Заставь меня остаться - Юлия Гауф

Но сейчас, спустя два дня, я начинаю испытывать солидарность с Наташей. Какого черта Владимира Марат видеть хочет, а нас — нет?!

— Он не хочет видеть только меня, или всех остальных тоже? — спросила я тихо.

— Приказ — никого не впускать. Только врачей и меня.

— Но…

— Алика Владимировна, это приказ!

— Да понимаю я, — съежилась от накативших эмоций. — Владимир, но почему? Только не говорите что не знаете! Почему Марат не хочет нас видеть? Ладно меня, я могу это понять, но остальных-то почему?

Молчит. Делает вид, что мой вопрос его не касается, и что вообще со мной незнаком.

Я устало облокотилась о стену, и закрыла глаза. Дни были абсолютно сумасшедшими: ранение Марата, операция, а теперь вот это всё. Лучше бы Марат разрешил мне войти, и… не знаю, пусть бы в лицо мне плюнул, идиоткой обозвал, да что угодно лучше, чем дистанция! Я знаю, что он в нескольких метрах от меня, но видеть его, говорить с ним нельзя. Просто потому что Марат не хочет.

— Алика Владимировна, — тихо окликнул меня Владимир, и я открыла глаза. — Думаю, дело в том, что Марат Вадимович не хочет, чтобы его видели ослабшим. Подождите немного, и он захочет всех вас увидеть. Он приказал мне, чтобы я держал его в курсе вашего самочувствия, так что дело не в вас, а в нем. Я так думаю, — пожал он плечами.

Это я и пересказала Наташе, которая вернулась от главврача ни с чем.

— Не думала что наш Марат такой закомплексованный. Вдобавок — эгоист! Не хочет, чтобы мы его слабым видели, угу, будто нам легче его вообще не видеть, гадать, как он там, представлять самое худшее.

— Наташ…

— А вот я пойду к Владимиру, и начну рыдать. Я долго умею плакать, навзрыд! Может, тогда у Марата совесть проснется — что беременную тетку свою довел до истерики, — она рванула к двери, но я удержала ее.

— Не нужно, пожалуйста. Давай дадим ему время. Хочет побыть один, не хочет демонстрировать слабость — хорошо, потерпим. Сейчас он имеет право побыть эгоистом, так ведь? Наташ, — я сложила ладони в молитвенном жесте, — ну пожалуйста! Мы же не в таком уж неведении — с Владимиром разговариваем, врачи нас держат в курсе. Просто подождем, договорились?

— Уф, ладно, — махнула она рукой. — Но я Марату все выскажу потом! Как подросток себя ведет!

Я кивнула, чтобы Наташа думала, что я согласна с ней. И я отчасти согласна, но кто знает, как бы я себя вела на месте Марата. Едва он проснулся, пришел в себя, врач поговорил с ним. Рассказал про ход операции, про повреждение позвоночника, про эти пресловутые проценты и вероятности. Мы все в неведении, как долго Марат будет прикован к кровати, даже врачи, есть только проценты. Десять — что на ноги он не встанет никогда.

Десять — это маленький процент. Я покупала крема для лица, где была десятипроцентная вероятность, что меня обсыплет прыщами. Я пила лекарства, и была незначительная вероятность того, что сердце не выдержит. Я плавала в океане, плюнув на штормовое предупреждение и вероятность того, что меня могло унести в открытый океан волнами.

Десять процентов — это мало. Мало для всего, кроме вероятности не встать на ноги. Десять процентов с оговоркой «примерная вероятность».

Я вспомнила про обещание себе быть ответственной, спросила про Счастливчика — накормлен ли мой пес, выгулян ли. Выяснила, убрана ли квартира Марата, и готов ли к проживанию дом. Успела и с врачом поговорить: чем оборудовать дом, чтобы Марату было удобно. Врач подтвердил то, что я уже понимала, зная Марата: он хочет уехать из больницы как можно быстрее.

Этим я и занималась следующие два дня — висела на телефоне, устраивая нашу жизнь. Нужна комната для реабилитации, тренажеры, которые в любом случае понадобятся. Спальня должна быть на первом этаже. Коляска тоже необходима. Понадобится реабилитолог, массажист — но всё это позже, когда Марат окончательно отойдет от операции.

— Ну что? Марат готов с нами встретиться?

— Пока нет, — ответил Владимир.

Привычный ответ.

Набрала Кристину, ее номер забит в телефоне Марата.

— Да, алло.

— Привет, Крис. Это Алика.

— Живая? Слава Богу, — заорала она так громко, что я на пару секунд убрала трубку от уха. — Ты где была? С кем? Блин, я уже в телек хотела обращаться, в передачи по поиску людей! Объявления распечатала, наклеила, но твой Марат заставил их убрать, прикинь! Типа только внимание привлекать, не поможет. Говорил что ты сама свалила, но это же бред… это же бред, да?

— Сама. Прости. Уезжала, и вот, вернулась.

— Сама? Типа ты сама решила уехать молча?

— Да. Прости что не звонила, Крис.

— Прости, значит, — прошипела она, и… мне пришлось выслушать всё, что она думает обо мне: что я безответственная, эгоистка, хреновая подруга, и прочее-прочее.

Имеет право высказаться.

Я по-прежнему считаю, что должна была уехать. Не могла я иначе, я себя без кожи чувствовала — мясом, оголенными нервами. Казалось, еще один удар, и я бы не оправилась. Мне нужно было так — полное одиночество!

Но я жалею, что не нашла в себе смелости сообщить Кристине и Марату что жива, здорова. Могла ведь устроить это — с левого телефона, или через интернет, хоть как-нибудь. Могла и должна была, но теперь-то что.

— … обидно, что ты не считаешь меня подругой, — выдала Кристина, наконец, и выдохлась кричать и обвинять меня.

— Прости.

— Да что мне твое «прости»? Я не верила ведь что ты сама уехала. Думала что случилось что-то. Мы же разговаривали с тобой, ты уверяла что не собираешься из своего дома уходить! Смеялась над моими шуточными предложениями сбежать! Что я должна была подумать — что ты сама решила уехать? Или что-то плохое? Столько людей у нас в стране каждый день исчезают, без вести пропадают. Маньяки есть, торговцы людьми, я уже думала что тебя за границу увезли в сексуальное рабство, блин, а ты сама решила уехать, и… блин, обидно, знаешь ли!

— Знаю. Всё знаю, со всем согласна. Прости, правда. Мне жаль, Кристин, я не думала ни о ком, только о себе. Простишь?

Дышит, сопит в трубку. Злится,