На троне в Блабоне - Войцех Жукровский

— Все идет хорошо. Недовольство растет, каждый новый день подливает масла в огонь с самого утра, так что многие начали думать, а не только повторять услышанное. Шевелят мозгами, и это им явно идет на пользу. Сначала, конечно, обвиняют других, а после и себя, задумываются, не очень ли поспешили, соглашаясь на тех, кто снова во главе…

— А вы на свободе? Меня мучили сны: Бухло в оковах, в глубоком подземелье…

— Живет и действует. Я бы сказал даже, цветет, если судить по цвету его носа, — хихикнул котофей. — Ходит из дома в дом, ему повсюду рады и поят, а он предвещает перемены. Тебе привет от него и уверения в преданности до гробовой доски. Мы очень волновались, когда Директор велел выловить рыбу в пруду, не отыскали случаем Корону? Ведь ничего не стоило…

— Нет, Корону не нашли, я бы заметил, — заверил я горячо. — Наверняка похвалились бы находкой, подняли галдеж…

— А что тогда с ней случилось?

— Увязла в иле, втоптали и погребли окончательно.

— Просто необходимо ее раздобыть, — задумался Мышебрат. — Не знаю, дождутся ли блаблаки весны, весной прилетят аисты, могли бы помочь… Аист выловит обязательно, подумает, в иле линь или карась блестит золотой чешуей…

— Мне тоже кажется, что терпения надолго не хватит и страх не удержит… Блабона как пороховая бочка, довольно одной искры…

— Пока что порох подмок от слез, — рассуждал Мяучар. — Но справедливый гнев бежит, как язычок пламени по хворосту. Блаблаки сговариваются, прикидывают, что уж к Новому году…

— А к которому? Может, Директору выгодно, чтобы взорвалось, грохнуло и погасло, как уже бывало не раз, за такими мнимыми переменами всегда стояли акиимы…

Кот наклонился над корзинкой и стал выкладывать содержимое на скамейку около печурки.

— Свежий хлеб, смалец с луком и яблоком, топила сама королева, яблоки от старушки, что около кладбища живет…

Вдалеке заскрипел снег под сапогами караульных, и размазанный свет фонаря замаячил на запотевшем стекле.

— Пора уходить. Бульдоги уже близко. Пожалуй, еще вынюхают меня.

— Сердечный привет друзьям! А Мышика поцелуй.

— Это выше моих сил — порой и во мне дает себя знать кошачья природа.

Пока стражник добирался до дверей — у меня не горел свет, и он принес охапку щепы только для того, чтобы проверить, улегся ли я спать, — кот выскользнул в проделанное отверстие и растаял в густой тьме. На снегу вокруг теплицы, истоптанном экскурсиями, напрасно было бы искать легкий кошачий след: сапоги у Мышебрата меньше детских.

Случаются такие утра, когда ветер шумит в беспокойных верхушках елей, скрежещет в голых ветвях итальянского тополя, загоняет дым обратно в дымоход, ломает сухие стебли и воет на высокой ноте, словно издевательски хохочет. В такие дни у старых людей ломит поясницу и они предсказывают перемену погоды. Выйдут на улицу, потянут носом воздух и безошибочно скажут: пойдет снег…

Пронзительный холод, словно кусочек льда, скользнул у меня между лопатками, дрожью пробежал по спине. Я неохотно вылез из своей ямки в сеннике. Спал под тяжелыми попонами, подтянув колени к подбородку. Оба лебедя, спрятав клювы под крыло, лежали как белые подушки.

Пора снова растопить печурку, я выбрал золу, но едва тлеющий огонек не хотел разгораться, то и дело погасал. Щепа, что ли, влажная, или слишком много насыпал угля, раздуть огонь не удавалось, напускал только удушливой гари.

Вспомнил пустой лебединый домик, там была соломенная подстилка, взять две охапки — прекрасная растопка. Я сошел по неровно замерзшим льдинам на затянутое хрупким ледком дно пруда, ухватился за плети плакучей ивы и взобрался на островок. Присев на корточки у домика, из круглого отверстия вытащил целый сноп соломы. И вдруг увидел ЕЕ. КОРОНА лежала наверху — лебеди выловили ЕЕ и затащили к себе в домик, верно, едва доволокли; любой, заглянув в домик, мог бы ЕЕ похитить. К счастью, все занимались рыбой к празднику.

И вот я держал в замерзших пальцах обжигающую холодом КОРОНУ королей Блаблации. Я встал на колени, ловко обмотал ее растрепавшейся соломой и, прижав сноп к груди, вернулся, не разбудив лебедей.

КОРОНА у меня! Я мог бросить призыв: королеву — в замок! Королеву — на трон!

Сердце мое беспокойно билось, но я верил: народ призыв подхватит, даже те, кого королева не слишком-то устраивала, предпочитали ее, чем случайного человека, записного крикуна-самозванца. Королева для многих представляла власть, обеспечивая, можно сказать, ВАКАТ[7] — сохраняла трон достойному преемнику. Ее повсеместно уважали, считали хорошей хозяйкой, почтенной матроной. Она никому не была помехой. А остальное зависело от того, какими советниками окружит себя.

В домике садовника всегда что-то булькало на плите, весело позвякивала крышка, а из духовки вкусно пахло жарким. Королева привыкла сама ходить на рынок, знала рыночные цены не понаслышке, как министры и даже сам Директор, доверявший рапортам. Королева хорошая хозяйка, своим правлением обеспечит изобилие мяса, масла, сметаны, не говоря о муке и яйцах, которые некогда покупали десятками (по шестьдесят самое меньшее), а не как теперь — штуками. Пожалуй, прославление кулинарных добродетелей королевы Ванилии принесет пользу, привлечет и сердца и желудки.

Уверившись, что за мной не подглядывают, я надел Корону на щербатый цветочный горшок и засунул его в другой, пошире. И подтолкнул ногой к целой пирамиде горшков и ящиков с плетями засохших растений в расчете на то, что при очередном обыске шпики поленятся перебирать кучи старых черепков, на глазок их было несколько десятков. Я полагался на чиновничью лень. И не ошибся: еще дважды бульдоги рылись в моем сеннике под тем предлогом, что меняют солому к уже близкому празднику.

В сумерки пошел снег, в воздухе бесшумно плыли не снежинки, а целые хлопья недолговечной белизны, таяли в дыхании, оседали на волосах, вокруг мгновенно побелело, исчезли грязные следы, а черная лохань пруда превратилась в белое блюдо — подуют ветры, заметет его сугробами до краев. Снегопад заглушал все звуки, за верхушками обнаженных деревьев исчезли городские башни, гибкая, подвижная куртина заслонила желтеющие в окнах огоньки. Засыпанные снегом стражники куда-то улетучились, в такую метель даже Бухло мог спокойно меня навестить.

Я дремал у печурки, разогретая жесть грела лицо, пыхала теплом; вдруг предостерегающе закричали лебеди. За стеклом, перечеркнутым железным переплетом решетки, что-то темнело, чья-то рука стирала налипший, лениво таявший снег.

— И кого принесло в такую ночь? Двери с другой стороны… Обойдите кругом.