Цветы на чердаке - Вирджиния Эндрюс

Раз за разом в эту зиму он посещал мамину спальню, став даже менее осторожным оттого, что похищения так легко удавались. Он возвращался ко мне ликующий, но и печальный. День ото дня наши тайные запасы росли, почему же он был печален?

— Пойдем со мной в следующий раз, — сказал он в ответ. — Увидишь сама.

Теперь я могла уйти с Чистой совестью, зная, что близнецы не проснутся и не обнаружат нашего отсутствия. Они теперь спали так беспробудно, что и по утрам-то их было не добудиться, так неохотно они возвращались в этот мир — вялые, сонные, с затуманенными глазами. Это пугало меня порою, а я смотрела на них спящих. Две маленькие куклы, которые не растут, они были погружены в оцепенение, больше похожее на смерть, чем на нормальный ночной сон.

Прочь, скорее прочь отсюда, весна не за горами, мы должны бежать, пока не поздно. Внутренний голос, интуиция постоянно твердили мне это. Крис смеялся.

— Кэти, опять ты со своими предчувствиями. Нам нужны деньги. По меньшей мере пять сотен. К чему эта страшная спешка? У нас сейчас есть еда, и нас больше не бьют; даже когда она застает нас полуодетыми, она не говорит ни слова.

Почему бабушка не наказывала нас больше? Мы ничего не сказали маме о прежних наказаниях, по-моему, это были настоящие грехи и их нельзя ничем оправдать. Однако, старуха по-прежнему была с ней заодно. Каждый день она приносила нам продуктовую корзину, доверху наполненную сэндвичами, тепловатым супом в термосах и молоком и всегда четыре пончика с сахарной пудрой. Почему бы ей хоть раз не разнообразить наше меню и не принести, допустим, хлеба, булочек или ломтиков пирога или торта?

— Пошли, — командовал Крис, таща меня за собой по темным и зловещим коридорам. — Оставаться на месте опасно. Мы быстренько заглянем в трофейный зал, а затем сразу к матери в спальню.

Мне было достаточно и одного взгляда на этот самый трофейный зал. Я ненавидела, прямо-таки видеть не могла этот портрет маслом, висящий над встроенным камином. Он был так похож на нашего отца и в то же время совсем другой. Такой жестокий и бессердечный человек, как Малькольм Фоксворт не имел права быть красивым, даже в юности. У него были такие холодные голубые глаза. За один этот взгляд он должен был покрыться с головы до ног болячками и нарывами. Я увидела все эти головы убитых им животных, тигровую и медвежью шкуру на полу и подумала, до чего же подходит ему этот трофейный зал!

Если бы Крис разрешил мне, я бы заглянула в каждую комнату. Но он тащил меня мимо закрытых дверей, разрешая заглянуть лишь в некоторые.

— Нечего совать туда свой нос! — шептал он. — Там ничего интересного.

Он был прав. Тысячу раз прав. Я поняла, что имел в виду Крис, когда говорил, что дом этот роскошный и великолепный, но совсем не теплый и не уютный.

Тем не менее он не мог не произвести на меня впечатление. Наш дом в Гладстоне проигрывал в сравнении с ним.

Миновав длинную анфиладу затемненных залов, мы наконец достигли аппартаментов нашей матери. Конечно, Крис описывал мне в деталях и кровать с лебедями, и кроватку на ножках, но лучше раз увидеть, чем сто раз услышать! У меня захватило дыхание. Мои мечты обрели крылья! Вот это великолепие! Это была не комната, а дворцовая палата для королевы или принцессы!

Я не могла глазам своим поверить, глядя на эту шикарную, роскошную, великолепную спальню! Ошарашенная, я бродила по ней туда-сюда, прикасалась к стенам, обитым дамасским шелком изысканного розово-земляничного цвета: такой шелк на стене дороже самого великолепного ковра. Мои пальцы касались меховой обивки и я чувствовала себя сбитой с толку и сокрушенной. Я трогала пышные занавеси кровати и тяжелые драпировки из пурпурного бархата. Я спрыгнула с кровати и встала, глазея в восхищении на этого чудесного лебедя, чей внимательный, но сонный красный глаз, казалось, следит за мной.

Затем я отвернулась от этой кровати, где наша мать спала с чужим человеком, не нашим отцом. Я зашла в ее огромный гардероб, где можно было прогуливаться, сожалея о богатстве, которое никогда не будет моим, разве что в мечтах. У нее было больше одежды, чем в универмаге. Плюс туфли, шляпки, сумочки. Четыре длинных меховых шубы, три коротких, пелерина из белой норки и темная из соболя, плюс меховые шляпки, около дюжины фасонов, из самых разнообразных мехов, плюс леопардовое манто на зеленой шерстяной подкладке. Затем халаты, ночные сорочки, пеньюары, все это разных фасонов, в оборках, разноцветное, отделанное то мехом, то перьями, струящееся, переливающееся, из бархата и шелка, из шифона, комбинированное — о, Боже мой! Ей пришлось бы прожить тысячу лет, чтобы надеть это все хотя бы однажды!

