Самое ужасное путешествие - Эпсли Джордж Беннет Черри-Гаррард

Но они так хорошо себя проявили и приносили такую пользу, что их с радостью зачислили в береговую партию. Боюсь, что если не оба, то, во всяком случае, Антон плохо себе представлял, что его ожидает. Когда «Терра-Нова» приблизилась к мысу Крозир и впереди выросли две гигантские вершины острова Росса и барьерный утёс, сплошной стеной уходивший на востоке за линию горизонта, он решил, что это и есть Южный полюс, и обрадовался чрезвычайно. Когда же с наступлением зимы на землю опустилась тьма, этот явно неестественный порядок вещей вызвал в его суеверном уме серьёзную тревогу. Перед нашим домом, там, где морской лёд соединяется с сушей, находилась, как и должно быть, приливно-отливная трещина. Иногда в ней проступала вода, и, видя танцующие над морем фосфоресцирующие огоньки, Антон был уверен, что это нечистая сила. Он принёс ей искупительную жертву: высыпал в море самое заветное своё богатство — несколько припрятанных сигарет. Он, естественно, всё время вспоминал свой уютный дом в Сибири, одноногую женщину, на которой собирался жениться, и ужасно расстроился, узнав, что нам предстоит ещё целый год провести на Юге. Тогда он спросил у Отса: «Если я в конце года уйду, капитан Скотт лишит меня наследства?». Он не знал английского и, чтобы выразить свою мысль, несколько дней спрашивал всех: «Как это называется, если отец умирает и ничего не оставляет своему сыну?». Бедный Антон!

Он долго с нетерпением ждал судна, в числе первых с вещевым мешком через плечо пересёк морской лёд и встретил «Терра-Нову». Антон попросился на работу, и, когда его взяли, не было человека счастливее на борту; он не покидал его ни на минуту до самой Новой Зеландии. И тем не менее, всегда весёлый, всегда при деле, он оказался чрезвычайно полезным человеком в нашем маленьком коллективе.

Принято считать, что супруги живут душа в душу, если ссорятся лишь раз в неделю; так, во всяком случае, утверждает мистер Бернард Шоу. Если я скажу, что с момента выхода из Англии и до возвращения в Новую Зеландию, то есть почти три года, мы жили вообще без каких-либо трений, то рискую навлечь на себя обвинения в лицемерии или сокрытии истины.

Так вот, я осмелюсь заявить во всеуслышание, что ни того, ни другого в моих словах нет, я говорю сущую правду. Ну, если уж быть абсолютно точным, то признаюсь, что однажды видел одного участника экспедиции в очень нервозном состоянии. И всё. Причём, помнится, длилось оно недолго и было обоснованным; в чём было дело, я забыл. Трудно сказать, почему нам в этом повезло больше, чем другим полярным путешественникам, но несомненно, что могучим миротворческим фактором было отсутствие свободного времени — нам просто некогда было ссориться.

Перед нашим отъездом многие говорили: «Вы там друг другу опротивете. Что вы будете делать всю долгую тёмную зиму?». В действительности же трудность состояла в том, что мы не успевали переделать все дела. Офицеры после ночного дежурства, трудного и длинного, считали своим долгом на следующий день доделать то, что не успели за ночь. Днём ни читать, ни отдыхать не удавалось, в лучшем случае можно было выкроить для этого часок-другой после ужина. Рабочий день не был ограничен определёнными часами, и обычно все трудились от завтрака до ужина.

Все члены нашего содружества страстно желали одного — получить научные результаты. Какой-нибудь юный пессимист, заядлый циник, возможно, удивлялся: с чего это группа здоровых и вовсе не глупых людей столь единодушно старается внести в общую мировую сокровищницу естественно-научных и географических знаний свой, пусть небольшой, вклад, не видя в ближайшем будущем перспективы его практического применения? И учёные, и неспециалисты с равным рвением стремились выполнить задачи экспедиции.

Я думаю, что нас в этой деятельности поддерживала идея.

Людям, которые не верят в то, что знание само по себе ценность, я не рекомендую вести подобный образ жизни. Пока мы не покинули цивилизованный мир, нас то и дело спрашивали: «Зачем вы едете? Там есть золото?». Или: «Там есть уголь?». Коммерческий дух нашего времени не видит пользы в чистой науке; английский фабрикант не заинтересован в изысканиях, которые в течение одного года не принесут ему прибыли, горожанину они кажутся пустой тратой энергии, непроизводительным трудом — воистину эти люди привязаны к колеснице повседневности.

