтому есть устоявшееся сочетание слов РУССКИЙ ДУХ. Гораздо реже говорят, например, "итальянский дух", "дух японский".

Память о значении слова "рус" хранят диалекты. Есть диалектное слово "подух", и означает оно то же самое, что и общеизвестное "парус".

Дошло до наших времён и слово "русалка". Сегодня мы знаем его лишь как прозвание духов рек. Но прежде на Руси никого не удивляли такие выражения, как "русалка поля", "русалка леса"… Ибо изначально слово обозначало просто душу чего-либо. Слова "русалка" и "рус" употреблялись примерно в смысле, как ныне "душа" и "дух".

Едва ли теперь кто помнит, как назывался единым словом церковный праздник Духова Дня – сошествия на апостолов Святого Духа. Именовался же он Русалия. Такое сведение сохранено "Словарем русского языка XI-XVII веков" (М.: Наука, 1997). "Первое значение слова РУСАЛИЯ, РУСАЛИИ – народное название церковного праздника Пятидесятницы (Сошествия Св. Духа), унаследованное от существовавшего ранее у славян и ряда других народов древнего весеннего праздника, сопровождавшегося обрядовыми играми и плясками".

Есть и ещё одно впечатляющее свидетельство. Боевой клич воинов, дошедший из глубины времен. "Мы русские – с нами Бог"!

Так почему же Он именно с нами, русскими? Какой-нибудь другой народ не хотел иметь такого Союзника на поле брани? Но клича, например, "мы американцы – с нами Бог!" что-то пока не слышно.

Наверное, дело в том, что боевой клич должен утверждать очевидное. Он тем ведь и берёт за душу. Только напоминание о ни для кого несомненной и окрыляющей истине даёт задор биться насмерть. Бог – это Дух (Ин, 4:24); мы – русские, то есть духовы, то есть божьи! И даже некая снисходительная жалость может появиться к противнику. Не ведали вы, против кого враждуете. "Как ныне сбирается Вещий Олег отмстить неразумным хазарам"…

Русский народ и ныне оправдывает своё название. То есть живет по Духу. Не в смысле, к сожалению, что все у нас и всегда по-божески. Но всё же в смысле основополагающих установок.