Нестандартный ход (СИ) - De Ojos Verdes

И ведь это может быть не единственным случаем тайной поддержки и защиты. Не считая злополучного вопроса с работой. Которую Рома вновь совершил попытку обсудить:

— Значит, не злишься?

— Нет. Сначала было обидно, что ты так и не принял мою позицию.

— А теперь?

— А теперь я смирилась, что эту самую позицию, возможно, никто никогда и не примет.

— Элиза…

А Элиза не дала ему договорить. Не желала, чтобы он переубеждал ее. Уверял, что принимает, но пытается помочь. Нет. Это не так. Благородный поступок красив в своем исполнении — прекрасный муж тайно хотел порадовать жену. Но!.. Этим самым наступил на ее больное место, еще больше заставив усомниться в том, что способна добиться цели самостоятельно в мире, где ее мозг котируется на порядок ниже ее внешности.

Разговор на этом был окончен.

Девушка неспешно исследовала его губы, затем сама мягко миновала заслон в виде гладких ровных зубов, и сплела их языки в ленивом томном танце. Уже давно на отлично познав азы французского поцелуя. Ведь у нее был такой учитель!

Который позволил ей наиграться до определенного момента — это же Рома, он по-другому не умеет! — и потом взял всё в свои руки.

Её тело.

Её разум.

Её душу…

А окончательное прозрение случилось спустя неделю.

Пожалуй, слишком невероятно.

Элиза с улыбкой спешила к двери, в которую через минуту должен будет войти Рома. Спешила, чтобы привычно встретить его у порога, сорвать удавку и прижаться к губам. Но где-то на полпути мысленно вдруг увидела себя со стороны и…остолбенела. Внезапно. Самым натуральным образом превратилась в каменное изваяние посреди длинного коридора. Неприглядная картинка нестираемой пеленой застыла перед глазами: как она, словно преданная собачонка, радостно виляя хвостиком, бежит встречать хозяина, по которому ужасно скучала весь долгий день.

Господи…

Осознание ударило как обухом по голове. Секундально выбив ее из привычного мира куда-то в пропасть.

Сердце в груди заныло тревожно, отчаянно, обреченно.

И ноги впервые в жизни сделались ватными настолько, что не держали. Качнувшись в сторону, девушка прислонилась плечом к стене и бесшумно сползла по ней на пол. В тотальной растерянности от очевидного факта. Шока, вызванного таким запоздалым принятием. И непонимания, что сулит ей это прозрение.

— Элиза?.. — обеспокоенный голос вошедшего Ромы вызвал дрожь по телу.

Мужские руки бережно коснулись ее опущенного лица и приподняли за подбородок.

— Что случилось?

Элиза уставилась на воротник его пальто, с изумлением отметив, что там обосновались снежинки, которые не растаяли в тепле подъезда, пока Разумовский поднимался аж на тридцать седьмой этаж. Какие удивительные явления.

А еще успела подумать о том, что ей нравится цвет этого пальто. И стиль мужа в целом.

И вообще. Всё нравится. В нем.

— Элиза, — настойчиво требовал он обратить внимание на себя, — что с тобой?

Она распахнула взгляд и посмотрела ему в глаза. Прямо.

Представляешь, я тебя люблю.

Не моргая.

Я тебя люблю.

Молча надрываясь.

Я. Тебя. Люблю.

— Можешь объяснить, где болит? — попросил, осторожно дотронувшись до ее щеки второй рукой.

Девушка чуть не расхохоталась.

Могу. Но неужели ты сам еще не догадался?..

— Я, кажется, подвернула ногу, — лгала якобы правдоподобно, выскальзывая из его пальцев и прячась от внимательного участливого взгляда, — не сориентировалась, вот и упала. Но ничего не болит.

— Подвернула ногу, но не болит? — да, это звучит абсурдно, особенно когда слова вслух произносит полный скепсиса Разумовский.

— Вот, видишь, — Элиза проворно поднимается и демонстрирует чудеса мгновенного исцеления. — Возможно, судорога. Сегодня на тренировке я перенапряглась. Думаю, дело в этом.

— Может, тогда пропустишь несколько занятий?

— Не могу. У нас через две недели региональные соревнования.

— Ладно, но хотя бы постарайся немного щадить себя.

— Постараюсь. Ты голоден?

Не верит. Он ей не верит. Проницательный до неприличия.

