Поединок. Выпуск 10 - Эдуард Хруцкий

— Большой же ты мерзавец, — жалобно сказал Саша. — Как тебе это удалось?

— Элементарная ловушка для Ларкиных хахалей, — Алик подошел, присел рядом с Сашей на корточки. — Постоянно существующие гвоздики в косяках, над которыми в зависимости от клиента натягиваются или не натягиваются в несколько рядов нитки нейтрального цвета. Сегодня они по некоторым соображениям были натянуты.

— Хулиган несчастный, — констатировал Саша и, кряхтя, поднялся.

— Ты сильно ушибся? — забеспокоился Алик. Они стояли друг против друга.

— Я очень люблю тебя, Алька, — сказал Саша и обнял Алика за плечи.

У того задрожали губы, и он тихо признался:

— А я так измучился, думая, что не имею права любить тебя. И прижался лбом к Сашиному плечу. И беззвучно заплакал.

— Присядем, что ли? — предложил Саша, и они сели на ступеньки. — Почитай стихи, Алик.

— Сейчас, — Алик вздохнул, подумал, нашел:

Вашу мысль,мечтающую на размягченном мозгу,как выжиревший лакей на засаленной                                                     кушетке,буду дразнить об окровавленный сердца                                                             лоскут;досыта изъиздеваюсь, нахальный и едкий.У меня в душе ни одного седого волоса,и старческой нежности нет в ней!Мир огро́́мив мощью голоса,иду — красивый,двадцатидвухлетний.

Хотите —буду от мяса бешеный —и, как небо, меняя тона —хотите —буду безукоризненно нежный,не мужчина, а — облако в штанах!

Пересекая двор, Саша попал в конус слабого синего света от лампы у входа в котельную. Щелкнул пистолетный выстрел, и кусок штукатурки отлетел от грязно-белой стены. Саша упал на землю и выкатился из света во тьму.

Глухой топот донесся из-за забора. Саша вскочил, перемахнул через забор и оказался в Мало-Коптевском переулке. Раздался далекий шум и треск: кто-то уходил дворами. Преследовать было бессмысленно, и Саша закричал вдогонку:

— Кто же из ТТ на тридцать метров бьет? Из ТТ в упор надо, шпана вонючая!

Дома Саша вытянул из-под кровати чемодан, открыл его, со дна вытащил аккуратный, в вощеной бумаге сверток. Хрустя оберткой, развернул его. Под бумагой было нечто замотанное промасленной тряпкой, а уж под тряпкой был большой офицерский парабеллум с пятью запасными обоймами. Саша отвел затвор и нажал на гашетку, проверяя спуск. Четко прозвучал щелчок. Саша удовлетворенно вздохнул, вогнал обойму, передернул затвор, досылая патрон в патронник, и поставил на предохранитель. Пистолет он положил на стул рядом с кроватью, а сам, быстро раздевшись, влез под одеяло и мигом уснул.

И тут же раздался страшный стук в окно. Саша открыл глаза. За окном было яркое утро и Алик. Шлепая босыми ногами по холодному полу, Саша подошел к окну и распахнул створки.

— Слышь, герой! — ликующе заорал Алик. — А наши Берлин взяли!

— Такие пироги! — мрачно сказал Саша и вернулся к кровати натягивать штаны.

— Ты почему не радуешься? — удивился Алик.

— Да так. Парни Берлин взяли, а я — мешок с рисом. — Он в ярости швырнул бриджи на пол. — Они там костьми ложатся, а я здесь, как павлин, в погонах и медалях красуюсь. Все! Я — штатский. Алик, сейчас мы на рынок, гражданское мне покупать.

Перешагнувший подоконник Алик был уже в комнате. Критически осмотрев бушевавшего Сашу, он посоветовал:

— Все-таки штаны натяни. А если в трусах собираешься, то я с тобой не пойду, — и вдруг увидел на стуле пистолет. — Это что — твой?

— Мамин, — раздраженно ответил Саша. — Она им сахар колет.

— Можно посмотреть?

Саша вынул обойму, оттянув затвор, выбросил патрон и протянул парабеллум Алику, который с восторгом ощутил тяжесть оружия.

— А щелкнуть можно?

— Можно. Только в окно целься. И незаряженное ружье раз в год стреляет.

Алик вытянул правую руку и зажмурил левый глаз.

— Tax! Tax! Tax! — в такт холостым щелчкам выкрикивал он.

— Пацаненок, — ласково сказал уже одевшийся Саша. — Ну-ка давай его мне.

Он снова загнал обойму, передернул затвор, поставил на предохранитель и заткнул пистолет за ремень бриджей. Под кителек.

— Зачем он тебе на рынке? — изумился Алик.

— С ним, дорогой Алик, веселей торговаться.

Торжественно о Берлине вещали с высоких деревянных столбов черные колокольчикообразные репродукторы. Но люди уже знали эту новость и знали еще и то, что война не закончена, война продолжается, каждую минуту там, далеко на западе, унося в никуда русских парней — их братьев, сыновей, мужей.

— Про Берлин слыхал? — спросил Петро.

— Слыхал, — пожав руку, Саша озабоченно сообщил ему: — Приодеться мне надо, Петя.

Ничего не изменилось на рынке, будто и не было той ночи. Стояли ряды, бродили продавцы и покупатели.

— Дерьмо тут в основном, Саша, дерьмо и рвань.

— На днях я у кукольников симпатичный пиджачок видал.

— У них товар есть, — подтвердил Петя. — Но продадут ли, вот вопрос.

— А почему им не продать? Я цену дам.

Петро пронзительно свистнул над ухом Алика. Алик болезненно сморщился, хотел сказать что-то ядовитое, но Петро уже обращался к сиюминутно явившемуся на свист шестерке-алкоголику:

— Федя, не в службу, а в дружбу. Здесь где-то Коммерция с Пушком пасутся. Позови их сюда. Скажешь, я прошу.

— Сей момент, — с лихорадочной похмельной бойкостью пообещал алкоголик и исчез.

Петя стал объяснять, почему могут не продать:

— Им, чтобы фраеру куклу всучить, хорошая вещь нужна. Чтобы фраер о ней жалел, а не куклу рассматривал.

Перед ними стояли плотный, солидно одетый мужчина в соку и быстрый, изломанный, в постоянном мелком движении юнец лет восемнадцати.

— Счастлив приветствовать ветеранов в радостный день взятия Берлина! — патетически возгласил мужчина, кличка которому была Коммерция. — Мы в логове зверя!

— Ну, допустим, это я в логове зверя, — Саша насмешливо оглядел живописную парочку. — А вы у себя дома.

— Обижаете, товарищ капитан, — укорил Сашу Коммерция. — А у вас, как я понимаю, до нас дело.

— Приодеться ему надо, Коммерция, — взял быка за рога Петро. — Пиджак, брюки, корочки. В общем, с ног до головы.

— Он нас обижает, а мы его одевай, — заметил юнец и хихикнул.

— Будь выше мелких обид, Пушок. — Коммерция положил руку на плечо Пушка, успокаивая. — Пойми и прости молодого человека. Истрепанные военным лихолетьем нервы, отсутствие женского общества, смягчающего грубые мужские нравы, просто бравада…