Царь Гильгамеш - Дмитрий Володихин

— Воистину слава…

— Только тогда эбих повернулся лицом к Умме… Такова наша победа, отец мой государь. Две тысячи пленных заново отстраивают стены. Более мне добавить нечего.

Бегун поднялся с циновки.

«Каков Упрямец! — изумился Бал-Гаммаст поступкам Упрямца. — Нет… каков гордец! Но дело сделал — просто и ловко. Не знает, как видеть тайное, не умеет чувствовать неслучившееся, зато сумел заставить их играть в его игру. Прав был отец, возвысивший Упрямца».

Он чувствовал необходимость что-нибудь даровать бегуну Ладдэрту. Дар, пожалованный не за славное дело, а за добрые новости, всегда казался ему бессмыслицей; но теперь к Бал-Гаммасту невесть откуда пришло понимание: смысл все-таки есть, и заключается он в том, что некоторые поступки приличествуют государю… Женщинам Полдня он должен был отдать большую часть своего серебра. Войне и городу Уруку — почти все остальное. Кое-что следовало сохранить и не тратить, пока не наступит день боли и поражения. Тогда чем же он владеет сейчас, не считая хлеба, вина и власти? Нынче царь баб-аллонский беден.

Бал-Гаммаст мысленно попрощался с отцовским подарком. Он отдал вестнику нож, бесценную работу столичного мастера Дорт-Салэна, с литым изображением женщины и коршуна на рукояти. Лезвие рябило крошечными клинышками — именами царей Кана Хитреца, Доната Барса и самого Бал-Гаммаста

Согнув птичье тело в поясном поклоне, бегун сказал очень тихо, почти прошептал, возвращая подарок:

— Я не смею. Мое тело и вся моя служба стоят не так дорого.

— Отец был бы рад, знай он, как я распорядился его ножом. Прими и владей. Сейчас тебя отведут к тысячнику Пратту Медведю, накормят и уложат спать. Я доволен твоей службой.

Бегун замялся. Видно, что-то мучило его. Не любопытство ли? Сколько раз Бал-Гаммаст видел на лицах приближенных, а еще того пуще — горожан Урука, этот невысказанный вопрос. Хорошо. Почему бы нет? Пусть осмелится задать его хотя бы один человек, тем более, он достоин…

— Если желаешь спросить меня о чем-нибудь, не медли.

— Отец и государь… прости… прости… сколько тебе солнечных кругов?

Бал-Гаммаст улыбнулся самой мальчишеской своей улыбкой. Он мог бы еще драться со сверстниками на пыльных площадях Баб-Аллона… Не будь его отец Тем, кто во дворце.

— Девятьсот девяносто девять. От Исхода.

Ладдэрт почтительно склонил голову.

…Оставшись наедине с самим собой, царь негромко повторил:

— Слава Творцу, нас породившему…

Меньше всего он надеялся на Упрямца. Среди «братьев силы», людей, поднятых отцом на высоту звания эбиха, Бал-Гаммаст считал слабейшим именно Лана. Медлительный, самоуверенный человек, хотя и сильный, но начисто лишенный способности читать знаки будущего, проступающие на теле мира… И вот именно он добился успеха. Его простой ум и его простая сила. Значит, есть выход и есть надежда. Уж не Бог ли явил всей земле Алларуад знамение, дав победу в руки такого человека? Мир становится проще. Нежность ладоней Творца более не принадлежит высокому и сложному… Может быть, до поры до времени. А может быть — навсегда.

В сердце Бал-Гаммаста поселилась необъяснимая уверенность: что бы ни произошло, род его, вера и само Царство не исчезнут бесследно. Бал-Гаммаст прислушался к Небу. Никогда прежде он не делал этого. Но теперь каждый верный шаг означает глоток жизни для Царства, а каждый неверный — глоток гибели. Возможно, Творец даст ему подсказку…

Но свыше никто не сказал царю, что он затевает благое дело или совершает ошибку.

— Хорошо. Значит, не Рат Дуган, значит, Упрямец… Ну, так тому и быть, — сказал он сам себе.

Позвал доверенного шарт и продиктовал послание к эбиху Лану.

— «Желаю владеть в краю Полдня вторым оплотом Царства, не менее мощным, чем столица и прилегающие к ней срединные области. Береги воинов. Любые пополнения, приходящие в Урук, будут отправляться дальше на Полдень, к тебе. Ибо Урук, славный и древний город, войною лишен крови и жизни. Твердыней мощи ему не быть. Гордой Умме наказанной быть не должно, ибо край Полдня и так разорен. Моей волей отбери у города кидннну на один солнечный круг, лиши имущества зачинщиков и отправь их в Баб-Аллон работать в царских мастерских. Тебе надлежит оставить в Умме сильный отряд до прихода воинов Рата Дугана или моих, а самому отступить в Лагаш. Там, на богатых землях, защищенных с трех сторон реками и болотами, легко тысяче защититься от двадцати тысяч. Сделай страну Лагаша неприступной для любого врага. Накопи запасы, необходимые на тот случай, если враг пожелает напасть на город большими силами и осадить его. Приведи в порядок стены Лагаша. Создай тайные убежища. Договорись о помощи с ближайшими соседями — войнолюбивыми сынами страны Элам.

