Падение Парижа - Илья Эренбург

– Что же вы молчите?

– Не знаю, право, что сказать. Вы сами сказали… Я был коммунистом, ну и остался.

– Я понимаю ваше упрямство, оно продиктовано благородными соображениями – не хотите изменить товарищам. Но, мой друг, теперь не до щепетильности. Вы были игрушкой. Вас обманывали, говорили о патриотизме, призывали бороться с фашистами. А теперь?.. Морис Торез – дезертир.

– Положим, дезертиры не мы, это вы оставьте. Где теперь Морис Торез, я не знаю. Только уж не в Германии, как пишут ваши газеты! Я думаю, он издает «Юма». Это настоящее дело. А где дезертиры, я знаю. Мюнхен, кажется, помню. И как с Испанией было… Наши там дрались против фашистов, а Бонне помогал врагам Франции, это даже дети знают. Я вас слушаю и удивляюсь: вот вы говорите «фашисты»… Да вы их всегда защищали с дубинками. А теперь фашисты у власти.

Невилль снисходительно улыбнулся:

– Вам сорок три года, а пыл юношеский… Это похвально. Жаль только, что не хотите расстаться с шорами. Ваша партия вам изменила. Она добивается победы Германии.

– Никогда я этому не поверю!

– Тогда чего же они хотят?

Легре насупился:

– Какие теперь лозунги, я не знаю. Это вы постарались – «Юма» закрыли, похватали всех честных людей. И меня хотите сбить с толку. Но кое-что я сам соображаю. Кто теперь травит коммунистов? Даладье, Тесса, Виар, Бретейль, Лаваль – словом, вся шайка. Значит, коммунисты не изменили – враги-то старые… Вот если бы Лаваль закричал: «Браво, коммунисты!» – здесь бы я задумался. А теперь все в порядке.

Невилль бросил недокуренную сигарету и позвонил: «Уведите».

Легре, вместе с другими коммунистами, отправили в концентрационный лагерь. На узловой станции Нуази-ле-Сек поезд, в котором везли арестованных, простоял свыше часа. Жандармы не подпускали к нему публику, объясняли: «Везут дезертиров». Солдаты и женщины злобно поглядывали на вагоны: «Шкурники! Другим, значит, умирать?..» Кто-то крикнул: «Трусы!» Тогда Легре запел «Интернационал». Люди на платформе, удивленные, замерли. А из вагонов кричали: «Мы не дезертиры! Мы рабочие, коммунисты». После «Интернационала» запели «Марсельезу». Солдаты на платформе подхватили припев. Напрасно жандармы пытались оттеснить народ. Высунувшись в окошко, Легре кричал:

– Я на той войне ранен был, на лице печать, они этого не сотрут… А сняли меня с авиазавода. Везут нужники чистить. Вот где изменники – Бонне, Тесса, Фланден!.. А за нашу Францию мы на смерть пойдем!..

Он поднял кулак – полузабытый грозный жест, память о тридцать шестом, о великой несбывшейся надежде. Жандармы его оттащили. Поезд тронулся. Но тогда поднялись сотни кулаков: женщины и солдаты провожали осужденных.

5

Арестовывали по спискам, по доносам, по наитию. Один преступник поднял кулак, другой насвистывал «Интернационал», третий повесил у себя изображение Кремля. Читая сводки полиции, Тесса разводил руками: куда только они не проникли! «Союз любителей рыбной ловли в Ньевре», «Шахматный кружок департамента Вар», «Общество альпинистов Гренобля» оказались филиалами коммунистической партии. Тесса говорил себе: «Да, это сила! Теперь понятно, что они могли увлечь наивную Дениз».

Бретейль требовал расстрела депутатов-коммунистов. Тесса отвечал: «Осторожней, мой друг! Как-никак, это – народные избранники». Тесса боялся создать прецедент… Он питал чувство профессиональной солидарности к арестованным депутатам; хотел их спасти: «Подпишите, что вы отрекаетесь от Третьего Интернационала, и вы сохраните мандаты». Узнав, что арестованные упираются, он вышел из себя: «Фанатики! Я сделал для них все, что мог».

Пришлось выдержать атаку Фуже. Кулаки марсельцев ничему не научили сумасброда; он заявил: «Преследования коммунистов деморализуют армию». Тесса крикнул: «Значит, вы за Гитлера?» Депутаты зааплодировали, и Фуже сошел с трибуны под дружный свист.

Никогда Тесса так не трудился; редко вырывал он часок для Полет, в изнеможении спрашивал себя: может быть, бросить все? Зачем притворяться? Он стар. Сколько ему осталось жить? Но тотчас отгонял эти мысли. Разве Клемансо в преклонном возрасте не спас Францию?..

