Соловей - Кристин Ханна
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мадам Мориак.
Она встала.
Фон Рихтер медленно обошел ее кругом, пристально разглядывая. Она была в старом, поношенном и выцветшем платье, без чулок, в ботинках на деревянной подошве. Голову она не мыла уже два дня, волосы покрывала льняная косынка, завязанная на манер тюрбана с узлом на лбу. Губная помада закончилась давно, так что губы были бледны, почти бесцветны.
Он остановился перед ней, совсем близко, держа руки за спиной.
Ей пришлось собрать всю свою храбрость, чтоб поднять голову. И тогда – увидев эти ледяные голубые глаза, – она поняла, что попала в беду.
– Вас видели с Анри Наварра на площади. Его подозревают в сотрудничестве с маки, этими трусливыми животными, которые прячутся в лесах и помогают врагу.
Когда союзники высадились в Нормандии, маки устроили хаос по всей стране, подрывая железнодорожные пути, взрывая все подряд. Немцы остервенело ловили и казнили партизан.
– Я с ним едва знакома, герр штурмбанфюрер. А о помощи врагу ничего не знаю.
– Пытаетесь выставить меня идиотом, мадам?
Она помотала головой.
Он хотел ее ударить. Она видела это в его глазах – болезненное, уродливое желание. Оно появилось, когда она взмолилась о снисхождении, и теперь Вианна не представляла, как поправить дело.
Он протянул руку и провел пальцем по ее подбородку:
– Вы и правда невиновны?
– Герр штурмбанфюрер, вы полтора года прожили в моем доме. Вы видите меня каждый день. Я кормлю детей, работаю в саду и преподаю в приюте. Разве от этого союзникам есть хоть какая-то польза?
Он коснулся пальцем ее губ, слегка раздвинув их:
– Если я узнаю, что вы мне солгали, я сделаю вам больно. И мне это понравится. – Он убрал руку. – Но если вы скажете мне правду – сейчас, – я вас пощажу. Вас и ваших детей.
Она похолодела при мысли о том, что будет, если он узнает, как все это время жил под одной крышей с еврейским ребенком. Вот уж это точно выставит его идиотом.
– Я бы ни за что не стала вам лгать, герр штурмбанфюрер. Вы же знаете.
– Вот что я знаю, – сказал он, наклоняясь еще ближе, и зашептал прямо в ухо: – Я надеюсь, что вы лжете, мадам. – И отстранился. – Вы испуганы, – сказал он с улыбкой.
– Мне нечего бояться, – тихо ответила она.
– Увидим. Пока что идите домой, мадам. И молитесь, чтобы я не узнал, что вы мне солгали.
В тот же день Изабель была в Уррюнь. По пути из Парижа две ее «песни» – майор Фоули и сержант Смайт – точно выполняли все инструкции и спокойно миновали все посты. Она уже давно не оглядывалась, но не сомневалась, что они идут, как им велено – хотя бы в ста ярдах позади нее.
На вершине холма, на скамейке перед закрытой почтой, сидел мужчина. В руках у него табличка: ГЛУХОНЕМОЙ. ЖДУ, ПОКА ЗАБЕРЕТ МАТЬ. Удивительно, но немцы до сих пор покупались на эту нехитрую уловку.
Изабель подошла к нему.
– У меня есть зонт, – произнесла она по-английски.
– Кажется, собирается дождь, – отозвался он.
Она кивнула:
– Держитесь за мной, на отдалении. – И двинулась дальше, вверх, к горам.
До коттеджа мадам Бабино она добралась только вечером. У поворота задержалась, дожидаясь, пока догонят летчики.
Первым приблизился человек, сидевший на скамейке.
– Хэллоу, мэм. – Он стащил с головы берет. – Майор Том Дауд, мэм. Велено передать наилучшие пожелания от Сары из По, мэм. Она прекрасная хозяйка. Очень гостеприимная.
Изабель устало улыбнулась. Они были такие… огромные, эти янки, с их широкими улыбками и громовыми голосами. И такими же благодарностями. Совсем не как британцы, которые благодарили сухо и коротко, твердым рукопожатием. Она потеряла счет, сколько раз американцы на прощанье обнимали ее так, что ребра трещали.
– Жюльет, – представилась она.
Следующим прибыл майор Джек Фоули. Он широко улыбнулся и заметил:
– Неслабые горы.
– И то верно, – сказал Дауд, протягивая руку. – Дауд, Чикаго.
– Фоули, Бостон. Приятно познакомиться.
Последним подтянулся сержант Смайт.
– Добрый день, джентльмены, – сухо поздоровался он. – Недурно прогулялись.
– Подождите, горы еще впереди, – с улыбкой сказала Изабель.
Она проводила их к коттеджу, трижды постучала в дверь. Мадам Бабино выглянула в щелку, увидела Изабель и, улыбаясь, распахнула дверь; посторонилась, пропуская гостей в дом. Как всегда, над очагом висел закопченный котелок. Стол был накрыт. Их уже ждали стаканы с молоком и тарелки для супа.