Я, царь Бал-Гаммаст, сын Доната Барса, доволен твоей службой, брат силы, эбих Лан. Словом своим я ставлю тебя лугалем города Лагаша и всей области его.

Записано в старом городе Уруке

со слов царя Бал-Гаммаста

и по воле его.

Месяца аба в восьмой день

2509-го круга солнца

от Сотворения мира».

…И он оставил на сырой глине оттиск перстня-печатки.

Зной истомил всю землю Алларуад, от дальних сторожевых башен до срединных земель. Сезон безжалостного солнца парил над Царством, словно огромная птица, распростершая огненные крылья.

Двое беседовали в маленьком покое, который когда-то собственноручно расписала царица Гарад. С тех пор эту комнату в сердце Лазурного дворца называли «Родник Уединения»… Царица-мать Лиллу с давних пор любила предаваться здесь размышлениям о делах тонких и не терпящих ошибок. Раньше ее постоянным гостем бывал Уггал Карн, теперь он ушел в поход на Баб-Алларуад, забрав с собой цвет черной пехоты.

Сегодня к ней напросился для беседы первосвященник Сан Лагэн. А она не хотела видеть никого. Гнетущая жара, въевшаяся в тело, усталость и яд горя, отравивший кровь Лиллу, заставляли ее искать одиночества. Чем старик сможет облегчить ее ношу?

Никто в Лазурном дворце не знал, сколько горя принесло царице Лиллу известие о гибели дочери. Все помнили их ссоры. Все видели бесстрастие, ничуть не покинувшее мать, когда ей рассказали о смерти Аннитум. Все полагали главным ее любимцем молодого царя Апасуда. Но ни одна живая душа не знала, что равной себе во всем Царстве она почитала только дочь, одну дочь, никого, кроме дочери. И пришло бы время, наверное, ей удалось бы отдать все в руки той, у кого бьется в груди сердце дикой кошки. Сыновья… Оба — мальчишки, только один старше и послушнее, другой моложе и упрямее. Оба ей милы и любимы ею, но ни один из них не обладает душой, способной достигнуть совершенства. Мужчины… застывают в детстве и на протяжении всей жизни, становясь умнее, сильнее, великолепнее или же падая в слабость и грязь, они всегда и неизменно несут в себе мальчуганов, дерущихся на пыльных улицах. Настоящим правителем может стать только тот из них, полагала Лиллу, кто сумеет победить в себе детство, забыть о нем, преодолеть его зов. Барс мог… Он был великим мужем, настоящим даром небесным земле, которая оскудела мужеством. Но даже Барс не был совершенен. А сыновья его… сыновья его котятки. Отчего это Уггалу вздумалось отослать в Урук гневливого Балле, не способного пока еще к делам правления? Что он увидел в мальчике? Эбих говорил ей: «Сейчас надо плыть по течению, куда вынесет жизнь. У нас слишком мало силы, чтобы противостоять течению. А жизнь хочет от нас правителя на земле Полдня. Больше послать некого, Лиллу…» Плыть по течению — это ей понятно, это значит отыскать мелодию гармонии и слиться с нею… Но хитрил Уггал, конечно же, хитрил, это она потом поняла. Зачем понадобился ему Балле в Уруке? Убирать его оттуда уже поздно, сделанного не воротишь… Следует подождать. Гармония сама повернет события в правильное русло, глядишь, и Балле вновь окажется рядом с нею. Но… девочка… милая, бесконечно любимая дочь-соперница, тайная звезда ее потускневшего неба… Девичья душа открыта и уязвима, с удивлением она взирает на мир, как птенец из гнезда, в ней столько нежности, сколько приносит ее первый дождь после месяцев суши. Увидев жестокость жизни, она и сама на время ожесточается, и тогда приходит возраст, который должна пройти каждая женщина, потому что это правильный путь. Возраст диких кошек. Лишь потом, научившись как следует кусаться и царапаться, женщина может позволить себе милосердие. Тогда она становится сильна и ласкова одновременно, подобно вечернему солнцу. Но и это еще не завершение пути. В самом конце возвращается одиночество, забытое с девичества, и вечный холод подступает к сердцу; в холоде и одиночестве женская душа превращается в бесконечно мудрое и совершенное существо. Теперь эту душу следует сделать осью гармонии для всей страны и дать ей сильные руки мужа, строителя и воина. Двое, слившиеся в одно, обладающее душой женщины и руками мужчины, — вот образцовый правитель. И дочь могла дойти до совершенства, дочь должна была дойти до совершенства… Отчего Творец не позволил? Отчего? Что теперь делать? В чем смысл, ради кого жить?