Пока мы не встретились - Карен Рэнни

Викарий повернулся к Кэтрин спиной и что-то слишком уж долго возился, наливая виски себе и ей. Кэтрин хотела спросить, не ищет ли он на стакане пятно. А может быть, у него в обычае произносить молитву не только перед едой, но даже перед стаканом виски? Однако она не спросила ни того, ни другого, прекрасно помня, чем закончилась их последняя встреча. Викарий покинул Балидон из-за ее грубости.

Кэтрин любезно приняла виски из его рук и жестом пригласила сесть рядом.

– Так что же с Глинет? – спросила она и отпила маленький глоток.

Все в Балидоне были высокого мнения о местном виски, и пили его в немалых количествах, но Кэтрин еще не привыкла к столь крепкому напитку. На сей раз, виски показалось ей особенно горьким.

– С Глинет все в порядке, – ответил викарий. Кэтрин сделала еще глоток и поставила стаканчик на стол между собой и викарием.

– Она вернулась в Киркалбен.

Кэтрин откинула голову на подушки и удивленно посмотрела на собеседника.

– Как странно. Я не знала, что у нее там друзья.

– У нее нет друзей. А вот семья есть. – Викарий опустил глаза и вновь поднял их на хозяйку. Совсем как маленький мальчик, признающийся, что наозорничал. Потом снял очки, протер их полой камзола и снова надел. – Она моя дочь.

Глава 28

Кэтрин подалась вперед, взяла стакан и сделала еще глоток виски. На этот раз горечь совсем не чувствовалась. Более того, вкус показался ей сладким. Надо бы спросить Монкрифа, не изменил ли он процесс перегонки.

Она хотела откинуться на подушки, но обнаружила, что потеряла координацию, и уткнулась локтем в тахту, едва не пролив остаток виски. Схватилась за лоб, чтобы унять возникшее в голове покалывание, и усиленно заморгала, глядя на улыбающееся лицо гостя. Странная это была улыбка, спокойная и умиротворенная, как будто викарий отлично понимал все, что с ней происходит.

– Вы ее отец, – пересохшими губами пробормотала Кэтрин. Слова давались с трудом, казалось, что язык распух во рту.

– Да. Я раньше об этом не упоминал. В конце концов, у нее внебрачный ребенок. Но я уверен, вам это уже известно.

Кэтрин кивнула.

– И вы знаете, что Гарри – отец этого ребенка? Стакан выскользнул из онемевших пальцев Кэтрин и упал ей на колени. Виски пролилось на юбку. Кэтрин, замерев, наблюдала, как золотистая жидкость впитывается в бледно-голубую ткань платья. Монкриф расстроится. Ему нравится это платье.

Глинет. Викарий говорил о Глинет и Гарри.

– А Гарри знал?

– Конечно, знал, дитя мое. Но он ничего не мог сделать. Вы же знаете, какая у него семья. Денег не было. Во всяком случае, столько, сколько нужно такому человеку, как Гарри. Ему пришлось жениться на богатой наследнице, на вас.

Кэтрин кивнула, припомнив разговоры о пристрастии Гарри к игре. Дуннаны никогда бы не смогли оплатить его долги.

– Вот он и познакомился сначала с вашим отцом, потом с вами. Слово за слово, и он вас одурачил.

– Я была влюблена. – Кэтрин пришлось старательно выговаривать слова. Неужели она опьянела? Никогда в жизни Кэтрин не была пьяной. Значит, вот что это такое.

– Ну конечно моя дорогая. В Гарри влюблялись все молодые женщины.

– Зачем вы мне все это говорите?

Викарий пропустил этот вопрос мимо ушей. Вместо этого он поднялся и негромко произнес:

– Я думаю, вам надо сейчас отдохнуть, правда, дорогая? Слова викария казались пушистыми облаками, голос звучал так мягко, так успокаивающе, что Кэтрин начала в нем тонуть. Она захотела встать, но ноги не слушались. Тогда она опустила глаза, чтобы узнать, не летит ли она на самом деле, но – нет, ноги стояли на блестящем паркете. Кэтрин захотелось рассказать об этом викарию, но мысли затуманились. Кэтрин поняла, что викарий ведет ее наверх. Уоллеса нигде не было видно. Наверняка дворецкий тоже на пожаре.

– Там все, кроме меня, – пробормотала Кэтрин, чувствуя, как ее заливает жаром. – Мне тоже надо туда.

– Нет, дорогая, вам надо отдохнуть.

– Да, но там пожар.

– Я знаю. Жаль, что сгорят все эти прекрасные вещи. В мозгу Кэтрин мелькнул вопрос, но прежде чем она успела его сформулировать, ее мысли опять спутались.

– Я выпила слишком много виски. Простите.

– Совсем немного, моя дорогая. Разве вы забыли вкус опийной настойки? На сей раз, я дал вам достаточно, чтобы вы заснули. – Надолго, навсегда.

Кэтрин чувствовала, как замедляет свою работу сердце, как тяжелеют руки и ноги. Каждый шаг по коридору давался ей все с большим трудом.

– В герцогские покои сюда, моя дорогая? Признаюсь, во время последнего визита в Балидон я не смог все обследовать, дорогая. Возможно, на ваших похоронах я сумею, здесь осмотреться.

Кэтрин слушала и не могла понять, почему ее не пугает такое страшное слово, похороны? Похороны. В нем совсем, нет смысла. Просто сочетание, собранных вместе, звуков. Но и эта мысль быстро растворилась в, ужасной усталости.

И вот она у себя в комнате. Нет, не у себя. У Монкрифа. Но ведь в последние недели она редко, проводит время у себя в спальне. Они спят всегда вместе.

Монкриф всегда смеется, что у нее холодные ноги. А сейчас она их даже не чувствует.

Прежние герцоги с осуждением смотрели на Кэтрин с портретов, как будто ей нечего было делать в этих покоях, ведь она из свиты герцога. Сама по себе она никто, ее здесь не ждут и не любят.

Викарий подвел Кэтрин к маленькому столику в углу и дал ей в руки перо. Оно выпало из онемевших пальцев, и викарий терпеливо вложил его вновь.

– Дорогая, я хочу, чтобы вы кое-что написали. – Его голос звучал очень ласково, но ведь викарий всегда был чрезвычайно добр к ней.

– Вы должны написать Монкрифу, что хотите сейчас умереть.

Но ведь это неправда, совсем неправда! Она не может этого написать. Кэтрин изо всех сил вцепилась в перо.

– Я не хочу, – выдавила она, стараясь прогнать клубившийся в голове туман. – Я хочу спать.

– Я знаю, дорогая, но сначала надо написать письмо.

Кэтрин хотела спросить, откуда он знает, о чем она думает? Неужели викарий возомнил себе, что вместе с рукоположением, Господь даровал ему способность читать чужие мысли? Тут Кэтрин заметила, что говорит вслух, – ее губы шевелились сами собой. В смущении она приложила к губам пальцы.

Перо выпало, на бумаге появилась клякса. Кэтрин издала слабый невразумительный звук недовольства. Говорить она уже не могла. Секунды стремительно убегали, а с ними и ее мысли. Глаза застилал туман.

Викарий снова вложил ей в пальцы перо. Кэтрин хотела извиниться, но ругательство, сорвавшееся с губ священнослужителя, смутило ее.

Она не может написать Монкрифу, что хочет умереть. Напротив, она очень хочет жить. Перо снова выпало, Кэтрин наклонилась его подобрать и упала на колени.