Я прихватила то, что попалось мне под руку, и отнесла в золотую уборную, которую показал мне Крис. Я заглянула в ванную, всю покрытую зеркалами и живыми растениями с настоящими цветами, там было два унитаза

— один без крышки. (Я знаю теперь, что это было биде). Отдельно — душ.

— Это все новое, — объяснил Крис. — Когда я впервые был здесь, ты знаешь, в ту ночь на Рождество, этого всего не было, я имею в виду, этой роскоши.

Я обернулась к нему, догадываясь, что все это было давно, но он не говорил мне. Он невольно покрывал ее преступление против нас, он не желал, чтобы я узнала обо всех этих одеждах, мехах и баснословных драгоценностях, которые она хранила в одном из отделений своего обширного туалетного столика. Нет, он не лгал, просто не упоминал об этом. Но это все равно проступало в его растерянных, бегающих глазах, в том, как он старался быстренько избежать моих постоянных вопросов, не удивительно, что она не хотела спать в НАШЕЙ комнате!

Я стояла в раздевалке и примеряла вещи, которые прихватила из гардероба. Впервые в жизни я натянула нейлоновые колготки — о, Боже, как сразу преобразились мои ноги — божественно! Чего же удивляться, что женщины обожают такие вещи! Затем, опять-таки впервые, я примерила лифчик, но он был мне велик, к моему смущению.

Я затолкала в чашечки ткань, и они стали выпуклыми. Затем — серебряные туфельки, но они были тоже велики. А затем я завершила свое преображение, надев черное платье с глубоким вырезом, открывавшим то, чего у меня было еще довольно мало.

Теперь можно и развлечься, как в детстве я это делала при любом удобном случае. Я уселась за мамин туалетный столик и принялась накладывать макияж щедрой рукой. У нее там было косметики десять вагонов. Я поработала над своим лицом на славу: крем, румяна, пудра, карандаш, тени, тушь, помада. А потом я начесала волосы кверху, что мне казалось сексуальным и стильным, воткнула в них шпильки и нацепила драгоценности. И в довершение всему духи — целая бочка.

Шатаясь на высоких каблуках, я повернулась к Крису.

— Ну, как я выгляжу? — спросила я, кокетливо улыбаясь и хлопая искусственными ресницами.

По правде сказать, я ожидала комплиментов. Зеркало ведь мне уже сказало, что я выгляжу сногсшибательно.

Он осторожно исследовал комод, кладя все точно на свои места, но обернулся и взглянул на меня. Он раскрыл глаза от изумления и тут же грозно нахмурился, а я расхаживала перед ним, покачиваясь на четырехдюймовых каблуках, и хлопала веками, наверное, я неправильно приклеила искусственные ресницы. Мне казалось, что я гляжу на мир Божий сквозь паучьи ножки.

— Как —ты выглядишь? — саркастически начал он. — Позволь дать тебе точный ответ. Ты выглядишь как шлюха — вот как!

Он отвернулся с отвращением, как будто не в силах смотреть на меня.

— Молодая шлюха, вот так! А теперь иди умойся, положи все на место и убери туалетный столик!

Я направилась к ближайшему зеркалу. Оно показывало меня в полный рост и у него имелись справа и слева створки, которые она, должно быть, поворачивала так и этак, чтобы рассмотреть себя со всех сторон, и эти три зеркала открывали целую ясную перспективу.

Что за чудное зеркало — оно закрывалось, как книжка, и на обложке была красивая французская пастораль!

Вертясь и поворачиваясь, я исследовала свою внешность. Точно так же и моя мать выглядела в таком же платье. Что я сделала не так? Правда, на руках у нее было поменьше браслетов. И она не надевала три ожерелья сразу, и чтобы при этом длинные бриллиантовые серьги свисали до плеч, плюс диадема, и у нее не было на каждом пальце, кроме больших, по три кольца. Да, возможно, я переборщила с драгоценностями!

Но зато я была ослепительна! А моя выступающая грудь была так пышна! По правде сказать, похоже, я и тут переборщила…

Я сняла семнадцать браслетов, двадцать шесть колец, ожерелье, диадему, и черное шифоновое платье стало выглядеть на мне не так элегантно, как на маме, когда она идет в нем на прием с одной-единственной ниткой жемчуга на шее.

О, а меха — ничто не украшает так, как меха!

— Давай быстрее, Кэти. Оставь в покое эти побрякушки и помоги мне искать.

— Крис, мне так хочется искупаться в ее черной мраморной ванне.