Марий и Сулла - Милий Езерский

— Люций Корнелий Сулла! — громко сказал он, дотронувшись до его руки.

Но Сулла не шевельнулся.

Он умер тихо, точно заснул.

XXVI

«Поэт Архий — Марку Туллию Цицерону.

Спешу порадовать тебя, дорогой друг, неожиданной вестью: Сулла умер! Через несколько дней эти два слова облетят Рим и провинции, молва о смерти императора докатится до черной Эфиопии, до Кавказа, Армениии Скифии, за Альпы — от Галлии до Рейна. И весь мир вспомнит победоносного полководца. Одни подумают:«Слава богам, призвавшим палача рода человеческого, свирепого зверя!» Другие скажут: «Теперь республика отдохнет от его кровавого деспотизма!»

Что и говорить — грозный диктатор оставил кровавые следы, которые едва ли сотрет Хронос!

Несколько дней я бродил по городу, прислушиваясь к речам народа: всюду брань и проклятья; матери пугают его именем плачущих детей. Незавидная слава!

Популяры требовали лишить императора почетного погребения и предать земле в Путеолах, но Помпей и сулланцы настояли на торжественных похоронах.

На колеснице, окруженной знамёнами, запряженной шестеркой черных лошадей, покоилось набальзамированное и умащенное благовониями тело, покрытое пурпурной с золотом императорской мантией. Похоронный поезд следовал через Кумы, Минтурны, Формии, Велитры, Арицию. Впереди и позади колесницы шли двести сенаторов, много всадников, представители италийских городов, ликторы, римские легионы со своими орлами, тысячи корнелиев, музыканты, матроны в трауре и народ. А дальше следовали Фавст и Фавста, дети Суллы от Цецилии Метеллы, Валерия, племянники, родственники, вольноотпущенники, плакальщицы и опять музыканты. Тысячи ветеранов сбегались отовсюду, чтобы проводить императора до могилы, отдать ему последний долг. Я видел седых, бородатых легионариев, которые плакали, корнелиев и вольноотпущенников со скорбью на лицах.

Воины и граждане несли золотые венки — дары от городов, легионов и друзей. Затем шел жрец, чтобы заколоть у костра любимых животных покойника, а рабы вели боевого коня, лошадей, мулов и собак. Шествие замыкалось легионами, сражавшимися под начальством Суллы.

Глядя на патрицианок, несших на носилках ладан и корицу, благовония в алебастровых сосудах, самые дорогие духи, приятный запах которых распространялся по улицам, видя сенат в полном составе, весталок, магистратов, золотые знамена, сверкающее оружие и трубачей в красных одеждах, слыша звуки длинных серебряных труб, я думал: «Кого хоронят? Тирана. И почему же никто не крикнет ему проклятья?»

Сначала я недоумевал, а потом понял: страх перед корнелиями и ветеранами запечатал всем уста.

Колесница остановилась на форуме, против ростр. Один из уважаемых всеми римлян произнес надгробное слово, потому что Фавст был еще молод для этого. Сенаторы подняли тело и понесли на руках до Марсова поля, где погребались только цари. Ты удивлен, дорогой Марк Туллий, не правда ли? Боги, говорят, справедливы и воздают мужам по заслугам. А ведь Сулла был безбожник: он не верил в богов, смеялся над ними и в то же время был суеверен. Как совместить это? И как совместить, что боги возвеличили безбожника, послали ему спокойную кончину и позволили приравнять его к царям? Признаюсь, я растерян, — голова идет кругом. Но одно для меня ясно: Сулла был царем. Диктатор, автократор! О боги, чего же больше?

На Марсовом поле был сооружен огромный костер, возле которого поставили носилки с трупом. Валерия подошла к покойнику и, положив ему в рот мелкую монету, поцеловала в губы и сказала: «Прощай! Мы все последуем за тобою в порядке, предписанном природою». Музыканты заиграли похоронный гимн, жрецы закололи животных и, смешав кровь с молоком, медом и вином, разлили вокруг костра. Потом приблизились женщины, принесшие благовония (Марк Красс утверждает, будто из дорогого ладана и корицы была сделана большая статуя Суллы и поставлена на костер), и началось возлияние ароматных масел. А толпа стала бросать венки, — ими был завален не только костер, но и место вокруг него.

Гладиаторы школы Суллы вступили в бой и пали мертвыми вокруг костра.

