Афонин крест - Сергей Бетев

— Хорошо, — весело откликнулся Петрусь, и Афоня впервые увидел, как он побежал бегом. Уже издали услышал от него:

— Спасибо!

— Ничего, Петро, — тихо проговорил Афоня вслед. — Обязательно доживем: после зимы всегда лето идет…

А немцы рвались к Москве. И, может, впервые все почувствовали, как близка она от Купавиной. И ждали, ждали того главного, что повернет войну в обратную сторону. Не могло быть иначе! Эшелоны тянулись все на запад, на запад, загораживая дорогу встречным поездам. Солдаты уже не отходили от вагонов, только ворчали зло на дежурных, будто они виноваты за вынужденные задержки.

Зима понемногу добавляла снега, день ото дня набирали крепость морозы, скрашивая утренники мохнатыми куржаками — зимними инеями.

К Афоне забежал Петрусь.

— Здорово, Петро! Как раз к чайку поспел, — приветливо встретил его Афоня. — А у меня пареная калина есть: чистое варенье!

— Да нет, — смутился Петрусь. — Погреться я. Хорошо у вас, тепло.

— А дома-то холодно, что ли?

— Холодно. Дров почти нет. Уголь срезали, полтонны дали на всех. А зима-то впереди.

— Верно, впереди.

Афоня подвинул к Петрусю кружку, сам положил в нее калины. Скоро мальчуган разопрел от чая, расстегнул пальтишко. Поделился:

— В пальто и дома не холодно. Только классные задания выполнять трудно. Руки мерзнут.

— А ты часок-другой похлопочи, дров-то сам и запаси. Вот и будет тепло.

— Где их возьмешь? Все мерзнут. Даже в школе в пальто разрешили сидеть.

— А мы обманем зиму-то, не трусь, Петро. Завтра после школы прибегай ко мне. Только санки захвати.

На другой день Петрусь явился не один, а с двумя мальчиками. У всех были санки.

— Артель собрал? Молодец! — весело встретил их Афоня. Он уже был готов, подпоясал полушубок веревкой, шею повязал по воротнику стареньким дырявым шарфом, держал в руке большие собачьи рукавицы.

— Эдик и Глеб из Москвы, — знакомил Петрусь товарищей с Афоней. — Больше недели здесь живут. Тоже мерзнут.

— Погодите, нынче все согреемся, — обнадежил Афоня.

Опираясь на суковатую палку, возглавляя ребячий обоз, Афоня шествовал по Купавиной. Переставшие всему удивляться, купавинцы невольно останавливались: никто из них не видел, чтобы когда-то Афоня зимой отправлялся в путь дальше, чем до конторы ОРСа, где он получал зарплату. Женщины смотрели вслед и по-доброму объясняли:

— Опять старик чего-то удумал, дай бог ему здоровья! Сам на трех ногах, а все с ребятами, все с ними.

Возле бани Афоня повернул в сторону березовой рощи. И удивился:

— Кто-то опередил нас. Глядите, дорожка протоптана.

— А здесь хоронят, — объяснил Петрусь.

— Кого хоронят?! — удивился Афоня.

— А всех, кого придется, — говорил Петрусь. — Только вчера какого-то дяденьку закопали: на станции умер. Проезжий.

— Вон что…

Больше Афоня не спрашивал. Тихонько шагал вперед. Высокие березы в одиночку и стайками стояли недвижно, боясь пошевелиться под пуховым покровом куржака. Росли они в роще редко, и, видимо, у каждой была своя судьба. Иные тянулись в небо, тесно прижавшись друг к другу. Другие же от самого комля отстранялись в сторону, словно повздорили еще в молодости и за долгую жизнь так и не помирились. Еще больше отличались друг от друга одиночки. Вон ту когда-то пригнул ветер к земле, и она, перепуганная, почти по самой земле стлала свой ствол, только потом насмелилась, упрямо устремилась вверх. А недалеко от нее, такую же непослушную, ветер надломил в сердцах. Но она справилась с увечьем: рану затянуло некрасивой большой шишкой-опухолью. И хотя ствол сильно искривился, она жила, как живут горбуньи, перестав сетовать на свою судьбу. Были и гордые одиночки-красавицы. Устояли в свое время. Но и этих берут годы, незаметно подкрадывается старость: зеленые плети их давно тянутся к земле.

Снежная тропка вывела путников на небольшую полянку, на которой рядком, укутавшись снегом, обозначая себя невысокими столбами и крестами, притихло до десятка холмиков.

— Все приезжие? — тихо спросил Афоня.

— Все.

Афоня снял шапку, задумавшись, потом заторопился:

— Теперь без дороги пойдем, ребятки, собирайте силушку.

За рощей начинались болотинки. Афоня вел ребят высокими взгорками, где снегу было меньше и шагалось легче. Через час добрались до леса. Почти у самой опушки Афонины спутники запутались в чаще, с хрустом и треском проваливаясь в снег.

