Царская чаша. Книга I - Феликс Лиевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Отчего же?
– А оттого же – ни метлы при вас, ни головы пёсьей. Не порядок то! Слыхали, небось? Закон для всех воинских придворных вышел. А не слыхали – так видали. Царевич – отрок, и тот по закону государеву бытие своё правит. А вы чего же?!
Переглянувшись, иноземцы решили, видно, поздорову убраться.
– Это хто такие? – намереваясь удалиться по своим обязанностям, спросил один молодец.
– Немцы. Шлихтинг, толмач при аптекаре, и энтот, как его…
– Штаден?
– Не… Тот по-нашему знатно балакает.
– Таубе!
– А и шут с ними.
Утихомирился этот котёл далеко после заката.
А в тереме царицы, за её дверьми узорными, в сенях горничных, девки на ночлег готовились. На лавках своих, в привольном праве, как положено в тереме высоком, располагались, заботы свои завершив.
– Ой, Дарья, да тебе не показаться этак завтрева! – деловитая Паня поднесла свечечку и рассмотрела синяки и кровавики на лице подруги. – Бодягу надо ещё.
Принесли из холодных сеней, к крытому гульбищу примыкаемых, туесок с кашицей бодяжной. Намазали опухшие места, по которым била кулаками и чем попало царица Мария. И на спине тоже.
– Ой-фу, гадость же…
– Да полно, на треть-день всё пройдёт!
Переплетая косы, отпиваясь мёдом с малиной и мятой, а кто – и рассольчиком огуречным, девушки теремные-спальные, все пять, по своим лавкам разошедшись, всё не могли успокоиться. А как говорить, коли всё слыхать, если издали…
Встали ночи среди, темноты, по холоду, святочные гадания затеяли, из последних сил, в плошке оловянной воск начали капать в воду, и сошлись этак вместе плотно, босые, перед свечой, забывшись, наконец… Рубахи до полу как-то согревали, и, всё же, царские половики шерстяные. И лукавые черти полезли в головки их тотчас.
– Ну и чо видишь?
– Молодец идёт, как будто!!! Ах, и хорош так!!! Станом гибок, аки лозина, очами светел, сокол, а уж…
– Да ладно! Боярин, что ли?!– с беззвучным хохотом отвечали подружки.
– Ой… да на нём – серьги, никак! – царёв то стольник ближний, не иначе!
– Кравчий?! Не женат он, и правда…
– А хорош, подруженьки…
– Не поминай его лучше к ночи, Луша!
– Это почему?!
– С нечистым знается, сказывают!
– Это как же?! Государь ведь…
– А хорош, подруженьки!.. Этак договоримся!
– Да тссс!!! Уймись!!! Тебе-то что в нём! – рассудительная Паня похотела умерить пыл их, прилушиваясь к спальне царицы.
– Мне-т ничего, а царица вон млеет… Да полно, девки, не проняло вас, что ли?!
– Оттого и бесится пуще…
– Она всегда такая!
– Не всегда! Особенно нынче что-то яриться…
– Известно, что!
– Ой, брось, выдумывать бы тебе всё!
Они пересмехнулись, и тут же вернулись к гаданию…
– Да ничего не видно. Конья башка! Вон! Давай капай ещё. Или… не башка это, нееет!
– Ну, что есть – то есть, подруженька, видать за коня замуж пойдёшь! Нешто, князь Охлябинин овдовеет?!
Тут рассмеялись снова все, давясь в подолы, чтоб не разогнали.
– А кравчий, говорят, нагулянный!
– Это как же?!
– А так, – самая уважаемая, давняя и сильная девка Паня держала тишайшую речь, пока сменяли чашку с водой для следующего гадания, и свечу – в поставце. И тряпичку с бодягой – для Дарьиных синяков.
Посмотрели на двери царицы. Было тихо пока…
– А так, что, говорят, дед кравчего нынешнего, Данила Андреич, увёз Елену Курбскую без благословения!
Они отпали и присели на половик.
– Как – Курбскую?! Княгиню?!
