За нами Москва. Записки офицера. - Баурджан Момыш-улы

Выйдя на улицу, я услышал голос младшего лейтенанта Степанова, командира взвода связи нашего батальона. Он кого-то спрашивал:

— Где комбат?

— Степанов! — окликнул я его.

— Я!

— Что, все прибыли?

— Нет, товарищ комбат. Мы только с Киреевым пришли узнать, как у вас тут...

— На что вы с Киреевым мне тут нужны! — крикнул я на Степанова. — Где взвод связи, где хозвзвод, где санитарное отделение? Где они?

— Товарищ комбат, разрешите... Майор из штаба дивизии приказал: весь обоз направить назад, на ту окраину города... Мы с Киреевым не удержались и прибежали... — захлебываясь, видимо, от обиды, доказывал Степанов.

— Хорошо, что пришли, — буркнул я, как бы извиняясь за свои окрики. — На кухнях что-либо варилось?

— Во всех, товарищ комбат, варилось. Борисов сам с четырьмя повозками задержался с получением продуктов и боеприпасов...

Итак, батальон разорван на три части. Такая неразбериха ничего хорошего не предвещала.

Слышу команды, движение строящихся, потом тяжелые мерные шаги. Рота Попова ушла. А я все продолжаю стоять у аптеки. Никак не могу отделаться от смутного дурного предчувствия.

— Киреев, вы здесь? — спрашиваю я, как бы очнувшись, заметив во тьме грузную фигуру фельдшера нашего батальона.

— Так точно! — отвечает он. Тогда, кроме Киреева, никто в батальоне не отвечал «так точно!» или «никак нет!»: в те времена такие ответы Красная Армия отвергала как наследие старой армии. А Киреев — старый солдат — никак не мог примириться, по его мнению, «с фамильярностью» красноармейцев с начальством. Он, пожалуй, не возражал бы, как служака старой армии, добавить к «так точно» и «вашбродие»... Он был опытным службистом.

— Этот дом — бывшая аптека здешнего ветеринарного пункта племхоза, — сказал я Кирееву. — Организуйте здесь медпункт нашего батальона.

— Слушаюсь! — откозырнул фельдшер.

— Степанов, где мы стоим? — спросил я, позабыв, что сам недавно, перед принятием решения, сориентировался и определил точку нашей стоянки.

— Рабочий поселок фабрики имени Ленина, дом племхоза.

— А что эта фабрика делает?

— Одеяла-покрывала...

— А, говоришь, одеяла-покрывала…

— Да, товарищ комбат...

— Ты знаешь, батальон наш был подобен короткому одеялу, которое потянешь на голову — ноги остаются открытыми, потянешь на ноги — голова остается открытой, а теперь он подобен одеялу, разорванному на три куска. Вот стою и не знаю, как сшить эти куски.

— Ничего, товарищ комбат...

— Нет, брат, раньше батальон в руках держал, сегодня худо — рассыпал и собрать не могу. Ты иди и позови обратно, приведи сюда Борисова и санитарку.

— Есть, товарищ комбат.

Степанов ушел.

Я остался один.

Филимонов не идет, Попов оторвался — чего же я жду во тьме рассвета? Пошел к бойцам роты Краева — боевая, поредевшая вторая рота нашего батальона. Она еще под Новлянском первой контратакой гнала немцев, не принявших вызова на рукопашный бой.

Бойцы сидели по гребешкам кювета, спиной к ветру. Ко мне подошел Краев.

— Промок?

— Так же, как и вы, товарищ комбат.

— Твои не распустят нюни?

— Нет. Потерпим, товарищ комбат...

Разговаривая так, мы с Краевым пошли мимо бойцов по дороге.

— Закуривай! — скомандовал я.

Бойцы жадно затянулись самокрутками, пряча их в рукава.

Мы с Краевым еще раз молча прошлись.

— Да, товарищ комбат, только до своих добрались...

— К теще на блины, думал, — с иронией прервал я Краева. — Нет, брат, на войне тому не бывать.

— А как дальше, товарищ...

Вдруг где-то вдалеке, куда ушла рота Попова, раздались звуки одиночных выстрелов. Потом застрекотал пулемет.

— Чей это пулемет залаял, Краев?

— Не наш, товарищ комбат...

— Может быть, наш?

— Нет, товарищ комбат, не наш. Чую по повадкам, Наши приучены вести прицельный огонь короткими очередями, а немцы палят почем зря — по белому свету. Ох, до чего же они любят шуметь...

Как бы в подтверждение слов Краева, снова застрекотал пулемет предлиннющими очередями.

— Слышите, товарищ комбат: станковый бьет. Он выпустил пол-ленты — и без толку. Только пужать мастера. Как я заметил, товарищ комбат, немцы ночью неладно делают.

— Как?

— Ракетами освещают небо, потом устраивают пальбу. Конечно, они при свете ихней ракеты никого не видят и палят куда придется. Но он, подлец, умеет страшить людей.

— Подымай-ка людей и идите по своему азимуту, а то вы здесь засиделись. Филимонова ждать не будем.

И Краев со своей ротой ушел.

