Роман от первого лица - Николай Беспалов

Помню, как пестрели страницы газет словосочетанием – Уренгой-Помары-Ужгород.

Трубы с двухслойным полиэтиленовым покрытием для него частично поставлял комплекс трубоэлектросварочного цеха №2 Харцызского трубного завода. Крупнейшего в Европе по производству газонефтепроводных труб диаметром 1220 и 1420 мм на рабочее давление 7,5. Эти данные я почерпнул еще тогда, в начале восьмидесятых годов двадцатого столетия.

Когда мне пришлось отдыхать неделю в Гаграх, там тоже было много отдыхающих с нашего великого Севера. Но тогда никто не утонул. Но привычка «широко гулять» у северян осталась. Такая примета времени.

– Я хочу быстрее домой, – хнычет, всегда выдержанная жена офицера запаса.

– Оля, я быстрее самолета тебя в Ленинград не доставлю.

«Интересно, какой у неё срок?», не ради праздного любопытства задается вопросом Виктор. У него на исходе гомеопатические шарики. В больших сомнениях пребывает муж насчет беременности своей жены. В очень больших…

Отчего так? Это их с Ольгой дело. И дело это сугубо личное.

Автобус до аэропорта в Адлер едет долго и мучительно. Крутые повороты. Крутые откосы. Тут и здоровый человек стушуется. А что говорить о хрупкой и не совсем здоровой женщине. Дважды шофер автобуса, усатый грузин останавливал машину. Когда в третий раз Оле стало плохо, он выразился вполне определенно: «Беременным надо ездить на электричке, а то другой пассажиры на самолет опаздывать станут».

А Ольга думала об одном – это так болезнь проявляется. Мне доехать бы до дома, а там уж и умереть. А еще она подумала: «Сколько бога не моли, а жизнь сильнее его».

Виктор сжимает кулаки: «Я этому нацмену рожу-то набил бы. Если не нужда попасть в аэропорт».

Я встречусь с Виктором Ивановичем, когда ему будет шестьдесят лет. Что для мужчины шестьдесят лет? Зрелость. Так я рассуждаю сейчас, когда мне самому шестьдесят. Старик? Старик. Но как он выглядел. Опустившийся, неопрятно одетый, не бритый и дурно пахнущий тип. Вот его облик.

Но больше всего меня поразило его поведение.

Август восемьдесят девятого. Общество буквально пропитано чувством вседозволенности, которую лжедемократы называют свободой. Как-то еду по одному из проспектов города, он не из центральных, но достаточно нагруженный автомобильным движением. Что ни километр вывеска – «шиномонтаж». А салоны видеопроката? Мало ли таких примет того времени?

Затеянная выходцем из Ставрополья названная им перестройка, а, по сути, развал страны выходила на «финишную прямую». НИИ, где я служил почти тридцать лет медленно, но верно разваливалось. Точнее, его разваливали люди из Москвы. Я не желал быть выброшенным «из кресла» и потому загодя готовил себе «пути отхода». В то утро я ехал в Инженерный Замок. Точнее в организацию, которая тогда еще размещалась в нем.

Увидел Виктора Ивановича одиноко сидящим на садовой скамье на Каштановой аллеи, ведущей к входу в последнее убежище императора Павла.

Он грустно глядел на скульптуру прадеда убиенного императора Павла Первого. Его руки скорее рабочего, нежели учителя были опущены между колен. Плечи опущены. Скорбь и немощь читались в его облике. Меня ждали в Инженерном Замке, но я не мог пройти мимо моего бывшего учителя.

– Что Вам от меня надо? – агрессивно ответил Виктор Иванович на мое вполне радушное приветствие.

Извинившись, сам не зная за что, я поспешил. Меня ждали в Инженерном замке. Переговоры о моем предполагаемом переходе на службу сюда не состоялись по причине отсутствие стороны визави. Посетовав на неисполнительность товарища (еще пока товарища), я вышел из двора замка. Все также скакал куда-то прадед владельца Замка. Все так же блестел олонецким мрамором постамент. Бартоломео Карло Растрелли может спать спокойно – творении его пережило блокаду Ленинграда и как прежде украшает город.

Постоял у памятника. Прочел, в который раз, – «Правнук прадеду». Возвращаться в свой НИИ нет никакой охоты. Есть большое желание крепко выпить. Но где?! Этот молоканин позакрывал все злачные места. А спиртное хрен купишь просто так.

Отрындели телевизоры выступлениями на съезде народных депутатов. Отбарабанили касками шахтеры. И что они требовали? Сорок три пункта и один хлещи другого. Мне запоминались три из них: Предлагаем Верховному Совету СССР пригласить в страну экономиста Леонтьева В. В. для разработки конкретной экономической модели выхода страны из экономического кризиса. Предоставить полную экономическую и юридическую самостоятельность шахтам. И особенно «оригинальный» – дисциплинарный устав отменить и ликвидировать ПДК (постоянно действующие комиссии по технике безопасности).