— Вот вам и дрова, молодцы!

Афоня выдернул из-под неглубокого снега сушину, отряхнул ее, ловко обломал сучки. Ребята сразу сообразили, что к чему, весело принялись за работу. Не прошло и получаса, как три возка сухарника, крепко стянутые веревками, были готовы. Связал Афоня охапку и для себя.

— А волки здесь есть? — спросил Глеб.

— Для них еще пора не пришла. Они потом загуляют, — ответил Афоня. — А пока можно без опаски ходить…

На следующий день мимо Афониной сторожки прошествовал целый санный поезд. Десятка два ребятишек, которых по Афониному совету возглавлял Васька Полыхаев, отправились в лес. Смотрели на ребятишек купавинцы и радовались: до чего же добрые мужики растут, в нужде только и разглядели, какие они помощники.

…Недолго баловала зима ясными днями. Враз засвистела шальными ветрами, завьюжила беспросветными снегопадами, перехватила метровыми сугробами дороги, завалила лесную чащу до неприступности. И тогда посоветовал Афоня Петрусю взять ведро и сходить на станцию.

— Только днем иди, а то под поезд угодишь, — наказывал он. — Пойдешь меж путями и наберешь угля. Много его с платформ-то сваливается.

Петрусь принес со станции полных два ведра. За ним потянулись и другие ребята. А через неделю милиционер Силкин, заглянув к Афоне в сторожку, нервно крутил цигарку и жаловался:

— Какая-то холера научила малышню по станции ползать: вместе с углем весь мусор собрали. Понимаешь? Не жалко, конечно, но ведь задавит какого-нибудь полоротого, начальство заездит. Чистая беда! — И просил почти жалобно: — Хоть бы ты им приказал, как ихний руководитель…

Афоня сочувствовал, угощал Силкина кипятком, в просьбе не отказывал:

— Остепеню ребятишек.

И только появилась возле сторожки ребятня, упрекнул всех сразу:

— Сколько раз учил: не попадайтесь на глаза Силкину! Вся хитрость у вас вымерзла. Когда воевали, так где надо и где не надо дозоры выставляли, а тут от одного Силкина укрыться не можете. Этакий позор! Мне за вас, можно сказать, выговора летят…

Ребята виновато молчали.

Силкин после этого не приходил.

7.

В самый вьюжный день долетела до Купавиной весть о разгроме немцев под Москвой. Легче показались и нужда, и думы, точившие хуже всякой болезни.

Отправлялись со станции эшелоны на запад, с места набирая скорость. Заиндевелые теплушки взрывались веселым солдатским хохотом, а то и звонкой песней под перебористые гармошки. И только зима вдруг сдурела. Без роздыха неделями загуляли бураны, напрочь скрывая все дороги, останавливая железнодорожные составы. Купавинские путейцы не слезали со снегоочистителей, в них спали, в них ели. С рассветом в домах оставались лишь старики да старухи с малыми ребятишками, а бабы, не ожидая приглашения, собирались в бригады и торопились на железнодорожные пути. К полудню, отменив в школе уроки, освобождали от занятий школьников, и малая их силенка, как свежая капля крови, вливалась в труд старших. Как на фронте, дважды, трижды в неделю Купа-вину поднимали по тревоге ночами — отбиваться от внезапных буранов. А если стояли в это время на путях воинские эшелоны, то и солдаты брались за лопаты.

И шли, шли на запад эшелоны.

Нет! Не могло быть из-за купавинцев задержки в победе!

Холода загнали ребятню в дома. В школе редкий день не отменялись занятия. И двери Афониной караулки, занесенной с трех сторон снегом под самую крышу, тоже открывались от случая к случаю.

К февралю отпустило. Но улица Купавиной не зазвенела шумливыми ребячьими голосами. Мальчишки ходили в клуб, не пропуская ни одного боевого киносборника, — по привычке табунились возле Афони, рассказывая про войну и подвиги. Но глаза их оживлялись ненадолго. И тогда Афоня видел, какими маленькими стали их личики, обтянутые тонкой и бледной кожей.

Давно еще, перед ноябрьским праздником и перед новым годом, в магазине по карточкам выдавали по литру разливной водки. С той поры водка нетронутая хранилась в четверти под Афониным топчаном. Промтоварные талоны Афоня использовал тоже аккуратно. Там же, под топчаном, в деревянном баульчике под бельишком хранилось два куска Сатина на рубашки, неношеные рабочие ботинки на кожаной подошве, пробитые медными гвоздями, каких теперь уже не делали. И еще глубокие женские калоши (их однажды продавали по промтоварной карточке: не отказываться же!). Кроме того, ненадеванной лежала спецовка последней выдачи: телогрейка и ватные штаны. Даже пол-литра разливного одеколона имелась: его тоже продавали как-то раз, и не по карточкам, а по спискам, — кто хотел, тот брал. Словом, кое-что в запасе было.