– Да! Княжну тогда ещё, тётку, двоюродную, вроде бы, тому князю, что убежал в Литву… И они ненавидят друг друга из-за Елены той!
– Кто ненавидит?
– Дура! Курбские – Басмановых… Он же Елену-княжну увёз!!! Без венца с нею возлёг! Всему роду – поруха! Позорище…
– Да как же… И не судил его никто?!
– А вот так! Говорят, великий князь Василий заступился за любимца… Дело-то и сокрыли!
– А…
– Молчи!
– Это почему! Выходит, воевода-то Басманов – Елены сын, что ли?!
– Никто не знает! Говорят, Данила привёз младенца невесть откуда жене, и всё тут!
– Какой жене?
– Да не знаю я!
– И что?
– Ничего! Елену ту Курбскую – в монастырь, вроде бы, а сына её Данила Басман себе оставил, ибо кровь в нём ихняя, огневая, степная, горная, нехристианская… Воинственная! – голос рассказчицы стал загадочным.
– Как так?!
– А то не видать! И воевода тоже …
– Что?! – они тихо сгрудились вкруг Пани, затаив дыхание.
– "Что"! Тоже сына нагулял! Говорят, от русалки…
– Ой!
– Вот и ой! Сказывают… – и тут Паня махнула младшей, чтоб глянула тихонечко, не слушает ли кто под дверьми их. На носочках девушка вернулась. – Так вот, сказывают, русалка старому воеводе дала ключ тайный, как сынов заиметь после вдовства и лет немалых… С первой-то женою двадцать лет прожил, а детей не было… И что кравчий – то русалки первенец! В терем принятый… А уж после, будто, воеводе жена вторая и родила своего…
– Да что только придумают… – молвила уставшая Дарья, трогая припухшую щёку, воняющую противной бодягой.
– А какой доход русалке-то от того был? Ни мужика, ни дитёнка…
– А их не поймёшь! Чего хочут от человека – никто не знает… Иных сразу губят, а иным торг-договор заманчивый предлагают. Говорят, по нему в свой срок даденное вернуть надо! Сына утопить там, то есть… На том болоте, иль омуте, где взял! Но никто не слушается, добро русалочье берёт, и обмануть их Христом хочет. Только ещё никому этого не удалось провернуть, и по договору навьи силы своё всё равно изымут, не так, так этак…
Девушки замерли, не дыша.
– То есть, кравчий государев – и впрямь, сын русалочий?!
– Ну а как ещё… Вишь, как наша бесится, неспроста же! А государь его возлюбил так, что совестно сказать… Да и на него поглядеть – не поймёшь! Красавец по всем статям, а ведь дух смущает не-таковски… А они там, в горах черкесских, толк в нечистом свой знают! А уж она лютует на кравчего!
– Ой уж и знают… – отворотилась Дарья, презрительно даже. И всхлипнула.
– Что, не веришь в это?
– Да дуры вы! Кравчий ей – как калач перед свиньёй несожранный! – и Дарья плюнула, точно мужик, с досады, и отворотилась, и пошла к лавке своей. – В терем вхож, а не даётся. Разве не хочется, чтоб красавец молодой за тобой приударил! Хоть бы и так, не до греха – прости, господи, не скажу скверного – а всё одно душа просится погулять.
– Чую, договоримся мы, Дашка…
Замолкнув в страхе и восторгах тайных девушки разошлись по своим постелям.
Огонёк свечи истаял сам собой перед гадальной плошкой.
Глава 13. Последняя весна
Москва. Кремль.
Государева кабинетная комната.
14 февраля 1565 года.
"Десятой Баранов, дворянин, – борзятник тоже знатный…" – в двери, раскрываемой перед ним стрелецкой стражей, возник густой размеренный голос воеводы. Федька вошёл и поклонился. С удивлением отметил, что беседовали батюшка с государем за зернью114, а шахматы отставлены были со стола перед ними на другой. Государь встряхнул костяшки в руках и выкинул, глянул мельком, с досадою небольшой, на выпавшее, и обернулся к Федьке, в поклоне волосами шелковыми завесившемуся.
– И что же, злобу на волка
