Броненосец - Уильям Бойд

Он выпрямился, закрыл глаза, открыл их, увидел свой шлем, взял его, повертел в руках и надел.

Шлем оказался ему впору, вернее, чересчур впору: он прилегал к голове так идеально, словно был изготовлен для него по мерке. И когда Лоример надел его, натянув поверх шишки выпиравшей затылочной кости, и почувствовал, как тот ловко обхватил его череп, с почти слышным щелканьем, то понял — моментально понял, — что уже не сумеет снять его.

Разумеется, он пытался стащить его, но совершенный изгиб тыльной части шлема, компенсировавший небольшую выпуклость затылочной детали (удлиненные, перевернутые очертания буквы S, — как часто он восхищался этой линией), не позволял снять его. Создавалось впечатление, будто шлем такой формы предназначался для головы точно такого френологического типа, как у Лоримера. (Может быть, вдруг подумалось ему, именно это он сам подсознательно понял, когда увидел шлем впервые? Ощутил это родство и потому почувствовал потребность купить его?) Френологический тип, конечно, совпадал, но вот череп у него был все-таки покрупнее. Носовая пластина располагалась параллельно его переносице, но не касалась ее, заканчиваясь на идеальном расстоянии одного сантиметра от кончика носа. Овальные прорези для глаз повторяли костный абрис вокруг глазных впадин, а выступ щечных пластин в точности имитировал его выдававшуюся вперед челюстную кость.

Лоример рассмотрел свое отражение в зеркале, висевшем в гостиной, и то, что он увидел, ему понравилось. Он выглядел прекрасно — точнее, он выглядел потрясающе: точь-в-точь воитель, древнегреческий воин! Глаза его сверкали за жесткими металлическими очертаниями шлема, рот казался рельефным между разъеденными, приобретшими нефритовый оттенок лопастями щечных пластин. Конечно, костюм, рубашка и галстук смотрелись при этом нелепо, но от шеи и выше он вполне сошел бы за малое классическое божество.

Малое классическое божество, попавшее в большую беду, вдруг подумал он, подливая воды в опустевшую миску Юпитера. За неимением чего-либо другого он положил ему вместо корма ломтики хлеба, вымоченные в молоке, и с удовольствием наблюдал, как Юпитер с аппетитом их поедает.

Он еще минут десять пытался стянуть с головы шлем, но все было напрасно. Что же делать? Как быть? Он метался туда-сюда по квартире (Юпитер тем временем уже задремал, бесстыдно развалясь на диване — выставив все свое хозяйство наружу, совсем по-свойски), то и дело с удовлетворением ловя отражение вышагивавшей шлемоносной фигуры, мелькавшее в зеркале на каминной полке; металлическая голова с затененными овальными глазницами, суровое бесстрастное лицо.

398. Испытание брони. Вооруженный человек не мог себе позволить никаких непредусмотренных случайностей, и потому все его снаряжение следовало «испытывать», чтобы знать наверняка, что оно окажется способно выдержать натиск копья с острым наконечником или удар стрелы, а в более поздние времена — и выстрел из пистолета, аркебузы или мушкета. Нагрудник герцога де Гиза, выставленный в Музее артиллерии, чрезвычайно толст, и в нем красуются три отметины от пуль, ни одна из которых не пробила его насквозь.

Парадоксально, но именно этот факт — то, что доспехи действительно надежно защищали от огнестрельного оружия, — и привел к тому, что они вышли из употребления (а вовсе не появление огнестрельного оружия привело к тому, что доспехи устарели). В XVII веке сэр Джон Ладлоу заметил: «Там, где имелись некоторые основания опасаться ярости мушкетов и пистолетов, доспехи делали толще прежнего и постепенно настолько преуспели в этом, что теперь уже воины облекают тела свои в настоящие наковальни. Доспехи, которые носят ныне, столь тяжелы, что от их веса у тридцатипятилетнего джентльмена немеют плечи».

Человек в броне доказал, что его облачение из закаленной стали способно выстоять против самого мощного оружия, какое только придумано, но одновременно обнаружил, что возросшая тяжесть металла, в который он заковал свое тело, обернулась весом, ставшим крайне обременительным и, в конце концов, неподъемным.

Книга преображения

— Привет, Слободан, это Майло. Тут у меня небольшая проблема.

— Ну, выкладывай, Майло.

— Как ты насчет того, чтобы завести собаку?

Слободан приехал через полчаса и стал с восхищением оглядывать Лоримерову квартиру.

— Отличная квартирка, Майло. Что надо, верно? — Он постучал костяшками пальцев по шлему. — Не слезает, да?

— Да. А это — Юпитер.

Слободан опустился на колени рядом с диваном и стал энергично трепать и поглаживать Юпитера.

— Милая старая псина. Правда, малыш? Пойдешь со мной, будешь жить с Лобби, правда? — Юпитер без единой жалобы смирился с его увещеваньями.

