Станислав Лем – свидетель катастрофы - Вадим Вадимович Волобуев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но главным произведением Лема в тот год, затмившим все остальные, несомненно, была «Сумма технологии». В июне 1964 года редакция «Курьера польского» провозгласила ее книгой месяца. Тогда же в лодзинской газете Odgłosy («Одглосы»/«Звуки») появилась заметка о «Сумме технологии», содержавшая необычные, но милые сердцу Лема суждения: «Это еще более великолепная книга, чем вышедшие несколько лет назад „Диалоги“. На „Диалоги“ Лема тогда не обратили внимания. Или по крайней мере не рассказали о них так, как они того заслуживали. А ведь это была одна из важнейших работ нашей послевоенной эссеистики. Кажется, именно эссеистика и является сильнейшей стороной творчества Лема. Это ей, а не романам и рассказам Лем обязан своим значением в нашей современной литературе»[631]. Вспомнил о «Диалогах» и 51-летний литературный критик Леслав Евстахевич (имевший в багаже смертный приговор от новой власти за принадлежность к АК): по его мнению, публикация «Суммы технологии» была хорошим поводом для переиздания первой монографии Лема. Саму же «Сумму технологии» он провозгласил книгой сезона[632]. Как обычно, восторженный отзыв о новой книге Лема оставил преданный Ольгерд Терлецкий[633]. И даже суровый Северский написал в этот раз: «На основе мыслей, поднятых в этой книге, можно создать несколько десятков, если не сотен (правда!) романов и рассказов в жанре научной фантастики»[634].
Монография оказалась переломной для всего творчества Лема. Двенадцать лет спустя один из основателей Общепольского клуба любителей фантастики и science-fiction Анджей Вуйчик напишет, что читателей Лема вообще можно разделить на три группы: тех, кто начал читать Лема после «Суммы технологии», тех, кто перестал читать Лема после «Суммы технологии», и тех, кто читал его и до и после[635].
Но лучший отзыв на монографию появился через двадцать лет, когда книгу переиздали в очередной раз: «Как правило, все работы такого типа спустя годы перестают быть актуальными, компрометируя себя и авторов, однако Лему удалось избежать этой опасности, потому что он сформулировал настолько далекие прогнозы, забежал так далеко в будущее, что наше время не догнало его предсказаний. „Сумма технологии“ повествует о том, как человек будет окружен различными технологиями, которые станут вмешиваться в его жизнь и даже в ход естественных процессов. Человек последовательно отдаляется от естественных условий, которые создали его организм и интеллект, все больше процессов он передает машинам, которые понемногу заменят природу. Исходной посылкой книги является убеждение в том, что человек, быть может, не отдавая себе в этом отчета, взял на себя ответственность за собственную судьбу. До сих пор он действовал без плана, развитие цивилизации было стихийным, зависящим от конкретных открытий, так как человек был и остается лишен знаний, позволяющих ответственно выбирать путь развития цивилизации. Человеческая цивилизация была построена на случайностях, но теперь нужен план: что делать дальше, дабы это здание не развалилось, а стояло крепко и даже улучшалось? Такого плана нет, и наверняка его не удастся создать быстро. Лем пишет о положении человека в искусственном мире, о его стремлении к совершенствованию эволюции. Лем убежден, что цивилизация при всех своих знаниях склонна к ошибкам в поисках лучшего пути и опасно приближается к самоуничтожению, причем не из-за того, что в какой-то момент споткнется на эволюционном пути о какую-то помеху, а просто может внезапно покончить с собой из-за любого пустяка. В этом, впрочем, автор „Суммы технологии“ остается умеренным оптимистом, к чему его склоняет наблюдение за тем, как цивилизация переходит к вооружениям, не подразумевающим тотального уничтожения, конвенциональным, пусть и насыщенным электроникой до такой степени, что их можно назвать „умными“. Используя такое оружие, искалеченная цивилизация сможет выжить лишь частично. Оптимизм Лема обусловлен не так называемыми благородством и гуманизмом человечества, которые оказались всего лишь лозунгами (как показала история), а логикой, скрытой в предсказанных Лемом эволюционных процессах. Лем знает, что с пути, которым идет цивилизация, нет возврата, а потому надо этот путь оптимизировать, отсюда его призыв, так сказать, к технологической эволюции, чьи возможности как раз открываются перед человечеством»[636].
А вот Колаковский «Сумму технологии» высмеял. Писателю врезался в память пример, использованный философом для иллюстрации его монографии: «Мальчик, который копается в земле детской лопаткой, может думать, что если будет трудиться достаточно долго и упорно, то пробьет земной шар и из Польши дороет до дна Тихого океана. Его предположение опирается на два наблюдения: во-первых, яма становится все глубже; во-вторых, глобус круглый и по нему легко установить, где находится другой край Земли. И пока жизненный опыт мальчишки не обогатится новыми знаниями, он останется в убеждении, что пробил бы этот туннель, если бы ему хватило упрямства, а отец купил бы ему новую лопатку взамен сломанной. А насмешникам всегда может сказать: „Я ведь уже начал, вы это видели собственными глазами“»[637].
Спустя три года «Выдавництво литерацке» переиздало «Сумму технологии», и тогда на нее обратил внимание 26-летний философ-диссидент Анджей Махальский, который к тому времени имел за плечами арест за распространение парижской «Культуры» и увольнение с работы за защиту репрессируемых студентов. Махальский в обсуждаемом произведении акцентировал внимание на этико-социологическом измерении технологического прогресса, описанном Лемом, и назвал этот вопрос даже более универсальным, чем главная тема «Суммы технологии». Махальского особенно заинтересовали два фактора, упомянутые Лемом: нарастающая автономность продуктов технической деятельности человека и расширение области исследуемого до таких размеров, что их не в состоянии охватить все ученые мира. А вот с аргументами в пользу угрозы, которую несут технологии искусству, Махальский не согласился, назвав эту часть слабейшей во всей книге. По его мнению, Лем свел все искусство к литературе, чьей наиболее существенной функцией провозгласил познание, чего никак нельзя принять (то же самое подметил и Мрожек, написавший об этом непосредственно Лему[638]). Такая упертость, как считал Махальский, происходила из того, что писатель полагал сутью человека его анатомию (прямо об этом не сказано, но чувствуется из контекста), а это большая ошибка, ведь даже полное знание о строении человеческого организма ни на йоту не приблизит к пониманию смысла жизни (ощущалось влияние католицизма: как раз в 1968 году Махальский перешел на работу в одну из структур «Знака»). «Книга Лема вызвала большой отклик – и очень хорошо, что не только в качестве литературного произведения. Благодаря ей мы уяснили простой, но не замечавшийся до сих пор факт: уже сейчас нам следует заняться будущим, если мы хотим, чтобы оно когда-нибудь стало счастливым