Похороны совершались в сумрачный день, накрапывал дождик. Помпей взял факел из рук гробовщика иподжег костер. Когда подул ветер, вспыхнуло огромное пламя и охватило труп; благовония зашипели, распространяя запах. Костер догорал. Вскоре пошел сильный ливень и разогнал народ. Но друзья и близкие остались. Пепел и кости были с воплями собраны в бронзовую урну с золотыми и серебряными инкрустациями и временно перенесены в храм Геркулеса-Победителя, пока не выстроят на Марсовом поле пышный мавзолей; товорят, Лукулл начнет строить эту гробницу на месте костра, иуже тысячи государственных рабов прибыли на Марсово поле, чтобы работать день и ночь.

Чуть не забыл сообщить тебе, дорогой Марк Туллий, о странном случае, взволновавшем город: Юлия, вдова Мария Старшего, узнав о смерти Суллы, приняла яд, но — слава небожителям! — не успела отравиться: рабы заметили судороги и отнесли ее в греку-врачу, который насильно влил ей в рот рвотное и очистил желудок. Говорят, она кричала: «Я не хочу, я не могу пережить императора!» Не знаю, сплетни это или правда. Лукулл что-то знает, но молчит. Он навещал Юлию, долго беседовал с ней и возвратился довольный. Думаю, что она была влюблена в Суллу, но безнадежно. Не слышал ли ты чего-нибудь об этом?

Не сердись, что я составил такую большую эпистолу. Читая ее, наверно, думаешь: «Вот бездельник! Не дает мне заниматься философией и риторикой!» Но я писал — клянусь богами! — лишь потому, чтобы доставить тебе удовольствие. Прощай».

XVII

«Марк Туллий Цицерон — поэту Архию.

Эпистола твоя меня обрадовала. Слава богам! Тиран римского народа освободил вас от своего присутствия; счастливый лишил вас счастья созерцать его счастье; Эпафроднт не будет больше развращать римлянок. И жадный бесстыдный Хризогон не будет скупать за бесценок дорогих имений и лжесвидетельствовать, как это было в деле Росция. Но увы! Боюсь, что радость моя преждевременна: Италия переполнена, как сточная труба нечистотами, его приверженцами: они всюду — в сенате, в городах, деревнях, виллах. Ветераны и корнелии, как соглядатаи, втерлись во все слои римской жизни. Честолюбивый Помпей и алчный Красс попытаются поделить наследство, оставленное палачом. Пусть перегрызутся, лишь бы не пострадала республика!

Знаешь, дорогой Архий, что Сулла, пытаясь отбросить республику к дедовским временам (это не удалось ему даже наполовину), губил ее. Пусть же сохранят боги нашу родину в целости и спокойствии!

Ты знаешь, что Суллу я ненавидел: разве я не бежал в Афины, спасаясь от его гнева? Тит Помпоний, друг наш, наследник всадника Муция Помпона, заразился у него эпикуреизмом и проводит время в обществе богоравных гетер. Он пользуется у них успехом, только на меня, тощего, как жердь, страдающего постоянно желудком, они не обращают внимания. О, я, несчастнейший из смертных, лишенный обаятельных ласк продажных дев!.. Но всякому — свое.

Кое-какие слухи о любви Юлии носились по Риму еще при жизни Мария, но они передавались шепотом, потому что бешеный нрав Мария был всем известен. Любовь Юлии — величайший позор, оскорбление тени третьего основателя Рима.

Жизнью в Афинах я доволен и благодарю богов за их милость. Приехав сюда, я сначала слушал аскалонца Антиоха и был поражен прелестью его речи: богатство сравнений и фигур сводило меня с ума. Он разошелся во взглядах со школой Карнеада, потому что, став стоиком, поверил в истину чувственного познания. Больше сочувствуя Новой Академии, я стал изучать философию на случай, если бы мне не удалось больше посещать форум.

Каждый день я занимаюсь гимнастикой, чтобы укрепить тело; обрабатываю голос; переписываюсь с римскими друзьями. По совету Антиоха я стал упражняться в красноречии под руководством известного сирийца Деметрия и посещать знаменитых философов.

Друзья зовут меня в Рим. Не знаю, решусь ли ехать туда, где бродит тень кровавого Суллы. Но пусть это решат за меня боги, — вопрошу дельфийского оракула. Прощай». 

Примечания

1

«Вот он!»

2

Здравствуй, наш господин!

3

Хорошо, хорошо. Ты уже потерял, Тит, целый час; жду тебя долго, чтобы накормить девушку.

4

Не гневайся на меня, господин!

5

Глава сената.

6

Дражайший.

7

Иду в Сатурналиях!

8

Либра, или римский фунт, равнялась 369 граммам.

9