Тесса казалось, что он – наследник Клемансо. Его статуи будут красоваться на площадях. Он как-то сказал Полет: «Улица Тесса – это звучит неплохо…»

Тесса приходилось заниматься стратегией, экономикой, даже механикой, говорить о запасах хлопка, о новых бомбардировщиках, о торговом договоре с Венесуэлой. Все приходили с претензиями, жаловались на беспорядок. Прежде он имел дело с депутатами или финансистами. Теперь он должен был выслушивать военных: не понимая терминов, не знал, как подойти к человеку, что обещать, чем развлечь. Он говорил: «Армия – иной мир», – а про себя добавлял: «низший».

Узнав о предстоящем визите генерала де Виссе, Тесса нахмурился. С этим ворчуном, кажется, трудно сговориться!..

Генерал де Виссе выдвинулся в пятнадцатом году; он тогда командовал бригадой на Шемен-де-Дам. Раненный в ногу, он не покинул командного поста. В шестьдесят четыре года он сохранил бодрость, даже задор. Его круглое обветренное лицо с жесткими желтыми усами походило на морду бульдога. Был он человеком добрым, но вспыльчивым; покрикивал на жену, ругал адъютанта; любил только военное дело и садоводство: на досуге ходил с лейкой, подвязывал розы, прививал, обрезал ветки.

Никогда генерал де Виссе не заговаривал о политике; когда его спрашивали, что он думает о том или ином министре, отвечал: «Армия – великая немая». Одни говорили, будто он монархист и якшается с эмиссарами претендента; другие (среди них генерал Пикар) уверяли, что де Виссе чуть ли не коммунист, слушается беспрекословно Фуже и не зря расхваливает советскую авиацию. Увидав, как де Виссе молится, Тесса искренне удивился: «Вот вам и приятель Фуже!..»

Зачем он пришел? Может быть, хочет нажаловаться на Пикара, который запретил солдатам читать левые газеты? Или потребует, чтобы утвердили институт полковых священников? Поди разберись.

Тесса усадил генерала в покойное кресло, вынул коробку с сигарами:

– «Партагас», и, кажется; свежие. Боюсь, что теперь не скоро получат новую партию: пароходы завалены другим добром. Что вас привело ко мне, дорогой генерал?

Де Виссе долго готовился к разговору; он составил дома вступление – о патриотизме, об уроках прошлой войны, о долге военного. Но теперь он забыл все, откусил кончик сигареты, выплюнул его и сразу брякнул:

– Положение отвратительное – во всем нехватка! Вы знаете, сколько пулеметов на батальон?.. Я уже не говорю об авиации. Я, например, располагаю десятью бомбардировщиками. Да, да, вы не ослышались, – десятью. Нет обуви, нет одеял. А зима на носу.

Тесса сокрушенно кивал головой.

– Знаю, знаю… Это – наследие Народного фронта, платные отпуска и прочее. Но положение скоро изменится. Кое-что мы купим в Америке…

– Надо покупать, и скорей!

– Сразу видно, что вы не экономист (Тесса покровительственно улыбнулся). Покупать самолеты в Америке исключительно невыгодно. Куда остроумней выписать оборудование. Мы экономим на каждом моторе. Да и промышленники волнуются. Меже – против, говорит, нельзя посягать на национальную индустрию. Но я повторяю – кое-что мы купим в Америке. Разместили некоторые заказы в Италии. К весне сорок первого года…

Генерал перебил:

– А если они начнут весной сорокового?

– Вы лучше меня знаете, что взять линию Мажино невозможно.

– Ничего нет невозможного. Все зависит от того, сколькими людьми они решат пожертвовать. Потом, линия Мажино не защищает нас с севера.

– А форты Льежа, канал Альберта? Если бельгийцев тронут, они будут драться, как львы: это рыцарский народ.

– Может быть. Но нельзя полагаться на других. Мы должны укрепить северную границу.

– Для этого нужны годы. И мы обязаны соблюдать экономию. Войну выиграет тот, у кого будет больше золота.

Тесса снисходительно смотрел на собеседника: ребенок! Лицо генерала побагровело. На груди ходили ленточки орденов.

– Я человек военный, мое дело повиноваться. Но я не могу молчать… Генерал Пикар твердит, что необходима тяжелая артиллерия к сорок второму году: брать линию Зигфрида. А вы видали, что произошло в Польше? Какие у них моторизованные части, видели? Они могут попытаться прорвать фронт. На коротком участке. И вот мне говорят, что производство противотанковых орудий не только не увеличилось – понизилось. Почему? Да потому, что рабочих отправили в концлагеря. Я видел – они там мешки делают. Хорошо еще, что не бонбоньерки. Я был у Гранделя. Он говорит: «Не ранее сорок второго года…» Господин министр, это катастрофа! Почему квалифицированные рабочие…

Тесса рассердился:

– Напрасно вы слушаете Фуже. В лагерь посылают только коммунистов. Я не вмешиваюсь в стратегию, оставьте политику!

– При чем тут политика? Я говорю об орудиях, о самолетах.