Какое надувательство! - Джонатан Коу

Как я уже говорил, мы с Фионой в основном молчали: у нее от разговоров начинало жечь в горле, а я никогда не мог придумать, что сказать. Но один наш разговор я помню — он произошел в те мертвые полчаса между «Девятичасовыми новостями» и «Новостями в десять» и начался с ее неожиданного замечания.

— Ты ведь не обязан делать это каждый вечер, — сказала Фиона.

— Я знаю.

— И если тебе куда-то нужно сходить, с кем-то увидеться…

— Да, я знаю.

— Это ведь, наверное, не слишком весело — сидеть тут со мной взаперти. Это ведь не…

— С тобой хорошо сидеть. Честное слою — я же тебе говорил. — (И это было правдой.)

— Я знаю, но… Когда мне станет лучше, когда я расправлюсь с этой штукой, со мной… будет гораздо веселее. И тогда… понимаешь, тогда у нас с тобой что-то сможет начаться, правда? Мы ведь по-настоящему постараемся.

Я кивнул:

— Да. Конечно.

— На меня производит впечатление… в каком-то смысле, — неуверенно продолжила она. — Ведь не всякий мужчина… Не со всяким мужчиной мне было бы удобно — чтобы он находился тут все время, видел меня в постели и прочее. Наверное, самое больше впечатление — что ты не попробовал ничего…

— Ну, я бы не стал пользоваться своим преимуществом, правда? По крайней мере, пока ты в таком состоянии.

— Нет, но мы знакомы уже пару месяцев, а большинство людей за это время уже… То есть в нашем случае обстоятельства не позволяют, но… ты понимаешь. Должно быть, ты об этом хоть немного думал.

Конечно, хоть немного я об этом думал, пока один вечер за другим просиживал у постели Фионы: иногда на ней был джемпер, иногда — одна ночная рубашка; когда касался ее голой руки, стряхивал ей с груди крошки, щупал шею — не выросла ли опухоль, клал ей в рот термометр и вытаскивал его, утешительно обнимал и целовал на сон грядущий в щеку. Как могут быть невинными все эти знаки внимания, как может не содержаться в них доля уклончивых взглядов и подавляемого возбуждения? Конечно, хоть немного я об этом думал. Между нами — и мы оба это знали — где-то в глубине струилось сильное чувство: игнорировать его было трудно, не признавать — глупо.

Но я просто улыбнулся в ответ.

— Не беспокойся, — сказал я, направляясь в кухню за двумя чашками какао. — Сейчас я меньше всего думаю о сексе.

подвязки черные хлыст

чулки бюстгальтер отстегнуть

оргия трогать трусики

эрегированный наручники эластичный

расстегнуть ажурные колготки

торчащий снимать сосать

ложбинка выделения резинка

стриптиз «Мазола»[96] гладкий

сосок гладить розовый

оседлать лизать влажно

кожа бедра раздвинутые

щупать языком нежно

спина изгибается со стоном

тихим О господи Да

пожалуйста Не останавливайся Да

Я оставил содержимое подноса невымытым в кухне, прошел к столу и снова перечитал список. Он наполнил меня мрачными предчувствиями. После разговора с Патриком мети охватила решимость показать ему, что я умею писать о сексе не хуже остальных и что это не та тема, которой я стану избегать в своей книге об Уиншоу. И ситуация, которую я бы выбрал для подобного описания, представилась без затруднений. Когда мы встречались с Финдлеем в галерее «Нарцисс», мне удалось подслушать обрывок сплетни о том, как Родди Уиншоу однажды соблазнил юную художницу, пригласив ее на уик-энд в Йоркшир, а поскольку о подлинных обстоятельствах я ничего не знал и решил, что в этой книге границу между вымыслом и реальностью мне соблюдать неинтересно, инцидент казался удачной отправной точкой. Но вот я корпел над этой сценой уже пятый вечер, и становилось совершенно очевидно, что у меня ничего не выходит.