Изабель огляделась:
– Эдуардо?
– В амбаре, с двумя летчиками. С припасами тяжело. Все из-за бомбежек. Полгорода в руинах. Ты выглядишь усталой, Жюльет. Все в порядке? – Она погладила Изабель по щеке.
От этой мимолетной ласки Изабель захотелось обнять мадам, пожаловаться на свои беды, выговориться – еще одна непозволительная роскошь во время войны. Твои проблемы – это только твои проблемы. Она не стала говорить, что гестапо все активнее ищет Соловья, что она волнуется за отца, сестру и племянницу. Какой смысл? У всех семьи. Все за них волнуются.
Изабель взяла мадам Бабино за руку. В их нынешней жизни много ужасов, но есть и это – дружба, родившаяся из общей беды, она будет покрепче стали. Много лет неприкаянно мыкаясь по приютам и пансионам, Изабель принимала эти простые человеческие отношения как драгоценный дар: у нее теперь есть друзья, люди, которые о ней заботятся и о которых заботится она.
– Все в порядке, дорогая.
– А что твой красавчик?
– Взрывает склады и поезда. Видела его перед высадкой в Нормандии. Понятно было, что-то грядет. Он в самом пекле. Я волнуюсь… – Изабель услышала приближающийся шум мотора. – Ждем кого-нибудь?
– Сюда никто никогда не приезжает.
Летчики тоже услышали. Они мгновенно замолчали. Фоули вытащил из-за пояса нож.
Снаружи заблеяли козы. Тень метнулась за окном.
Изабель не успела выкрикнуть «берегись», как дверь с грохотом распахнулась и в комнату ворвался свет с улицы, а вместе с ним – несколько эсэсовцев.
– Руки за голову!
Изабель получила удар прикладом по затылку. Охнув, качнулась вперед.
Ноги не слушались, она упала, стукнувшись головой о каменный пол.
Последнее, что она услышала, прежде чем потеряла сознание, – «все арестованы».
Тридцать три
Изабель очнулась. Она была привязана к деревянному стулу за запястья и лодыжки. Врезавшиеся глубоко в плоть веревки затянуты так, что не шевельнуться. Пальцы онемели. Под потолком висела одинокая лампочка. Пахло мочой и плесенью, по стенам сочилась вода.
В темноте, куда не попадал свет от лампы, вспыхнула спичка. Она услышала шорох, почувствовала запах серы и попыталась поднять голову. Движение вызвало такую боль, что она невольно застонала.
– Gut, – сказал кто-то. – Ей больно.
Гестапо.
Он выступил из темноты, подвинул стул и сел лицом к ней.
– Будет больно, – равнодушно сказал он. – Или нет. Выбирать тебе.
– Тогда давайте без боли.
Он ударил ее. Сильно. Рот залило кровью. Отвратительный металлический вкус. С подбородка закапало.
Два дня, подумала она. Всего два дня.
Ей нужно продержаться сорок восемь часов, не назвав ни одного имени. За это время отец, и Гаэтон, и Анри и Дидье, и Поль, и Анук успеют скрыться. Они скоро узнают, что ее арестовали, если уже не узнали. Эдуардо передаст новости и спрячется. Такой у них был план.
– Имя? – спросил он, доставая из нагрудного кармана блокнот и карандаш.
Она чувствовала, как кровь капает с подбородка на колени.
– Жюльет Жервэ. Вы же знаете. У вас есть мои документы.
– У нас есть документы на имя Жюльет Жервэ, это правда.
– Тогда зачем спрашивать?
– Кто ты на самом деле?
– Жюльет Жервэ.
– Место рождения? – лениво спросил он, разглядывая свои ухоженные ногти.
– Ницца.
– Что делала в Уррюнь?
– Я была в Уррюнь? – переспросила она.
Он выпрямился и с интересом посмотрел на нее:
– Возраст?
– Двадцать два или около того. Как-то не до дней рожденья теперь.
– Выглядишь моложе.
– Зато чувствую себя старше.
Он медленно поднялся:
– Ты работаешь на Соловья. Мне нужно его имя. Кто он?
Итак, они не знают, кто она.
– Я в птицах не разбираюсь.
Удар пришел словно из ниоткуда, неожиданный и оглушающий. Голова мотнулась в сторону, с треском врезавшись в спинку стула.
– Расскажи мне о Соловье.
– Я же сказала…
В этот раз он ударил ее по лицу железной линейкой, распоров щеку. Она почувствовала, как кровь заливает лицо. Он улыбнулся и повторил:
– Соловей.
Она попыталась сплюнуть кровь, но только испачкалась. Тряхнула головой, чтобы видеть получше, и сразу же об этом пожалела.
Он ритмично постукивал окровавленной линейкой по ладони.
– Я ротмистр Шмидт, комендант гестапо в Амбуазе. А ты кто?
Он убьет меня, подумала Изабель. Она забилась, пытаясь вырваться, освободить руки.
