Новый Мир ( № 4 2008) - Новый Мир Новый Мир

А тут у вас событий стока…

Дальше следует напоминающий «Криминальное чтиво» диалог, опас­ности и подставы, попытки сначала реанимировать Надю, а потом объяснить очухавшейся девице, кто она и какая миссия ей назначена. Действие может повернуть куда угодно: то ли Надю закопают в лесопосадке, то ли трахнут, то ли все дружно продолжат бухать.

Аркаша предложил на посошок,

А Надя мне вслед: Грузик, ты шо,

Куда пошел, я ж, как-никак, живая еще?!

История незатейлива до простодушного бесстыдства, но форма здесь гораздо важнее содержания. Просветлить «житейскую муть» — определение, данное Выготским применительно к материалу бунинской новеллы «Легкое дыхание», — помогает структура текста. Случай сродни тем, о которых рассказывают в криминальных новостях, представлен как цепочка абсурдных действий и неадекватных реакций — принцип, в сущности, универсальный в отношении хоть эпоса, хоть анекдота. Важнее другое: и автор, и его герои, и обстоятельства, собравшие их вместе, столь же неповторимы, сколь и типичны, а бытовой говорок повествователя — лучшее доказательство правдивости происшедшего. Уже первые строки рождают в памяти святое для каждого, кто был когда-то ребенком: «У меня зазвонил телефон…», прыгающий ритм уносит по ступеням советской гражданственной поэзии, серпантин аллитераций доставляет острое удовольствие, и мы совершенно забываем, насколько пакостны и опасны в реальной жизни подобные маргиналы. Очищение стихом и смехом — сродни театральному катарсису — совершилось целомудренно и ненатужно.

Главный жанр

Почему они нас побеждают? Может, в религии дело? Но и­х религия мало отличается от нашей. Не воруй, не прелюбодействуй, молись чаще… Более того, нашу религию явно придумали более умные люди. Веками проверяли ее друг на друге. За каждую ошибку платили жизнью. И что? Теперь, когда наша религия закончена, как величественное полотно, как произведение искусства — оказалось, что она не работает.

Александр Молчанов, «Дневник шахида».

В разные эпохи доминирующим способом литературной самоидентификации становились разные жанры: эпическая поэма — античная драма — римская комедия — мистерия — плутовская новелла — бурлескная поэма — лирическое стихотворение — роман.

Сегодня главным форматом, квинтэссенцией литературы, как это уже было когда-то, на заре европейской словесности, стала драма, причем в ее первоначальном, до-эсхиловском и до-аристотелевском понимании.

Связано это с общим кризисом, который переживает и западный, и, в известной мере, восточный мир, кризисом, охватившим многие сферы, от политики и финансов до искусства и религии. Евроатлантическая иудео-христианская цивилизация утратила внутреннеецелеполагание. Понятие внележащей, объективной истины, взращенное европейской философией, обесценилось и лишилось оплодотворяющего начала.

В афтер-постмодернизме целью поисков названа уже не «истина объектного, но подлинность субъектного». Истина из объекта становится актом — актом коммуникации. Реальность — субъектно-объектным отношением. Текст вообще и литературный текст в частности — процессом взаимодействия целого ряда игроков.

Что может дать утратившему Бога и преисподнюю, перспективу и прошлое, вечный покой и невинные радости современному человеку новая драма с ее театральной («здесь и сейчас») формой существования текста? Ничего — если оценивать ее с позиции автора Екклесиаста: «Видел я все дела, какие делаются под солнцем, и вот, все — суета и томление духа!» (Еккл. 1: 14).

Ничего — и в то же время очень многое. Новая драма — это универсальная модель существования литературы, территория, а лучше сказать — практика свободы для смежных и не только смежных искусств.

На читках, спектаклях, поэтических представлениях и рэперскихтусовках заново осознается и выстраивается матрица ценностей. «Афинские вечера» и «платоновские пиры», как две с лишним тысячи лет тому назад, становятся и заданным внешними обстоятельствами образом жизни, и вместе с тем естественной средой, в которой набирает рост эволюционное древо нашей без­отчетливо чуткой культуры.

1Черникова Юлия. Вот вам, Йобст, и Новая драма. — «Утро.ru», 2007, 15 ноября <http://www.utro.ru/articles/2007/11/15/694751.shtml>.

2Гремина Елена. Маленький большой театр. Беседу ведет Марина Шимадина. — «Искусство кино», 2007, № 6, стр. 93.

3Ганиева Алиса. Новое шатание. О перестройке профессий на рынке труда. — «Независимая газета», 2007, 29 ноября.

4 http://barbituric-ali.livejournal.com/117648.html

5Филиппов А. В. Новейшая история России. 1945 — 2006 гг. М., «Просвещение», 2007, стр. 473.