— Рахимов, вы знаете, что бестолковщина, потемки, неизвестность играют с нами шутки?

— Да, товарищ комбат, — грустно вздохнул Хабибулла. — Бозжанов будто сгинул. Ни от Филимонова, ни от Попова никаких вестей.

— Вы оставайтесь здесь, Хаби. Дождитесь Филимонова и, как только он прибудет, направьте его по маршруту. Потом дождитесь Степанова. Когда он вернется, организуйте связь... Я пойду к Попову, Краеву.

— Что вы, товарищ комбат! В такую тьмищу идти одному?

— Все равно, Хаби, играем втемную. — Сказав это, я направился к выходу.

Рахимов крикнул:

— Маршал! Идите с комбатом.

Меня догнал лейтенант Тимошенко, которого, все, кроме меня, звали просто Сеней. Этот розовощекий юноша был однофамильцем и тезкой маршала Семена Константиновича Тимошенко, поэтому мы иногда звали его в шутку «Маршалом».

— Ну, пойдем и посмотрим, что там впереди делается...

Мы пошли по лужам, по месиву, спотыкались, скользили, шлепались. Вошли в ложбину — стало ещё темнее... Перед нами бушевала река. Я знал ее по карте, где она была обозначена тонкой голубой волосинкой с громкой надписью «р. Лама». Я усмехнулся тогда и подумал: «Что за привычка у русских сопку называть горою, а ручей — рекою». В сухую погоду эту Ламу, наверное, можно перейти, не зачерпнув голенищами. А сейчас она вздулась и беснуется от притока дождевой воды.

— Что, товарищ комбат, поплывем? — спросил Тимошенко, когда мы остановились на берегу.

— Зачем плыть, перейдем вброд. Ведь Попов и Краев перешли же.

— Тогда разрешите мне идти первым, товарищ комбат.

— Валяйте.

Тимошенко, сделав два шага, бултыхнулся в воду и исчез. Я отпрянул назад. Слева раздался голос:

— Здесь очень глуб... — захлебнулся и умолк.

Я побежал по берегу налево. Лама бурлила, пенилась, во тьме играла волнистая грива. Я бежал, окликая:

— Тимошенко! Сеня! Тимошенко!

Слева, рядом со мною, из бурного потока раздался возглас:

— Ауп!

Я бросился в воду. Холодная волна сильно ударила в лицо. Потянуло вниз, потом повернуло и понесло, закружило. Глотнув раза два густую, грязную воду, я начал барахтаться. Потянуло опять вниз, повернуло, стукнуло обо что-то твердое. Я снова хлебнул воды, уцепился за что-то, поднял голову: надо мной, как сказочный гигант, нависали перила моста. Выкарабкался на берег. Меня затошнило.

— Тимошенко!.. Сеня! — опять позвал я, но ответа не было.

Я прошел небольшое расстояние по берегу в надежде найти Тимошенко, но тщетно. Сев на какой-то бугорок, разделся, стал выжимать одежду. Сначала меня обдало холодным воздухом, затряслись колени и руки. Начал работать быстрее — мне показалось, что я согрелся.

Поднявшись на гору, я наткнулся на глубокую колею, продавленную в грязи. Стрелка светящегося компаса и направление колеи образовали угол азимута на Тимково, У нас в батальоне было единственное орудие на твердых колесах (остальные — на резиновом шасси), которым командовал сержант Аалы Джиенышбаев. Он мне запомнился еще по Талгару со своим настоятельным требованием дать ему самых лучших артиллерийских лошадей, так как его орудие на жестких колесах. Я тогда удовлетворил его просьбу и про себя подумал: «Дельный сержант».

— Это, значит, следы джиенышбаевского орудия, — произнес я вслух. — Колея приведет меня к Попову.

Все Тимковское плато оказалось пахотным полем. Оно так сильно впитало дождевую воду, что превратилось в вязкую грязь.

Когда я прошагал с трудом, как муха по меду, метров около двухсот-трехсот, колея пушки слилась с дорогой, обыкновенной проселочной. Дорога пошла вниз. По колеям бежала вода. Я пошел по твердым целинным обочинам.

В небе завиднелись ракеты. Это немцы освещают местность. Затем застрекотал пулемет длинными очередями. Судя по траектории трассирующих пуль, пулеметчик вел огонь с рассеиванием по фронту и в глубину, Вдруг мимо меня просвистело несколько пуль. Я шлепнулся наземь. Затем стало тихо. Вблизи никаких признаков боя. Внизу затявкала собака. Минут через десять в воздух опять взвились ракеты, опять очереди трассирующих пуль пунктирами прорезали темное небо. Значит, немцы в Тимкове. А где же Попов?

Я послал Бозжанова и Синченко к Филимонову, Рахимова оставил в племхозе, Тимошенко потерял в пути, шел по следам Попова, который должен был завязать бой в Тимкове. Никого нет. Я впервые оказался в одиночестве. Это не делает мне, как командиру, чести. Если бы одна из шальных пуль, что недавно просвистели мимо, задела меня, убила бы или ранила, или еще хуже — я попал бы в руки немцам, что тогда?