Державы Российской посол - Владимир Николаевич Дружинин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я все знаю про тебя, — сказала Франческа.
Борис опустил чашку.
— Откуда?
— Мантуя не край света.
«Кто у тебя в Мантуе?» — спросил он мысленно, но произнес другое:
— Что ты знаешь?
— Все, — повторила она с веселым торжеством.
Ан верно — Мантуя не на отшибе. Уведомлены, что у царского посла вторая жена. Сколько детей, и то известно. Тем лучше, самому рассказывать незачем. У мантуанского герцога есть люди в Риме. Когда посол собирался уезжать, сообщили немедля.
— Я на крыльях сюда… Ма-амма миа! Бросала в сумку что попало…
В Мантуе дивятся — московит сумел расположить к себе папу, втянул его в союз против шведов и против Станислава. И к тому же союзу привлекает императора. И тогда австрийские войска, к великой радости герцога, из Италии уйдут.
— Враки! Выдумщики у вас в Мантуе.
Возмутился притворно, так как чувствовал себя сими преувеличениями польщенным.
О себе Франческа сказала коротко — живет в Мантуе, герцогиня к ней добра.
— Ты замужем?
— Нет.
Плечи ее зябко дрогнули, возбудив у Бориса жалость.
— У царя, — сорвалось вдруг, — тоже вольная любовь, без венца. Как у нас с тобой.
— Где его жена?
— В монастыре.
— У каких сестер? Ах, ведь у вас же другая вера! С кем же любовь у царя?
— Она из самых простых людей. Прислуга у лютеранского падре. Его величество везде с ней… Взял с собой в Польшу, на войну.
— Как ее зовут?
— Катарина.
— Красивая?
— Ты лучше. Она большая, высокая, сильная, как мужчина.
— Нехорошо, — поморщилась Франческа. — Женщина должна быть женщиной. Я понравилась бы царю?
— Э, ты пушек боишься, — сказал Борис и ощутил укол ревности.
— Ничуть не боюсь. Он приедет в Италию?
С утра надлежало идти на пьяцца Сан-Марко, заявить о себе, испросить аудиенцию у дожа. Не беда. Занемог с дороги, вот и весь сказ.
Послу велено удостовериться — желает ли Марко Антонио Мочениго, глава республики, иметь, как и прежде, добрую с Москвой коришпонденцию? Какова готовность Светлейшей республики на случай войны с султаном? И есть ли способ учредить торговлю с Россией? Значит, месяц в Венеции с Франческой, а может статься, и долее.
Подлинно — дар Фортуны!
Одно худо — палаццо Рота, спаленка над каналом для вольного амора неудобны. Франческа сказала: здесь могут помешать.
— У меня будешь жить, — решил Борис.
Комнаты на Ламбьянке сняты, гостиница отменная. Франческа отказалась.
— В «Леоне Бьянко»? У всех на виду, у всего города? Нет, нет… Есть уголок… У моста Санта-Лючия, у Ляквиля. Никто не найдет…
Сын француза и эфиопки, Ляквиль уродился в мать, черный, как сапог, и губастый. Обличьем страшен, а приветлив и берет недорого — восемь лир с персоны за обед и за ужин. Человек верный, лишнего не сболтнет. Франческе понравилось — кормит вкусно и жилье содержит в чистоте. Нашлась у Ляквиля каморка и для денщика. Князь-боярин приказал ему пистолет держать заряженным — похоже, амор требует защиты.
Вместе, снова вместе… Кого опасается Франческа, кто станет мешать, Борис не допытывался.
— Зачем женился? — спрашивала Франческа, обнимая его. — Остался бы один. Меня позвал бы…
В самом деле, зачем? Волна ее волос накатывалась на него, он страдал от досады, от вины перед ней. Эх, малодушество! Не решился привезти в Москву, в куракинские палаты, чужеземку да низкого роду… А славно бы! Назло Аврашке, назло бородатым…
— Глупости, — она откинулась, прижала лоб к стене. — Не слушай меня! Тебе нельзя… Не слушай меня, не слушай!
На что польстился? На урусовские деревни? На приданое, от которого ему ни прибытка, ни радости… Женат, венчаны в храме… Названье одно — жена…
Франческа, уткнувшись лицом в подушку, едва слышно умоляла простить безумные слова. Супругой нобиля ей не быть, никогда не быть. Дворянство ее нигде не признано. Аттестация, добытая покойной тетей, — пустой клочок бумаги.
— Твои деньги… Мне странно было, — мадонна, откуда столько! Тетя молчала…
Он повернул Франческу к себе, пытался вытереть слезы. Не жаль ему денег, ничуть не жаль. Она отстраняла его:
— Подожди! Ты прогонишь меня… Нет, я уйду сама…
Вскочила с постели. Мерцание свечи облило ее спину, надломленную отчаянием. Потом она тихо всхлипывала на его плече. «Моя вина больше», — думал он, но сказать не сумел.
После второй ночи настал амор ясный, безмятежный. Амор, переборовший прошлое.
«Не мог часу без нее быть…»
Отлучаться на час и больше все же приходилось, считал минуты, следуя в гондоле по Каналь Гранде, навстречу студеному ветру, острым каплям косого дождя, с силой хлеставшего лицо.
За лагуной, за островами лежала Адриатика, вспененная бурями, шторм колотился в окна палаццо дожей, шевелил грузную, вызолоченную тафту портьер.
Меха, поднесенные послом Московии, оказались как нельзя кстати — Марко Антонио Мочениго тотчас же погрузил старческие руки, красные от холода, в ласковый ворс.
Нет, Светлейшая республика дружбу с царем не отвергает. Напротив, хочет оную упрочить, ибо султан, общий противник, покоя бессомненно не даст.
Согласны венециане и торговать. Пускай стеснена навигация войной, усилия приложить надо. Сановник Морозини, знатнейший патриций и первый богач, перешел от слов к делу, обещал снарядить корабль в Россию, с восточными товарами.
Визиты царского посла коротки, от раутов, от кончертов в его честь он уклоняется.
— Здесь не Рим, — слышит Борис. — Вы много теряете, принчипе.
Несомненно, плезирами Венеция богаче. Но посол устал в Риме, оттого и избрал статус приватный.
На обратном пути по каналу ветер дует в корму, подталкивает к Франческе. Одетая, как для бала, с высокой французской прической, накрученной на стебель костяного цветка, она ждет Бориса за накрытым столом.
Бывало, видеть не мог без ужаса морских гадов — червецов склизких, осьминогов, многоножек рогатых, — а теперь пристрастился к фруктам моря.
Садясь, клал перед Франческой, к прибору, подарок. То приглянется в городе бисерный кошелек, то бусы, накидка, лента, изделия с островов — стеклянный сосуд с Мурано, тонкое, как воздух, кружево с Бурано.
Франческа умоляла не тратиться безрассудно, но Борис не унялся, купил кресла, купил картину — греческий храм, озаренный восходом солнца. Обставил каморы, будто обрел у негра Ляквиля жилище постоянное.
Верно, чересчур он понадеялся на Фортуну. На исходе декабря произошла неприятность.
«В ту свою бытность две не малые причины видел с маркезем Павлючиным и Спиовением, жентильомом венецким, близко было дуэллио со мной», — сообщает тетрадь, причем «дуэллио» написано латинскими буквами, настолько внове для русского этот способ смывать обиду.
Явились незваные гости спозаранку, Франческа еще нежилась в опочивальне. Борис, затягивая поясок халата, смотрел на
