НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 25 - Еремей Парнов

Писатель с трудом поднимается, ощупывает голову, рассматривает волосы на пальцах.

— Пошли, — говорит Проводник. — Все равно не сосчитаешь… Профессор, вперед.

Они вступают под истлевшую от времени маскировочную сетку. Видимо, когда-то здесь были пулеметные позиции: валяются патронные ящики, вросшие в землю пулеметы, занесенные песком каски и противогазы.

— Привал, — объявляет Проводник.

Все стоят неподвижно. А вокруг тишина, только посвистывает ветер и шуршит мятая грязная газета, обмотавшаяся вокруг ноги Профессора.

— Погодите, — говорит Писатель. — Ноги что-то… шалят…

— Что это было? — спрашивает Профессор, не оборачиваясь.

Писатель нервно хихикает, а Проводник говорит:

— Не знаю я… Было и прошло, и слава богу. — И шипит, озираясь: — Экое дрянное место!

Они расположились в тени маскировочной сетки. Проводник разливает в протянутые стаканчики спиртное. Все выпивают.

— Как у вас аппетит, Профессор? — спрашивает Писатель, с отвращением откусывая от крутого яйца.

— Признаться, неважно, — отзывается тот.

— Пива бы сейчас, — вздыхает Писатель. — Холодненького! В глотке пересохло.

Проводник сейчас же разливает еще по стопке. Профессор осторожно спрашивает его:

— Долго нам еще?

Проводник молчит, а потом угрюмо отвечает:

— Не знаю.

— А по карте?

— А что по карте? Потом, разве это карта? Масштаба нет. Дикобраз, правда, за двое суток обернулся, так то Дикобраз.

— Какой Дикобраз? — спрашивает Писатель.

Проводник усмехается, неторопливо закуривает.

— Дикобраз — это, брат, не нам чета. С первых дней начал, меня водил, когда я подрос. Большой был человек. Ас.

— А почему — был? — спрашивает Писатель. — Он что…

— Во-во. То самое. Уходил вдвоем-втроем, а возвращался один. Вот вам бы с ним сходить… — Он неприятно смеется, переводя взгляд с Профессора на Писателя и обратно. — А впрочем, досюда бы вы и с ним дошли. Ладно! — обрывает он себя. — Вы как хотите, а я присплю немного. Да не галдите здесь… И не вздумайте здесь разгуливать…

Проводник засыпает, положив голову на рюкзак, а Профессор с Писателем прислонившись спинами к глиняному откосу, курят и беседуют:

— А что с ним все-таки случилось, с этим асом? — спрашивает Писатель.

— Он единственный, кто до места добрался и вернулся, — отзывается Профессор. — Вернулся и в два дня разбогател… Немыслимо разбогател… — Профессор замолкает.

— Ну?

— А потом повесился. Через неделю.

— Почему?

Профессор пожимает плечами.

— Темная история. Он снова собирался туда, вдвоем с… нашим… Наш пришел к нему в назначенное время, а Дикобраз висит. А на столе — карта и записка с пожеланием всяческих успехов.

— А может быть, наш-то его и… того?

— Да. Он может, — легко соглашается Профессор.

Некоторое время они молча курят.

— А как вы полагаете, Профессор, это самое место действительно существует? Где сбываются желания…

— Дикобраз разбогател. Он всю жизнь мечтал стать богатым.

— И повесился…

— А вы уверены, что он шел затем, чтобы разбогатеть? Дикобраз этот? Он что, говорил кому-нибудь, зачем он ходил в Зону? Просто на самом деле человек никогда не знает, чего он хочет. Существо сложное. Голова его хочет одного, спинной мозг — другого, а душа — третьего… И никто не способен в этой каше разобраться. Во всяком случае, здесь речь идет о сокровенном. Вы понимаете? О сокровенном желании!

— Это верно, — говорит Писатель. — Это очень верно вы говорите. Давеча вот я сказал, что иду сюда за вдохновением… Вранье это. Плевал я на вдохновение…

Профессор с любопытством смотрит на него.

Писатель, помолчав, продолжает:

— Хотя, может быть, и в самом деле за вдохновением… Откуда я знаю, как назвать то, чего я хочу? И откуда мне знать, что я действительно хочу того, чего я хочу? Это какие-то неуловимые вещи: стоит их назвать, и их смысл исчезает, тает. Как медуза на солнце. Видели когда-нибудь?

Профессор опускает глаза и принимается рассматривать свои грязные обломанные ногти.

— Ну-ну. Кстати, должен вам сказать, что вам… Именно вам — вообще ходить туда противопоказано.

Писатель лицемерно кивает.

— Ну да, ну да… Я, конечно, не ученый… Вот вы — другое дело1 Вы в самом деле ученый? Тогда конечно! Эксперимент, факты… Истина в последней инстанции. Только, по-моему, фактов не бывает. Их вообще не бывает, а уж здесь, в Зоне, и подавно. Здесь все кем-то выдумано, неужели вы не чувствуете? Все это чья-то идиотская выдумка! Нам всем морочат голову. Кто — непонятно. Зачем? Тоже непонятно.

— А может быть, все-таки интересно узнать: кто и зачем?

— Да не в этом дело! «Кто и зачем»? Что толку от ваших знаний? Чья совесть от них сделается чище? Чья совесть от этого заболит? Моя? У меня нет совести, у меня есть только нервы. Обругает какая-нибудь сволочь — рана. Другая сволочь похвалит — еще рана… Им ведь все равно, что я пишу! Они все сжирают! Душу вложишь, сердце свое вложишь — сожрут и душу и сердце. Мерзость вынешь из души — жрут мерзость… Им все равно, что жрать. Они все поголовно грамотные, у всех у них сенсорное голодание… И они все жужжат, жужжат вокруг меня — журналисты, редакторы, критики, бабы какие-то непрерывные… А потом они хвастаются перед мужьями, что я соизволил с ними переспать! И все они требуют: давай, давай! И я даю, а меня уже тошнит, я уже давным-давно перестал быть писателем… Какой из меня к черту писатель, если я ненавижу писать, если для меня писание — это мука, постыдное неприятное занятие, что-то вроде болезненного физиологического отправления…

Он замолкает внезапно и некоторое время лежит с закрытыми глазами. Лицо его подергивается.

— Я ведь думал раньше, что я им нужен, — продолжает он тихо. — Я верил, что кто-то становится лучше и честнее от моих книг. Чище, добрее… Никому я не нужен. У меня один особняк за душой. С баней. Я сдохну, а через два дня меня забудут и станут жрать кого-нибудь другого. Разве можно все это так оставить? Я хотел переделать их по своему образу и подобию. А они переделали меня по своему. Это раньше будущее было только повторение настоящего, и все перемены маячили где-то за далекими горизонтами. А теперь нет никакого будущего. Оно слилось с настоящим. А разве они готовы к этому? Я пытался подготовить их, но они не желают готовиться, им все равно, они только жрут.

— Темпераментно… — медленно говорит Профессор. — Оч-чень темпераментно… А ведь вы готовы облагодетельствовать их всех, господин Писатель!