Пока человек не откажется от этой точки зрения, ему нечего делать на дальнем Юге. Наши магнитные и метеорологические наблюдения ещё имеют прямое касательство к торговле и судоходству; что же до остальных работ, то я действительно не представляю себе, какое применение они могут найти кроме того, что пополнят общую копилку сведений, лишённых прикладного значения. Тем не менее участники экспедиции видели глубокий смысл в том, чтобы открыть новую землю и новую жизнь, достичь Южного полюса, провести сложные магнитные и метеорологические наблюдения и широкие геологические изыскания, осуществить исследования во всех других областях науки, для которых мы были оснащены. Ради этого они были готовы переносить любые лишения, некоторые пожертвовали своей жизнью во имя этих идей. Без них в нашем маленьком сообществе не смог бы восторжествовать тот высокий дух, который в нём царил.

Спокойное течение нашей жизни объяснялось главным образом терпимостью и увлечённостью членов нашего коллектива; и всё же вряд ли бы нам удалось избежать трений, отравлявших существование других экспедиций, если бы не высокие нравственные качества некоторых людей, которые подавали пример своей самоотверженной напряжённой работой.

При всех своих тяготах это была хорошая жизнь. Вернувшись с Барьера, мы дружно его проклинали и уверяли друг друга, что нет такой силы, которая заставила бы нас посетить его ещё раз. Но сейчас мы часто вспоминаем Барьер с его чистой жизнью под открытым небом, с запахом примуса, здоровым крепким сном. Как часто нас вводят в заблуждение воспоминания — память человека удерживает лишь половину происходящего.

Мы забыли — или почти забыли, — как утрата крошек от галет вызывала обиду на целую неделю; как самые близкие друзья до того раздражали друг друга, что из опасения поссориться не разговаривали по несколько дней; как мы сердились на повара, преждевременно израсходовавшего недельный рацион; как все заболели от переедания после первых же обильных трапез; как волновались за товарища, когда он захворал в сотнях миль от дома, а пурга мела две недели подряд и не найди мы в пургу склады — все погибли бы от голода. Зато мы помним возглас «Привал!», обещавший чашку чая, а затем ещё пятимильный переход; чувство товарищества, охватившее всех к концу ужина после того, как мы благополучно одолели трудный участок с трещинами; квадратный дюйм плам-пудинга по случаю Рождества; песни, которые мы распевали, ведя под уздцы пони по Барьеру.

Мы путешествовали во имя Науки. Три маленьких эмбриона с мыса Крозир, мешок ископаемых останков с острова Бакли и масса других материалов, менее сенсационных, но собранных по крупицам с таким же тщанием, в темноту и мороз, в ветер и снег — вот была цель, к которой мы стремились; чтобы человечество узнало чуть больше и руководствовалось знаниями, а не домыслами.

Были среди нас и честолюбцы; некоторые хотели денег или славы; одни надеялись возвыситься в науке, другие — получить звонкий титул. Почему бы и нет? Но были и такие, кто деньги и славу ни в грош не ставили. Вряд ли Уилсон огорчился, узнав, что Амундсен достиг полюса на несколько дней раньше его, а если огорчился, то ненадолго. Пеннелл, получи он дворянство, умер бы со скуки. Лилли, Боуэрс, Пристли, Дебенем, Аткинсон и — многие другие — тоже.

Но между классом людей, покидающих родные пределы для такой работы, и властями предержащими, которые распоряжаются на родине их материалами, нет особой приязни.

Помню разговор в доме, происходивший в последнюю, плохую, зиму. Мои спутники горячо доказывали, что профессионально много потеряли от путешествия на Юг, что они отстали от текущей работы, лишились шансов выдвинуться и т. д. В этом есть доля правды. Заговорили и о публикации результатов, о том, кто как это себе представляет. «А» сказал, что не намерен публиковать свою работу, чтобы его не осмеяли в таком-то учреждении такой-то и такой-то. «Б» его поддержал — он не хочет отдавать свой научный труд в музей, где его похоронят на полках и никто никогда не увидит; «В» же заявил, что опубликует свои результаты в научных изданиях. Я думаю, у кабинетных учёных, в чьи руки могли бы попасть добытые нами с таким трудом коллекции и результаты исследований, в ту ночь горели уши.

Тогда подобные разговоры вызывали у меня некоторое раздражение. Эти люди, казалось мне, должны считать себя счастливцами уже хотя бы потому, что вообще попали на Юг; ведь тысячи других мечтают оказаться на их месте. Но теперь я многое понял. Наука великая вещь, если ради неё предпринимаешь зимнее путешествие и не жалеешь об этом. Но, вероятно, её величие ещё больше, чем я себе представляю. Иначе как могли бы те, кто соприкоснулся с некоторыми деятелями науки, продолжать следовать по её стезе?