6 Смирнов Илья. Трещины в логике. Книга для учителя по новейшей истории России <http://www.svobodanews.ru/Article/2007/09/14/20070914130622827.html>.

7Карась Алена. «Капитал» не по Марксу. — «Российская газета», 2007, 25 октября.

8Согласиться с категоричностью этого мнения — право читателя, но мы обращаем его внимание и на высокую оценку как раз современного «режиссерского» театра — «Студии 7Карась Алена. «Капитал» не по Марксу. — «Российская газета», 2007, 25 октября.

8Согласиться с категоричностью этого мнения — право читателя, но мы обращаем его внимание и на высокую оценку как раз современного «режиссерского» театра — «Студии театрального искусства» С. Женовача — в «Художественном дневнике Дмитрия Бавильского» («Новый мир», 2008, № 2). (Примеч. ред.)

9Манаев Георгий. Заметки о звучащей поэзии как составном элементе медийного образа автора в современной русской литературе. — «Абзац», 2007, № 3.

10 http://chinzzzano.livejournal.com/211499.html

Мессия грядет

Мессия грядет

Исаак Башевис Зингер. Семья Мускат. Роман. Перевод с английского

А. Ливерганта. М., “Текст”, 2007, 877 стр. (“Проза еврейской жизни”)

"Семья Мускат” — это такое огромное семейное и социальное полотно, множество лиц, событий, переплетенных судеб, страстей (этого добра у Зингера всегда хватает), смертей, рождений, эпос, заставляющий вспомнить “Сагу о Форсайтах”, что и делает едва ли не каждый, пишущий о романе Зингера, хотя непосредственным литературным образцом, на который ориентировался Зингер, была все-таки не “Сага о Форсайтах”, а “Братья Ашкенази” (1934) — тоже семейная сага, первое такого рода сочинение на идише; автором его был старший брат писателя — Исраэль Иегошуа Зингер.

“Семья Мускат”: четыре поколения варшавских евреев от довоенных времен еще той, Первой, войны до начала Второй, когда немецкие бомбы падают на обреченный город, — полет валькирий: увертюра завершающего акта еврейской Варшавы, еврейской Польши, еврейской Европы. И этот сгущенный воздух исторической катастрофы и близкой смерти, которым дышат герои, но также и автор, и читатели, которые знают то, что для героев еще не стало реальностью, неизбежно вчитываемый контекст (художественно предумышленный), саспенс, так и не осуществленный в романе, но осуществленный в сознании его читающих, — создает измерение, причем измерение принципиально важное, отличающее сагу Зингера от саги Голсуорси.

Убедительное в своей верности психологии, быту, времени, месту, покрою одежды, повороту улицы, реалистическое, без намека на символизм, повествование возведено, в сущности, к библейскому архетипу. Патриарх рода, Мешулам Мускат, богатый, удачливый коммерсант и набожный еврей, — Иаков, семья его и клубящаяся вокруг нее еврейская жизнь — народ Израиля, все двенадцать колен. Хасиды, ассимиляторы, сионисты, выкресты, американские эмигранты, бутлегеры, коммунисты.

За границами романа, где-то там, бесконечно, даже мифологически далеко, в Америке, где играют в гольф (что такое гольф?) и люди никогда не стареют, в столь же далекой и ничуть не более понятной Палестине что-то еще может продолжиться, но это “что-то” уже слабо связано с родом Иакова-Мешулама, другая жизнь, другая одежда (Зингер — мастер знакового дизайна), другой менталитет, другой язык. Английский и идиш остро противопоставлены. Но идиш противопоставлен и ивриту сионистов — “христианизированному священному языку”1. Дело даже не в дикой просодии — сионизм для хасида в основе своей порочен, базируется на профанации.

Мир семьи Мускат, еврейский мир Европы, — перед лицом глубочайшего внутреннего кризиса. Путь из хасидской общины в европейскую культуру оказался тупиковым, но для Асы-Гешла, героя, с которым в значительной мере идентифицируется автор, назад пути нет. Сага Зингера — развернутая эпитафия миру, переставшему существовать. Осталось мускатное послевкусие.

Роман Зингера был опубликован на идише в 1950 году. Тремя годами позже вышел авторизованный английский вариант. Не перевод — именно вариант, новая редакция, кардинально отличающаяся от прежней, идишской. Что касается переводов на прочие языки, в том числе и на русский, — Зингер настаивал, чтобы переводы делались только с английского. Впрочем, он говорил это и о других своих сочинениях. С чем это связано? Опасался недостаточно квалифицированных переводчиков. Боялся непонимания. Стремился адаптировать текст к восприятию западного читателя2. В авторизованных переводах с английского отслеживал, чтобы специфические еврейские реалии были объяснены в тексте, не хотел сносок. Разъяснительные ремарки выглядят диковато, невесть откуда является вдруг экскурсовод-этнограф с указкой — персонаж определенно из другого романа.