— Зачем ты напялил этот шлем, дурачина? — спросил Слободан.

— Просто так.

— Что за глупость! Не похоже на тебя, Майло.

— Подожди минутку, я только соберу кое-какие вещички, — попросил Лоример. Пока он ждал появления брата, в его голове забрезжил неясный план действий. Теперь он собрал все важные документы, паспорт, бросил в саквояж кое-что из одежды, несколько компакт-дисков и «Книгу преображения». Теперь он был готов.

— Куда ехать, братишка? — спросил Слободан.

— В травмопункт. Больница в Кенсингтоне и Челси.

Наступил довольно странный момент: он вышел из своего дома № 11 и зашагал по Люпус-Крезнт рядом со Слободаном и Юпитером. Мир, который был ему виден, ограничивался краями глазных прорезей; еще угадывалась чернота за металлическим краем, ограничивавшим ему поле зрения, хотя тяжести шлема он уже не ощущал, словно кованая бронза приросла к его черепным костям и они сделались единым целым, человек и шлем: шлемомуж или мужешлем. Шлемоносец, карикатурный герой, малое божество, опрокидыватель цветочных ларьков, бич сквернословов и невеж, преданный заступник оскорбленных девиц. Ему было приятно увидеть, что Марлобу и Шелестящему Голосу до сих пор не удалось вернуть в стоячее положение перевернутый цветочный лоток, который по-прежнему лежал на боку среди разбросанных лепестков и широкой лужи с цветочной водой. Шлемоносный воитель прошествовал мимо своей поверженной жертвы и взошел на блестящую колесницу.

— Бегает хорошо? — спросил Лоример, когда «кортина» двинулась по Люпус-стрит, набирая скорость.

— Как по маслу. Эти машины сработаны на века. Просто сказка.

Слободан довел Лоримера до приемного отделения. Там его без лишних слов занесли в компьютер и направили в холл, где ждали своей очереди стонавший ребенок с матерью и хныкавшая молодая женщина, у которой мягкая кисть руки болталась, как дохлая рыба. Лоример сказал Слободану, что ему необязательно ждать вместе с ним, и искренне поблагодарил за помощь.

— Он попадет в хорошие руки, Майло, не беспокойся.

— Да знаю.

— Забавно — всегда хотел собаку. Спасибо, дружище.

— С ним не будет хлопот.

— Мерси будет гулять с ним.

Мерси с Юпитером — вот будет здорово, подумал Лоример.

Слободан ушел, а Лоример остался ждать своей очереди. Приехала машина «скорой помощи», завыли сирены, замигали фары, в коридор въехала тележка с закутанным в простыню телом, а потом исчезла за двойными вращающимися дверями. В кабинет впустили стонавшего ребенка, потом хныкавшую женщину, и вот наконец подошла его очередь.

Кабинет представлял собой маленькую, ярко освещенную комнату. Лоример оказался лицом к лицу со смуглолицей крошечной докторшей в спадавших с носа больших очках, с копной блестящих курчавых черных волос, кое-где пришпиленных заколками. Лоример прочитал ее имя на бадже: Доктор Ратманататан.

— Вы, наверное, с Цейлона? — спросил Лоример, пока она записывала что-то в журнал.

— Из Донкастера, — ответила она с невыразительным северным акцентом. — И теперь он называется не Цейлон, а Шри-Ланка.

— А когда-то он назывался Серендип.

Она посмотрела на него безо всякого выражения.

— Так что случилось?

— Я его надел. Сам не знаю почему. Это очень ценная старинная вещь — ему почти три тысячи лет.

— Он принадлежит вам?

— Да. Мне было… было грустно, и я надел его — просто так. А он вот никак не снимается.

— Как забавно. Тот маленький мальчик проглотил чайную ложку. Я спросила его, зачем он это сделал, и он ответил в точности как вы: ему было грустно, вот он и проглотил ложку. — Она встала и подошла к нему поближе.

Стоя, она была едва ли выше ростом, чем он сидя. Она подергала за шлем и убедилась, как прочно тот сидит. Заглянула в глазные прорези.

— Боюсь, нам придется его разрезать. Он очень дорогой?

— Очень. Но вы об этом не беспокойтесь.

Он чувствовал странную беспечность, беззаботность. В иных обстоятельствах он никогда бы не надел на себя шлем — но этот день обрушил на него столько бед, что ему как будто не оставалось ничего другого, — и теперь он даже испытывал странную гордость оттого, что носил его в течение часа или двух. Бродя по квартире в ожидании Слободана, он ощущал какую-то необычную ясность и спокойствие в мыслях (наверное, оттого, что со шлемом все равно невозможно было ничего поделать); теперь же ему пришло в голову, что, может быть, это было связано с самим шлемом — с его невероятной древностью… Все эти мысли о древнем воине, для которого он предназначался, какая-то передача…