Дар. II часть - Владимир Набоков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
86
Было: «желтоволосая».
87
Вычеркнут другой вариант: «который раз в месяц делал с ней то-то и то-то».
88
Можно разобрать вариант к этому месту: «пять<десят?> пят<ь?> описаний тогда бы проникли в роман».
89
Приписка на полях к этому месту: «рассмотреть во втором свидании».
90
Далее вычеркнуто: «дважды, а кажется, что он видался с ней долго и много раз».
91
Над этим словом Набоков поставил знак вопроса.
92
Зачеркнуто: «Колетъ».
93
После этого вычеркнуто: «позор цивилизации», «резиновое тело».
94
У Набокова: «сутенором», как если бы он соединил «сутенера» с «тенором».
95
Вместо «наважденье лубочной жизни» было: «шутовские притязания вашего мира».
96
Вместо вписанного сверху «максимально горькой» (с очевидным намеком) были эпитеты: «другой», «страшной».
97
Зачеркнуто другое начало предложения: «Проституточка моя [...]».
98
Вместо «западные» было: «мелкие немецкие».
99
Было: «холодный сок людей безд. <ушных?>».
100
Было: «За трупом оставляя труп».
101
Затем следовало вычеркнутое: «фруктовых лавок мимо».
102
Цитата из концовки стихотворения Ахматовой «На шее мелких четок ряд...» (1913): «А бледный рот слегка разжат, / Неровно трудное дыханье, / И на груди моей дрожат / Цветы небывшего свиданья».
103
Вычеркнутый вариант последней строки: «где следа, дева, королева...» К этим стихотворным строкам на полях рукописи Набоков сделал две приписки: «Тут стихи постепенно переходят в прозу. Ф.<едор> К.<онстантинович> возвращается домой», и (против стихов): «в строчку» (то есть записать стихи в строчку — прием, не раз использованный в «Даре»). Рифмы и тематика стихотворения напоминают строки из четвертой части цикла Ходасевича «У моря» («Европейская ночь», 1927), к которым они, вероятно, и обращены. Ср.: «Опрокинул столик железный, / Опрокинул пиво свое. / Бесполезное — бесполезно: / Продолжается бытие». «Рюмочки губ» (по отмеченному у Даля значению: «рюмкою» — «воронкою», «раструбом») указывают на стихотворение Мандельштама «Ламарк» (1932), ср.: «Мы прошли разряды насекомых / С наливными рюмочками глаз». После его публикации в «Новом мире», «Ламарк» обсуждался в эмиграции и, по-видимому, своим содержанием запомнился энтомологу Набокову. Н. Оцуп писал о нем: «Глубочайшая тема мандельштамовской лирики слышится мне в одном из последних его стихотворений „Ламарк“ <...>», из которого он привел несколько строф, в том числе с этими строками (Н. Оцуп. О поэзии и поэтах в СССР // Числа. Париж. 1933. № 7—8. С. 239). Любопытно, что именно в 1941 году, когда Набоков работал над продолжением «Дара», в письме к Лафлину (от 10 февраля) относительно состава переводов русских поэтов для сборника «New Directions in Prose and Poetry», в котором он участвовал с переводами Ходасевича, Набоков упомянул «несколько стихотворений Мандельштама» для возможного перевода (Vladimir Nabokov. Selected Letters. P. 37). Кроме того, рекламы и уборные отсылают к собственному стихотворению Набокова «Поэты» (1939), напечатанному под псевдонимом «Василий Шишков» и также обращенному к Ходасевичу: «детей малолетних, играющих в прятки вокруг и внутри уборной...»; «рыданья рекламы на том берегу» (подробнее см. нашу статью «Продолжение следует. Неизвестные стихи Набокова под маркой „Васiлий Шишковъ“» // Звезда. 2012. № 7. С. 198—223). В рецензии на сборник «Литературный смотр» (1940) Набоков, уничижительно отзываясь на «Распад атома» Иванова, отметил в нем как раз «банальные описания писсуаров». Примечательно, что парижские уличные писсуары часто появляются после этого у самого Набокова в текстах, имеющих отношение к предвоенному Парижу. Кроме «Поэтов» эта деталь также возникает в «Парижской поэме» 1943 года («писсуары / за щитами своими журчат») и в «Воззвании о помощи» 1940 года («...в парижской комнате с видом на милое мутное небо, на бедную роскошь каштана, на черную веспазьянку [то есть будку писсуара — по имени императора Веспасиана, впервые введшего их в обиход в Древнем Риме], оклеенную сине-красным сензано...» / Владимир Набоков. Воззвание о помощи. Определения // Звезда. 2013. № 9. С. 117).
