Два апреля - Алексей Кирносов

От смущения второй штурман побагровел и удрал из салона, не дослушав овации. И поднялся с места капитан Кошастый и сказал:

- Товарищи, есть сегодня среди нас человек, который видит нашу жизнь свежим взглядом; он специально пришел к нам, чтобы смотреть на нас и оценивать нашу работу. Этот человек - Иван Андреевич Овцын, корреспондент всеми нами уважаемой газеты...

- Ура! - крикнул кто-то, и по салону расплескалась овация, заглушая слово «Трибуна», но капитан Кошастый повторил его, когда шум утих.

- ...«Трибуна». Со стороны тебя видят лучше, чем ты видишь себя сам. Это закон школьной психологии. Попросим же Ивана Андреевича сказать, какими он нас увидел за неделю его знакомства с судном и экипажем.

Все закричали, хлопая в ладоши:

- Просим, просим!

Овцын встал, отложил вилку, начал говорить, что думал:

- Дорогие товарищи моряки, Федор Пахомович верно отметил, что со стороны виднее. Я рад, что мне разрешили высказать свои мысли, ибо они не омрачат праздник. За свою жизнь я съел очень много рыб, но не поймал ни одной даже на удочку. Виноват, когда мне было лет семь, я поймал одну рыбу бреднем. А каждый из вас ловит за один только рейс около двух тонн рыбы. Порция для десяти тысяч человек, которые с удовольствием едят ее и запивают компотом. И не имеют никакого представления о том, как мокрый даже внутри, потому что он нахлебался морской воды, матрос, скользя сапогами по обледенелой палубе, напрягая все до единого мускулы, вытаскивает эту порцию из бушующего моря. И о том, как тот же матрос, десять минут отдохнув посла очередного спуска трала, становится за рыбодел, отсекает каждой рыбине голову, вспарывает брюхо, вычищает требуху и делает с этой рыбиной еще многое для того, чтобы она сохранила свой вкус и витамины. Десять тысяч едоков говорят спасибо женам, сварившим рыбу, а не матросу, который уродуется на палубе, а потом спит поверх одеяла, не раздеваясь, до следующей вахты. За неделю я увидел много такого, чего не видел никогда, хотя повидать мне довелось порядочно. И главное, что я увидел, - это ваши прекрасные человеческие качества. Такие люди, как вы, достойны лучшей техники, лучшего быта и большей заботы. Очень возможно, что и большей заработной платы. Я постараюсь написать о вас так, чтобы каждый, кто ест рыбу, представил себе, как она попала к нему на стол. Я постараюсь написать так, чтобы перед вами снимали шляпы. За вас!

Он допил вино и сел. Всплеснулась овация.

- Выйдем, посмотрим на природу, Андреич,- ласково сказал капитан Кошастый.

Они вышли вдвоем на безлюдную палубу, и у Овцына захватило дух от великолепия рыбацкого праздника. Все суда, собравшиеся на Эмильевой банке, были ярко освещены, в небо нескончаемым потоком летела разноцветная пиротехника, отражения ракет и фальшфейеров плыли в колышущемся плавной зыбью море. Слышна была музыка, и выстрелы, и отдаленные людские голоса, и усыпанный бриллиантами черный купол над мачтами, засветленный справа Млечным Путем, в самом деле казался досягаемым...

- Пятый раз наблюдаю этот карнавал, - раздумчиво произнес Федор Пахомович. - Разве на берегу, в городе такое увидишь? Ни тебе воплей, ни толкучки, ни сумятицы, ни слякоти под ногами. Одна красота. Спокойная, вечная. Иногда еще сияние бывает. Не повезло вам, Андреич, что сейчас Год спокойного Солнца. Когда в такую ночь сияние, так это, знаете ли...

Он не подобрал слова и умолк, только махнул рукой.

- Долго вы празднуете? - спросил Овцын, выбираясь из гипнотического очарования.

- Две вахты. В четыре часа первого января спустим трал... Жаль только, что не описать вам этого. Не лично вам, конечно, Андреич, а вообще этой картины человеческими средствами не передать. Может, если цветное кино попробовать снять. Без слов... Да, кто сам не увидел, так и умрет без радости. Ужасно обидно становится, когда подумаешь, что есть что-то прекрасное на свете, а ты не видел. И никогда не увидишь... В те минуты, когда человек не видит прекрасного, он очень просто может вообразить себе непотребство, - изрек, наконец, афоризм капитан Кошастый.

- У вас есть семья? - спросил Овцын.

- Чтобы отдавать зарплату, - коротко и ясно ответил Кошастый.

- А друзей много?

Кошастый взглянул на него с сожалением, сказал:

- Один друг.

Помолчав немного, глядя на огни раскинувшегося вдоль Эмильевой банки рыбацкого города, он добавил:

- Как и положено человеку, имеющему внутреннее содержание и уважающему его... Пойдем-ка, Андреич, навестим консервный цех.