Мало кто знал тогда кто таков этот американец русского происхождения. Так откуда о нем узнали шахтеры? Кто им подсказал это?

И будет создан Леонтьевский центр в Санкт-Петербурге. Читай, центр по развалу народного хозяйства СССР.

Виктор Иванович сидел на садовой скамье все в то же позе. Я, было, решил пройти мимо, памятуя его нелюбезный ответ, но он окликнул меня.

– Я вспомнил, кто Вы. Вы из моего класса. Все вы бездари отличники. Вы свои пятерки попой высиживали, – злоба нарастала. Мне стало не по себе. Я никогда не был «круглым» отличником. Слыл в школе проказником. Уйти я не мог. Так сказать, воспитание не позволяло. Единственное что я себе позволил, так это отсесть от бывшего учителя литературы, А он продолжал распаляться, – Видите, правнук прадеду памятник поставил. Фига с два. Растрелли его сделал еще при Петре, – я поражался его эрудиции и при этом его облику и той озлобленности, что так не свойственная была прежнему Виктору Ивановичу.

Прошла группа молодых людей. Громко говорящая и шумная. Обычные парни и девушки. Не такими ли мы были в их годы?

– Вы видели? – Виктор Иванович выбросил вперед руки со сжатыми кулаками, – Эти мать родную готовы продать за бутылку американского пойла.

Мне стало немного жалко его. Пораскинув мозгами, решил, а он правильно мыслит. Неожиданным был переход его речи.

– Вы что сами-то пьете? Или Вы московский трезвенник пьете только воду? – в этот момент он противно рассмеялся, – Все вы импотенты.

Бывший учитель, а то, что он бывший у меня не было сомнений, резко встал.

– Страна импотентов. Ничего не можете! – и сразу опять переход. Тихо и мирно спрашивает, – У Вас на бутылку не найдется? Я отдам.

Поразительно! Десять минут назад я сам желал выпить, но не знал, где купить спиртное.

Вытащил деньги из портмоне. Руки Виктора Ивановича задрожали.

– Давайте быстрее и сидите тут. Я быстро, – вырвал у меня деньги и трясущимися походкой пошел в сторону Фонтанки.

Пока я жду Виктора Ивановича из 1989 года, вернемся в год шестьдесят четвертый.

В самолете Ольге опять стало плохо. Виктор ни бельмеса не смысливший в медицине, списывал эти приступы на беременность жены. Все прояснилось дома. Врач скорой помощи коротко и емко сказал: «У Вашей жены сильней токсикоз. Но не от беременности, коей у неё нет. Рак четвертой стадии. Своей поездкой на Юг вы стимулировали процесс».

Умирала жена в больнице. Сжалились над майором в запасе и положили Ольгу в госпиталь: «Дружище, мы таких больных не берем. Но ради нашей дружбы твою жену возьму», сказал бывший военный медик, и добавил: «Одно могу, облегчить её страдания. Наберись мужества».

Дождь лил три дня. Отправив Свету к тетке в поселок Лисий Нос, Виктор Иванович почти поселился в госпитале. Ольга то впадала в беспамятство, то приходила в себя. Но ненадолго. Боль одолевала женщину, и она почти теряла рассудок.

– Ты с ней все равно говори, – советовал знакомый врач.

Виктор и говорил. Спроси его потом, о чем он говорил с женой, он не ответит. Одно он знает точно, перед тем как его Оля перестала дышать, он почувствовал легкое её рукопожатие.

Хоронил жену майор один. Даже дочку не повез на кладбище. Его спрашивали некоторые: «А друзья Ольги?» И он отвечал: «Не видел я друзей у койки моей жены». Оставим это на совести Виктора.

Когда гроб с телом Ольги закрыли, и рабочие были готовы опустить её в могилу, майор достал пистолет. Мужики в оторопи остановились, решив, что убитый горем муж застрелится.

– Продолжайте! – приказал Виктор и добавил, – С собой кончать, не намерен.

Три выстрела вспугнули кладбищенских ворот, и громкое их карканье огласило окрестности.

– Ты настоящий мужик, – одобрили кладбищенские рабочие несанкционированный властями салют.

«Всю жизнь буду проклинать себя за этот отпуск на Черном море», сверлило мозг Виктора.

Свете не пришлось врать и выдумывать разные сказки. Она просто и как-то по-взрослому сказала отцу.

– Мама умерла. Теперь, папа, ты старший, а я хозяйка. Я справлюсь.

В конце шестьдесят пятого года я, будучи уже студентом первого курса Ленинградского кораблестроительного института, впервые в жизни пережил смерть близкого нашей семье человека.