104
Важно, что эта «рябь на поверхности» соотнесена со словами дочери из окончания «Русалки»: «Дай руку. Подойдем поближе. Видишь, / Играет рябь, нагнись, смотри на дно», а эти слова дочери в свою очередь отсылают к главе пятой «Дара»: «Дай руку, дорогой читатель, и войдем со мной в лес. Смотри: сначала — сквозистые места...» (С. 370). Кроме того, сравнение отсылает к пятой главе романа, к тому месту, где Федор схожим образом обдумывает сочиняемые им стихи, как здесь, соблазнившись «случайным сбродом образов»: «...и умер исполин яснополянский, и умер Пушкин молодой... — а так как это было ужасно, то побежала дальше рябь рифмы...» (с. 395). Долинин, приняв «ерь» за «ер», это слово ошибочно интерпретировал как «раб» (Истинная жизнь писателя Сирина. С. 288).
105
Этот абзац остался недописанным: Набоков оставил место для его продолжения.
106
Ближе к середине страницы проведена отделительная черта, под которой записан вычеркнутый набросок описания соития из следующего далее эпизода:
«До этого. Относится ко второму свиданию.
Не зная, что придумать, чтобы продлить это состояние, он ладонью низко пригнул ее маленькую голову с серыми рассеянными глазами и врос в ее липкие уста, раскрывающиеся нарочно неохотно, но и это было не то, ибо слишком неудержимо начиналось брожение, а хотелось еще пожить<,> и он перешел к другому<,> и сзади у нее был желтоватый синяк и слишком быстро опять подступило. Он вернулся к прошлому. Глядя в небо потолка и тихо почил его по воле. <Очевидно, «почил по его воле», то есть по воле неба.> Я обожаю тебя, сказал он безнадежно и, повернув ее к себе, поцеловал ее в сладкие, еще горячие губы. Mais aussi tu <ami?> très gentil — снисходительно-дружески (и, вероятно, думает который час — но в этом-то безнадежном отсутствии — вся [sic!] смысл [было: „сила“] моего блаженства). Она захлопотала [...]».
107
Текст от слов «ладно» до «горничиха» — рабочая запись на верхнем поле. Возможно, Набоков хотел подобрать к русскому слову «требовательней» подходящее французское слово и, чтобы не забыть об этом, написал его в латинской транскрипции.
108
Все, что пожелаешь... степенно (фр.)
109
Вот те на! (фр.)
110
К этой рабочей записи приписка на полях: «Относится ко второму свиданию».
111
Далее в рукописи вычеркнуты следующие строки: «Наверстать потерянное в прошлом, обмануть будущее. Удесятерить ее образ, пока она здесь, живая».
112
Вычеркнуто: «Перекладывать и опять удалять».
113
Из стихотворения Пушкина «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем...» (1830?): «Порывом пылких ласк и язвою лобзаний / Она торопит миг последних содроганий!» Это стихотворение написано александрийским стихом (шестистопный ямб с цезурой после третьей стопы). Вместо «александрийских» было: «шестистопных». Вычеркнуто другое начало предложения: «Кем это сказано? <«Торопит миг...»> У него сказано к жене [...]». По-видимому, Набоков имел в виду, что у Пушкина в первой части стихотворения речь идет о блуднице («вакханка молодая»), а во второй — о жене («О, как милее ты, смиренница моя!»), о которой он говорит в конце: «И оживляешься потом все боле, боле — / И делишь наконец мой пламень поневоле!» К этому месту, возможно, должна была относиться не получившая развитие пушкинская тема различия между близостью с проституткой и с женой, набросанная в рабочей записи, предваряющей встречу с Ивонн: «Какая она изящная, жалкая, и что у нее один любовник за другим...»; и следом — стыдливое увещевание Зины (по-видимому, в момент близости): «Ах, Боже мой, Феденька, не нужно, — говорила она тихо и с какой-то рассеянной [машинальной, увещевательной] <интонацией>, как бы думая о чем-то другом, но тоже незначительном, — ну, право же». В последнем завершенном романе Набокова «Взгляни на арлекинов!» (1974) такова же вторая жена повествователя Аннетта, носящая имя пушкинских возлюбленных: «...теперь я рад тому, что никогда не был настолько глуп и низок, чтобы не заметить восхитительного контраста между ее воспаленной стыдливостью и теми редкими моментами сладостной неги, в которые на ее лице появлялось выражение детской сосредоточенности, торжествующего наслаждения, а кромки моего недостойного сознания начинали достигать ее слабые стоны» (Владимир Набоков. Взгляни на арлекинов! Пер., прим. А. Бабикова. Изд. 2-е. СПб., 2014. С. 128).