- Не хватает закуски? - улыбнулся Овцын.

- Бывает, что консервщики бражку заваривают в своем котле, - сказал капитан Кошастый. Еще вчера он не сказал бы такого. - Иные капитаны сквозь пальцы смотрят, попустительствуют, потому и не изжить эту привычку.

В пустом и холодном консервном цехе невыносимо пахло рыбьим жиром; только очень уж жаждущий смог бы пить бражку, сваренную в этом помещении. Капитан постучал согнутым пальцем по автоклаву, в котором вытапливают тресковую печень. Автоклав прозвучал колоколом.

- Они меня знают, разгильдяи, - удовлетворенно сказал капитан Кошастый.

- Так уж и разгильдяи? - спросил Овцын.

- Нет, это к слову, - сказал Кошастый. - Ребята хорошие. Отнесись к ним справедливо, и они не подведут. Наверное, и везде так человек?

В четыре часа утра Овцын, дрожа на морозном ветру, смотрел, как спускают первый трал нового года. Тучи, словно сообразив, что праздник кончился, опять заволокли небо. Они спускались все ниже, и вскоре замутнелись, расплылись и исчезли огни соседних судов. Глухо, как сквозь спущенные уши меховой шапки, слышались их туманные сигналы. Свирепо ревел над головой собственный гудок. Капитан, никогда не заходивший в рубку в вахту старпома, теперь стоял у раскрытого окна, напряженно вглядываясь в глухую тьму. Ноздри широкого носа шевелились. Радист, которому туман никогда не мешает делать свое дело, занес в рубку поздравительные радиограммы. Увидев, что никто не обращает внимания на него, радист положил бланки на штурманский стол и удалился.

Внезапно капитан выбежал на левое крыло мостика. Овцын вышел вслед и смотрел туда же, куда смотрел капитан, но он ничего не видел, пока Кошастый не заорал, вскинув кулаки:

- Куда ж ты прешь... лапоть вяленый... распротак твою... в колено..!

Тогда Овцын увидел три расположенных треугольником слабых пятна.

Треугольник проплывал за кормой на вполне безопасном для «Березани» расстоянии, однако Кошастый ярился, махал кулаками и изрыгал отчаянную хулу.

- ......! - сказал Кошастый, умолк и закрыл лицо локтем.

Через секунду «Березань» вздрогнула и заметно прибавила ходу.

«Трал обрезал», - понял Овцын.

- Старпом, дайте «стоп»! - крикнул Кошастый. - И ведь не узнаешь кто. Ходом идет, подлец, без трала. Его не догонишь...

Он быстро остыл, произнес в утешение:

- Сетка была старая, хреновенькая. Дырка на дырке. Рвань. Я, как туман учую, всегда велю этот трал ставить. Не жалко, а жалко, что кабеля погибли, да ваеров сколько, ....., оттяпал... Вы этот инцидент в блокнот не записывайте, везде дураки встречаются, какая работа без них обходится? Не пишите, не стоит того.

- Не буду, - сказал Овцын. - Это ясно.

- Тралмейстер, правый трал к спуску готовить! - проорал капитан Кошастый, и сапоги загрохотали внизу по палубе.

Залязгала лебедка, вытягивая из моря оборванные ваера.

- Бывает, - совсем успокоился капитан Кошастый.

Спустившись в каюту и отогревшись, Овцын сел к столу, раскрыл блокнот и записал все, что запомнилось из виртуозной брани капитана Кошастого. Потом снова поднялся в рубку, глянул, что «Березань» еще дрейфует. В никем еще не тронутой пачке радиограмм нашел на свое имя одну - от матери. Спускаясь обратно в подпалубный коридор, напевал не всерьез и негромко строчки из старинной матросской песни:

Жена найдет себе другого,А мать сыночка никогда...

20

Читая рукопись, Юра Фролов временами вскидывал брови, потирал руки и чмокал губами. Иногда возвращался и перечитывал несколько страниц. Овцын сидел, покуривал и был уверен, что вещь получилась, а после того, как Эра перепечатала ее, приобрела даже некоторый лоск. Правда, хвалила она сдержанно. За каждым похвальным словом ощущалось невысказанное «но»...

- Годится, - сказал Фролов. - Очень годится. «Умри, Денис, лучше не напишешь!» На морскую тему. Несемся к шефу.

Редактор, еще более обрюзгший и посеревший, протянул Овцыну руку, не приподнявшись с кресла. Прочитав рукопись, он взглянул на Фролова, попросил:

- Вы идите, Юрий Владимирович, а мы тут поговорим.

- Отличная вещь, - высказался все-таки Юра Фролов, прежде чем выйти.

- Совершенно непригодная вещь, - произнес редактор, когда за Юрой затворилась дверь. - И я не вижу, что тут можно поправить. Пожалуй, не стоит править.