И пока девушка, не дожидаясь ответа, суетливо заскакивает в кухню, Разумовский молчит, избавляясь от верхней одежды и не выпуская жену из поля зрения. Они ужинают в натянутости, имитируя игру в одни ворота, где Рома не отрывается от нее, словно пытаясь залезть в голову и прочитать мысли, а Элиза не поднимает глаз от тарелки, без должного вдохновения ковыряя ее содержимое.

А ночью ей с ним впервые больно. Сладко и больно. Блаженство, окаймленное тонкими кружевами страха. И сопровождаемое беспорядком в мыслях.

И в дальнейшем она так и не сможет избавиться от этих ощущений…

* * *

Разумовский в толпе — это отдельный вид искусства.

Она любила наблюдать за ним не только дома исподтишка в его кабинете, но и на мероприятиях, где была «+1». В моменты, когда он стоит среди остальных представителей высшего общества либо молча, либо втянутый в обсуждения. Отличающийся. Неповторимый.

И Элиза получала несравненное эстетическое удовольствие от созерцания своего мужа. Впитывала его образ. Смаковала.

Он действительно выделялся на фоне других ростом, гордо вскинутой головой, немного отрешенным и даже безразличным видом. Словно происходящее для него — всего лишь сторонний шум. К которому Рома относится с присущей ему снисходительностью. У него нет уязвимых мест, его жизнь — тщательно спланированная и слаженно функционирующая система. В отличие от своего окружения, Разумовский не страдает тщеславием, высокомерием и комплексом Бога. То есть, исключено, чтобы эти низменные качества могли сотрясти его повседневность. Наоборот — он удивительно человечен, справедлив, доброжелателен.

И при всем при этом — строгий, волевой, непоколебимо принципиальный, действующий по собственному внутреннему кодексу.

Самое печальное, что в таких случаях и проявляется обратная сторона жизненного цинизма. Когда человек очень ровно реагирует на любые события, руководствуясь холодной головой. В нем выключены эмоции, спонтанность, импульсивность. Он — это о гордости, природном благородстве, железном спокойствии.

Но никак не о любви. Отчаянной, горячей, сражающей, лишающей разума, окрыляющей.

И вот Элиза была уверена, что и сама — не о любви. Никогда и ни за что…

Она и сегодня наблюдала за ним, находясь поодаль в окружении подобных ей «+1». Но теперь всё было иначе. Раньше девушка чувствовала ликование от мысли, что этот потрясающий мужчина — ее муж. Между ними — легкость, непринужденность, вкусное напряжение. А сейчас… Сердце не переставало болезненно сжиматься, тщетно трепыхаясь в груди безжалостно подбитой птицей. Испуганной и потерянной. Всё оказалось до смешного банальным — Элиза по уши влюбилась и долгое время закрывала глаза на очевидные симптомы. А когда признала, их проявление разом обострилось. Как и у всех больных, зациклившихся на своих недугах.

Вещи, которым не придавала значения, вдруг приобрели такую важность для нее, что душили изнутри. Например, приверженность Разумовского не афишировать чувства и держаться отстраненно с ней — неожиданно ранила. Элиза никогда не думала, что будет с долей зависти смотреть на женщин, свободно прикасающихся к своим кавалерам. И речь не о поцелуях или объятиях. Задевали именно интимные жесты — задерживающиеся друг на друге взгляды в неимоверном скоплении людей, переплетение пальцев, неосознанные поглаживания. Когда обоим кажется, что они действуют тайно и никто их не видит. До зуда в ладонях хотелось беспрепятственно брать Рому за руку и не отпускать, сжимать, наслаждаясь теплом… И плевать на весь мир. Но этот мужчина не приветствовал никаких телесных сигналов на публике. А ее выходка, положившая конец фиктивности их брака, была исключением.

Разумовский держал слово — больше ни разу после того случая не делал замечаний, не старался впихнуть ее необузданность в общепринятые рамки, дал ей свободу. Элиза горько усмехнулась этой мысли, приняв еще один очевидный факт — ему и не требовалось делать замечаний, она и так сама рвалась соответствовать своему мужу. Подстраивалась, ущемляла себя, сдерживала настоящую Элизу. И дорвалась, получается, до того, что потерялась в нем. К Роме никаких претензий, это ее сознательный выбор. А, может, бессознательный. Во всяком случае, она сама выстроила эту ловушку из своих «никогда». Он не виноват, что девушка растворяется в нем. Постепенно исчезает. Становится тенью себя прежней.