Честно сказать, опыта в этой области у меня маловато. Знакомство с сексуально откровенными книгами и кинофильмами ограниченно. Несмотря на то что все эти годы моим основным сексуальным стимулом выступало телевидение, как это ни поразительно, мне, в сущности, удалось сохранить отвращение к порнографии (отвращение, вероятно основанное на принципе, если оглядываться в далекое прошлое). Даже в самых похабных фильмах, что я покупал, брал в прокате или записывал с эфира, как правило, присутствовало хоть какое-то художественное оправдание совокуплениям и раздеваниям, которые быстро стали основным объектом моего интереса. В действительности в кинотеатре на порносеансе я был один раз в жизни. Это случилось в середине 70-х, на последних мерзопакостных стадиях нашего с Верити брака. Уже несколько месяцев наша половая жизнь умирала медленной мучительной смертью, и в обоюдной панике мы решили, что визит в ближайший кинотеатр, специализирующийся на порнушке, хоть как-то ее оживит. К сожалению, нам не повезло. Фильм тот привлек внимание местной вечерней газеты: его выпустила лондонская киностудия, но снимался он целиком на натуре — в Бирмингеме. В результате среди местных жителей он пользовался огромной популярностью, и в зале сидели преимущественно пары средних лет — некоторые явно смотрели его не в первый раз, — имевшие досадную привычку перебивать сцену, скажем, орального секса на заднем сиденье такими вот замечаниями: «Этот тот кусок, где на заднем плане Трэси проехал на своем „моррис-майноре“» или «Аправда педикюрный салон лучше смотрится, если его покрасить?». Мы с Верити ушли из кино, нисколько не возбудившись, и остаток вечера провели, насколько мне помнится, перекладывая в альбоме фотографии из нашей недавней поездки на острова Силли.

Отряхнув воспоминание, я вернулся к чистым листам бумаги и попробовал сосредоточиться. Задача не из легких, поскольку до Рождества пять дней и завтра Фиона вдет в больницу за результатами анализов. Я согласился составить ей компанию, и у нас обоих имелись определенные предчувствия. Помимо прочего, в тот день у мети состоялся тревожный телефонный разговор — и не с кем-нибудь, а с миссис Тонкс. Похоже, произошло еще одно ограбление, только взломали на сей раз не издательство, а дом мистера Макгэнни в Сент-Джонс-Вуд. Взломщику удалось проникнуть в хозяйский сейф; украдены некоторые личные документы. Включая письма Табиты Уиншоу и — по какой-то причине — финансовый отчет за 1981–1982 год. Но еще страннее, что из семейных альбомов мистера Макгэнни пропало какое-то количество фотографий. Миссис Тонкс спросила, не могу ли я пролить свет на это происшествие. Я, естественно, не мог, поэтому в результате нашей беседы тайна еще сильнее сгустилась, а сосредоточиться на работе мне стало еще труднее.

Через несколько минут я отодвинул список ключевых слов в сторону: он больше смущал, нежели помогал, и из тупика, насколько я понял, имелся единственный выход — полная спонтанность. Следует записывать все, что приходит в голову, а о деталях позабочусь после. Поэтому я принес из кухни бутылку белого вина, налил полный стакан и написал первую фразу.

Она последовала за ним в спальню

Хорошее начало. Ничего сложного. Я отхлебнул вина и потер руки. Возможно, все окажется не так уж трудно. Теперь, наверное, пару предложений, чтобы описать саму спальню, — и мы к чему-то придем.

Это была

Хотя это была — что? Мне не хотелось пока ничего причудливого, не хотелось утомлять читателя занудными описаниями. Одного тщательно подобранного эпитета должно хватить. Как насчет…

Это была большая комната

Нет. Слишком скучно. Эго была роскошная комната? Слишком банально. Очаровательная комната? Слишком приторно. Это была большая, очаровательная, роскошная комната. Это была очаровательно роскошная. Эго была по большей части очаровательная. Честно говоря, мне глубоко плевать, какой была комната. Читателям, по всей очевидности, — тоже. Лучше всего пропустить и двигаться дальше.

Он грубо потащил ее к постели

Так не годится. Мне не хотелось, чтобы это походило на изнасилование.

Он нежно потащил ее к постели

Слишком слюняво.

Он потащил ее к постели

Он сел на постель и грубо привлек ее к себе

— Чего не садишься? — сказал он и грубо ткнул в сторону постели

Он грубо посмотрел в сторону постели и соблазнительно воздел бровь Двусмысленно воздел бровь

Он воздел одну из своих бровей

Он воздел обе брови

Он воздел правую бровь соблазнительно

Он воздел левую бровь двусмысленно

Воздев обе брови, одну соблазнительно, другую — двусмысленно, он нежно потащил ее, грубо говоря, к постели